Я СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ

учиться буду в его группе. Ещё добавил, думает, что из меня получится прекрасный художник. На прощание пожелал хорошенько отдохнуть, не забывать про кисти и краски.
    Повторно благодарю и выхожу.
    С мыслью «Поступил!» не шёл, летел на Южный автовокзал, не замечал прохожих, ни погожего денька, ни прекрасного безоблачного неба.
    Время ожидания рейса и весь путь домой пролетели быстро. «Поступил!» -  радостно вертелось в голове.
    Возле подъезда встречаю папу с соседями. Резались яростно в домино, забивали «козла».
   - По свету от лика исходящего,- начал папа, - вижу, поступил!
   - Да! – радостно выдыхаю, восстанавливая дыхание, сбитое быстрой ходьбой.
   - Друзья! – обращается папа к соседям. – Вечером приглашаю на праздничный ужин.
   На ужин, посвящённый моему поступлению в училище, пришла бабушка, тётки и дядья, соседи по подъезду и дому.  
   Побежал к Жанне, поделиться радостной вестью и заодно пригласить на ужин, но дома никого не оказалось. Соседка сообщила, соседи всей семьёй поехали в ведомственный санаторий в Седово отдыхать, на Азовское море».


   «Лето пролетело быстро. Все дни были  заняты. Купание в реке совмещал с работой над картинами. Пару раз «дикарём» ездил с родителями и роднёй под Жданов к знакомым отдыхать. И там не расставался с красками. «Верно, сынок, - одобрял папа, набивай руку». Просил его дать совет, он отговаривался, полушутя, полусерьёзно говорил, что я нахожусь на том профессиональном уровне, что что-либо подсказывать – вредить. И, наверно, был прав».


   «Как и в школе, учебный год в художественном училище начался с уборки овощей в подшефном колхозе имени ХХ съезда Партии под Донецком. На две недели выехали с проживанием. Помидоры, баклажаны, морковь… что только не собирали будущие мастера кисти мирового и отечественного масштаба своими руками на длинных овощных грядках, порой уходящих за горизонт!
   Учёба началась буднично. В первые дни группа разделилась на две половины.
   В первой были дети заслуженных художников и партработников, они выделялись из общей массы: носили франтовато обёрнутый вокруг шеи шёлковый платок, пиджаки нарочито небрежно застёгнуты на нижнюю пуговицу, в наружном кармашке обязательно красовались остро отточенные карандаши зарубежных фирм ярких расцветок.
    Вторая половина, куда входил и Яков, была по составу больше, состояла из тех, кто своим поступлением обязан собственному упорству, трудолюбию и таланту, но никоим образом громкому имени знаменитого папаши-художника».

   «В начале октября, прямо с занятий меня и ещё пару ребят вызвали к директору училища.
    Стоим пред входом в кабинет, шёпотом делимся версиями, ищем причины вызова. Все приглашённые учились хорошо, как и я, не буянили, профессию выбрали самостоятельно, о чём говорит сам факт поступления. Ни на чём не остановились. Решили, причину узнаем внутри.
    Секретарь приглашает войти. Гуськом входим в приёмную. На стене портрет Ленина, фотографии членов Политбюро СССР и Украины.
   Ждём. В приёмную выходит директор Салий Аркадий Никитович. Высокий, здоровенный дядька, под потолок, окидывает нас изучающим внимательным взглядом. Здоровается с каждым за руку и предлагает войти в кабинет. Входим; директор замыкающим. За большим столом сидят военные. Здороваемся с ними; нам отвечают.
   - Ребята! – взял слово директор. – Пришло время отдать Родине священный долг. С вами пришли побеседовать представители из военкомата.
   Директор посмотрел на военных.
   - Можете беседовать.
   - Мы хотели бы побеседовать конфиденциально. Если не возражаете. – Сказал один из военных, глядя строго на директора.
   - Какие возражения! – всплеснул руками директор и, как нам показалось, облегчённо вздохнул и вышел, без стука закрыв массивную дверь.

   Мы уселись за стол напротив военных. Вся беседа свелась к тому, что у нас интересовались, живы ли наши деды или погибли на войне; полные семьи или есть, кто среди нас из  детдома; знаем ли хорошо иностранные языки или как в школе научили. В самом конце разговора, поинтересовались, есть ли у кого родственники за границей.
    Беседовали долго. С каждым отдельно. Что-то записывали в блокнот. Потом поблагодарили и отпустили.
    В аудитории на перемене к нам сразу подступились с вопросами, кроме «блатных», их родители побеспокоились о тихой жизни отпрысков, что да как. Но рассказать  что-либо было нечего. Во-первых, военные попросили не распространяться; во-вторых, действительно ничего интересного для остальных не было; в-третьих, пояснили жаждущим новостей с ударных строек пятилетки, что нас скоро заберут служить.
   Послышались со стороны «блатных» реплики с ехидным смешком, два года службы псу под хвост из жизни и из учёбы, что много потеряем. Очень точно ответила одна девушка, имени не помню, запамятовал за давностью лет, что Армия из несостоявшихся юношей воспитывает настоящих мужчин, хотя мужчины из вас, фыркнула она презрительно в сторону «блатных», вряд ли получатся; намекнула, таким образом, на определённые наклонности сынков из знаменитых семей.

   Первую врачебную комиссию прошёл в ноябре. Затем вторую в декабре. И обо мне благополучно забыли до весны.
   Отгремели праздничные салюты; пришли в себя от многочисленных митингующих колонн трудящихся и боевой военной техники  дороги, проспекты и площади городов-героев, больших городов, простых посёлков и
полузаброшенных сёл.
   Ещё дрожал воздух от сотрясавших его праздничных речей и многотысячных троекратных «Ура!», не пришли в себя птицы в небе и звери в лесах.
    Ещё выходило похмелье от обильных, долгих, порою далеко за полночь, реже до утра застолий головной тупой болью, тремором рук, слабостью в коленках и обильным потоотделением.
   В один из таких послепраздничных дней почтальон вручил мне повестку, в получении которой расписался на фирменном бланке.
   Каллиграфическим почерком в ней написано, что призывнику Дах Якову Казимировичу приказано явиться такого-то числа  в такое-то время в Старобешевский райвоенкомат в г. Краснохолмске для проследования к месту срочной службы за подписью Горпинич Ю.А., тогдашнего военкома. Повестка до сих пор хранится в деревянной старинной шкатулке среди прочих важных бумаг, писем, открыток и счетов».

    «Наш путь лежал в город Пинск, в Белоруссии.
     Из Донецка, в сопровождении двух молодых старлеев и трёх старшин первой статьи срочной службы поездом выехали к месту назначения. Как нам объяснили, в Пинске находится учебный отряд, где мы будем обучаться воинским специальностям. По окончании учёбы, после сдачи экзаменов нам вручат свидетельства о классности и прибывшие «покупатели» из воинских частей развезут по флотам.
   Время в пути тянулось долго. Ехали пассажирским, кланялись каждому столбу, останавливались на каждой станции. Пропуская скорые и транзитные составы.
   Сотня призывников перезнакомилась между собой ещё в Донецке, ожидая состав, стоя на перроне. Дружба закрепилась дорогой.
   Скрашивали скуку распространённым развлечением: игрой в карты в «подкидного дурачка» или переводного. Играли на желание, которое почему-то было у всех одно: рассказать похабный, едкий анекдотец или поведать о первом половом опыте».

   «Яков за карты не брался ни разу за всю свою недолгую жизнь. Дома карт отродясь не было. На улице, вечером после работы, папа вместе с соседями играл в домино, забивали «козла» или солили «рыбу»; редко компания играла в шашки, но уже на деньги, ставка 10 копеек партия; ещё реже – в шахматы. Но в них папа, как любил говорить, просто переставлял фигуры, ради собственного интереса, финансово не подкреплённого.
    Про карты Дах-старший говорил сыну так: - Как к ним пристрастишься, так с жизнью и простишься. Приводил в пример дядю Гешу, из соседнего дома. Тот в Донецке решил испытать судьбу, сел перекинуться в картишки. С кем бы вы думали? С цыганами!!! Вернулся он домой утром следующего дня в трусах, с неописуемо-красивыми фингалами вокруг глаз и без верхних передних зубов.
   Это ему повезло, заканчивал мысль отец. И рассказывал о других, проигравшихся в пух и прах. Терявших из-за бесовского пристрастия семьи; часто они спивались. Итог – головой в петлю. Так что, сынку, не трогай ты эту холеру – карты; удовольствий в жизни и без них много.
    Яков нашёл занятие по душе. Рисовал портреты, больше похожие на шаржи, своих будущих сослуживцев. Рисунки расходились быстро.
    Как-то возле Якова остановился офицер. Посмотрел за работой Яши и спросил, может ли он нарисовать его портрет. Яков кивнул согласно и через десять минут офицер держал в руках тетрадный лист со своим портретом. Попросил Яшу расписаться. Зачем, поинтересовался он. Шутишь, что ли, ответил офицер, яснее ясного, лет через двадцать, когда ты будешь знаменитым художником, этот листок будет стоить очень хороших денег. А что это будет именно так, он, Яков, может не сомневаться. У меня, продолжает офицер, чутьё на талантливых людей. И, кстати сказать, три года флотской службы пролетят незаметно. Как один день. Но есть в этом и минус – никогда не увидишь моря.
   Яша очень быстро отреагировал, посетовав, что будет очень плохо, если получится именно так. Мечтательно произнёс, что очень хочется служить на корабле. Выходить в открытое море. Ходить в боевые дальние походы. Что хочется испытать на собственной шкуре, каково ему будет в шторм и в штиль. Пересечь экватор!
    Офицер тогда резонно заметил, что корабли красивы с берега, а море – на картинах.
    В Гомеле была пересадка.  Более полусуток просидели в зале ожидания вокзала. В ресторане призывникам организовали горячее питание из трёх блюд с салатом. Этому очень обрадовались. За полтора суток тряски в пассажирском вагоне сухомятка осточертела. Сухпай и домашние харчи не лезли в глотку.
    Ближе к полуночи спящих призывников растолкали офицеры со старшинами. Приказали немедленно выйти на перрон и построиться. Медлительных, толком не отошедших ото сна подгоняли криками.
    Затем быстро провели перекличку по списку. Убедившись, отставшие и потерявшиеся отсутствуют, скомандовали занять места в вагонах.
     До Пинска почти сутки пути.
     Разместившись на жёстких узких диванах в купе, призывники погрузились в дрёму. Лёгкую и светлую. Тяжёлую и тревожную. Чутко ловили слухом лишние звуки, но перестук колёс убаюкал молодые головы быстрее, чем колыбельная, которую пели в детстве мамы. На ближайшие три года эта незатейливая песенка, пропетая им колёсами, рельсами и шпалами железных дорог Советского Союза будет самой доброй и сладкой.
    Всем снились одинаковые сны.
    Снилась вчерашняя гражданка. Друзья и подруги. Разливное пиво из металлических бочек с вяленым сазаном и карпом. Вино из горлышка в вечерней тени густых кустов и бешеный ритм музыки на ночной дискотеке в парке.
    Кое-кто шевелил во сне губами и свежее пиво в бокале, с густой белой короной пены стекало по уголкам рта и по подбородку; кое-кому снилась вкусная мамина еда. И тогда он сладко чмокал губами, сглатывал  жадно во сне слюну, а мама, всё подкладывает ему и подкладывает на тарелочку то котлетку, то пирожок, то вареничков с капусткой, то подливает в стакан