Всё с самого начала пошло не так. Утром, когда Генри намеревался чинить крышу, зарядил дождь. Днём, когда он собирался на ярмарку в соседнюю деревню, спица одного колеса телеги оказалась сломанной, и её пришлось ремонтировать. На ярмарке, где он хотел прикупить пару овец, была только одна, и та паршивая. А вечером, когда он ехал домой, его старый конь подвернул ногу. Это животное давно отжило своё, а теперь оказалось ещё и неспособным ходить. Потому Генри и пристрелил лошадь. Он бросил телегу в лесу, а сам двинулся в свою деревню пешком, тихо шипя под нос проклятия.
На небо выкатилась полная луна, озарив дорогу призрачным светом; поднялся туман, полупрозрачный и рваный. Из глубины леса донёсся вой волков, и Генри передёрнуло. Не то чтобы он боялся, да и ружьё висело на его плече. Просто воющие волки и полная луна вызывала странную ассоциацию с оборотнями. В оборотней Генри не верил, но всё же понадёжнее перехватил ружьё и проверил патроны на поясе. Он, сам не зная причины, прижался к краю дороги и старался идти как можно тише. А вой тем временем приближался откуда-то спереди и сбоку.
В нескольких десятках шагов от него на дорогу выскочил волк. Это был необычный волк — намного крупнее и, казалось, опаснее простого зверя. Генри замер. Оцепеневшими руками он стал медленно стаскивать ружьё с плеча. Пальцы его не слушались и дрожали. Генри медленно поднял ружьё и стал целиться. Но взять волка на мушку всё никак не получалось, и это начинало злить Генри. Однако даже злость не могла вытеснить липкий, животный страх перед огромным зверем. А волк тем временем поднялся на задние лапы и принюхался.
Кусты, в тени которых прятался мужчина, зашуршали, и он медленно, как парализованный повернул голову. На него выскочил другой волк, такой же огромный вызывающий оцепенение. Исполинские челюсти оказались перед самым носом. Из пасти животного раздался негромкий утробный рык, и горячее дыхание обожгло лицо Генри. От всепоглощающего ужаса он не мог пошевелиться. Пальцы его вцепились в ружьё деревянной хваткой, словно бы это была единственная ниточка, держащая его в действительности.
Острые клыки полоснули шею и плечо. Генри не сразу ощутил боль — сначала он почувствовал, как тёплая, липкая кровь потекла по руке и груди. Ноги Генри подкосились, и он стал оседать на землю. Разум Генри как-то отстранённо отметил, что теперь его, скорее всего, обглодают до последней косточки. Да и сами кости, должно быть, растащат. Но сквозь мутнеющее сознание донёсся волчий вой, и мимо лежащего на земле и истекающего кровью Генри прямо по дороге побежали оборотни. Их было много, и в путанице мыслей он не смог даже примерно посчитать их. Вскоре снова раздался вой, и Генри подумал, что они, должно, нашли его лошадь.
Генри пришёл в себя после пары хлёстких ударов по щекам. Он открыл глаза и поморщился. Было холодно и влажно, мимо уныло ползли клочья тумана, прятались в ложбинках и укрывались в лесу. Стало светлее — солнце поднималось из-за горизонта, разливая сумеречный свет раннего утра. Над Генри склонился какой-то мужчина. У него были длинные волосы, которые бросали тень на лицо и почти доставали до носа лежащего на земле, но не могли спрятать странного золотого огонька в глазах. Этот человек пристально рассматривал Генри, заглядывая, казалось, прямо в душу сквозь этими жёлтыми глазами.
— Очнулся, — тихим, низкий голосом проговорил он, вызывая странную вибрацию в Генри. — Эй, он очнулся, — добавил он громче, обращаясь к кому-то ещё.
Генри попробовал пошевелиться, но ничего не вышло. Он не смог даже палец согнуть. Только медленно, с большим трудом повернул голову. Чуть в стороне стояло ещё человек пять-шесть. У них у всех были длинные волосы, падающие на плечи, все они были одеты лишь в меховые набедренные повязки, странно напоминавшее давешних волков. Даже в сумеречном свете было видно, что у них у всех длинные волосы, падающие на широкие плечи, и грудь их тоже широка, а руки мощны.
— Хорошо, что очнулся, — отозвался кто-то густым басом, от которого Генри бросило в дрожь. — Поднимай и уходим. Утро уже, скоро люди по дороге пойдут.
Генри подняли и забросили на плечо, как тряпичную куклу. Прямо перед лицом у него был мягкий, тёплый мех, от которого неумолимо тянуло в сон. И Генри проваливался в тяжёлую дрёму, раз за разом наблюдая одно и то же — волчьи клыки, пронзающие его шею и плечо.
Внезапно бег остановился. Генри в очередной раз проснулся — его как раз вносили в какую-то пещеру. Люди вокруг него о чём-то тихо переговаривались, но он не понимал их. Сознание мутилось, и оттого слышалось только приглушённое бормотание, в котором было ни слова не разобрать.
Генри уложили на что-то мягкое. От этого пахло соломой и прелыми листьями. Его укрыли чем-то тёплым и уютным, от чего пахло зверем. Генри начало лихорадить. Казалось, он схватил ужасную простуду и вместе с тем чем-то отравился. Крутило живот, мысли путались, сознание то гасло, то возвращалось. И Генри не знал, сколько времени это продолжалось. Иногда ему казалось, что он медленно и мучительно умирает. Его не кормили, давали только воду. Она почему-то имела металлический привкус, но с каждым разом хотелось её всё больше.
Через какое-то время Генри на короткие промежутки времени стал приходить в сознание. Тогда он просил воды, и кто-то заботливо поил его. В очередной раз придя в себя он услышал разговор двух людей. Они находились где-то рядом, но рассмотреть их во полумраке пещеры не получалось. К тому же казалось, что сейчас вечер, и его тьма ещё больше сгустила царившие здесь тени.
— Что-то идёт не так, — проговорил один особенно раскатистым голосом.
— Да уж, — отозвался второй, голос которого был знаком Генри — он был низкий и заставлял всё нутро вибрировать. — Наверное, он не переживёт обращение.
— Я так не думаю, — снова заговорил первый. — Если бы он не мог его пережить, он бы умер в первые дни. А прошла уже неделя, и он всё ещё держится.
— Его уже нужно бы накормить, — задумчиво изрёк второй. — Если он не получит мяса, ему может не достать сил.
— Ты прав, — признал первый. — Но боюсь, он слишком слаб, чтобы жевать самому. Нам придётся позаботиться об этом.
— Я займусь, — твёрдо сказал второй. — Ведь его состояние вроде бы как моя вина.
— Трудно сказать, — задумался первый. — Никто из нас ведь не помнит, как всё произошло. Это мог быть кто угодно.
— Мне почему-то так кажется, — снова говорил второй. — Как будто я ощущаю в нём часть самого себя, своей крови.
— Тогда, должно быть, ты прав, — признал первый. — Сейчас дай ему воды с кровью. А чуть позже, когда снова придёт в себя, дай мяса. Только не жирного, а то ему будет дурно.
Голоса стихи, сменившись тихим шелестом шагов. Одни приблизились к Генри, и у его губ оказалась грубая плошка, из которой его обыкновенно поили. Он жадно приник к ней, пусть и знал теперь, что в воде чья-то кровь. Жидкость приятно растекалась по всему его телу, казалось, будто бы каждая клеточка стремится впитать её, наполниться живительной силой влаги.
Генри снова уснул. Теперь уже это был не кошмарный сон и не горячечный бред. Это был спокойный глубокий сон. Генри снилось, что он гонит зайца, и отчего-то ему казалось это самым правильным для него занятием. Но досмотреть сон до конца, или до его логического завершения — поимки зайца, Генри не удалось. Рядом с ним кто-то завозился и зашумел, и он он проснулся. Впервые он мог рассмотреть, что его окружало. В пещере царил полумрак, но всё же было достаточно света, чтобы кое-что увидеть. Своды были покрыты мхом, а выступающий из-под него камень оказался светлым с ржавыми прожилками и пятнами. Лежал Генри и в самом деле на куче соломы и листьев, а укрыт был волчьей шкурой исполинского размера с густым и длинным мехом. Он неловко заворочался и увидел того же человека, что склонился над ним когда-то, как казалось Генри, очень давно.
— Очнулся, — всё нутро Генри завибрировало от того же самого слова и того же самого голоса, но почему-то от этого становилось спокойно. — Тебе нужно поесть.
Губ Генри коснулась та же грубая плошка, но содержимое было гуще. С водой было смешано хорошо пережёванное мясо, и жижица больше всего напоминала не особенно густой суп. Генри охотно выпил его, хоть и понял, что мясо сырое. Почему-то это не вызывало в нём ни отвращения, ни неприязни.
— Вот и молодец, — проговорил тот, кто кормил его. — Будет хорошо, если ты ещё немного поспишь. Если вечером будет такой же аппетит, ночью сможешь встать.
Но уснуть почему-то не получалось. Некоторое время Генри пытался устроиться поудобнее, но это никак не получалось — казалось, его тело устало лежать. Кроме того, отчего-то тело было будто бы чужое — сильное, гибкое и крепкое. Совсем не такое, к какому привык Генри. И всё же он уснул. Завернувшись в шкуру, на животе, уткнувшись лицом в мех, он провалился в забытьё. И всё время ему казалось, что тот человек где-то рядом и что-то говорит — его нутро не давало крепко уснуть, непрерывно вибрируя.
Вечером его накормили тем же жёванным мясом, но на этот раз порция была побольше. Генри поглотил всё до последней капли. Он смог сам сесть и стал осматриваться. В прошлый раз ему казалось, что здесь полумрак, но теперь он прекрасно видел всё вокруг. Прямо на земле рядом с ним сидел тот же человек, который кормил его утром и который нашёл его, а чуть в стороне сидело ещё пятеро. И все смотрели на него. Глаза у них у всех были золотистые, будто горящие огнём.
— Справился всё-таки, — заметил кто-то бархатистым голосом. — Теперь ты один из нас, — голос, казалось, был немного радостным, но лица не коснулась и тень улыбки. Генри уставился на него непонимающим взглядом, и тот ответил на немой вопрос: — Теперь ты оборотень.
Уже через пару дней, когда Генри вместе с Густавом — так звали оборотня, что заботился о нём, пока он был не в себе — ночью отправились на озеро, он осознал, что действительно стал таким, как они. Карие глаза его заметно посветлели, стали жёлтыми, он неплохо видел теперь по ночам. Волосы отрасли и доставали теперь до плеч. Тело его стало более сильным и гибким. Его одежда — льняная рубаха, суконные штаны и потрёпанные старые сапоги куда-то пропали, и Генри оставался в такой же меховой набедренной повязке, которая не прикрывала даже колен. Но почему-то ему не было холодно. Казалось, теперь ему вообще не может быть холодно. И оттого он чувствовал себя довольно хорошо.
Густав рассказал ему, что значит быть оборотнем. Они перекидывались только в полнолуние, и в эту ночь совсем не соображали, что делают. Стоило луне выбраться из-за горизонта, и они забывались в жжении и боли, обращаясь огромными волками. И они снова становились людьми, лишь только когда ночное светило исчезало с небосвода, а шкуры, которые с закатом вырастали у них, с рассветом они сбрасывали — именно под такой спал Генри. Ничего из прошедшей ночи они не помнили кроме каких-то совершенно животных чувств. Густав сказал ещё, что в первое полнолуние превращение будет даваться особенно тяжело, но потом станет легче.
Как бы ни готовился Генри, первое полнолуние застало его врасплох. Как и говорил Густав, всё тело словно бы обожгло огнём и скрутило болью.
