Французская любовь как это бывает.

Предупредили не разбредаться. Каменные глыбы, стоячие античные статуи  и промеж них низвергающиеся потоки горной воды, поступающие по высоким виадукам. Водопад наполнял овальное основание фонтана. Поверхность, золотой чешуей блестела в софитах прожекторов. Зеленовато-голубоватая вода отражала россыпи монет на дне.  Вспыхивали и били по глазам бесконечные вспышки камер, и стоял гомон большой радостной толпы. Это было место, где люди любили друг друга вне зависимости от возраста и национальностей.  Мы, как и все бросили свои монетки на дно Треви через левое плечо, что бы еще раз вернуться в Италию.
Больше остановок не было, только издали мы видели, огороженные проемы  раскопок с дежурными  красными фонарями,  каменную лодку наполненную водой, негров с огромными букетами пурпурных роз, лестницу с влюбленными, круглое подсвеченное здание Колизея и  здание римского правосудия. А на выезде  встретились со жрицами любви небольшими кучками жавшимися в тени деревьев. Все странным образом уживалось и дополняло друг друга в этом  городе, раскинувшемся на семи холмах.
Ночью полусонных нас высадили в Пезаро. Утром я проснулся от звона. Били часы в небольшой церкви напротив. Вставать не хотелось. Потом внизу раздался звук битого стекла.  Я выглянул. Пезаро небольшой городишко расположенный небольшими уступами к морю. Прекрасные римские дороги казалось, нашли продолжение и здесь. Все сияло чистотой, и город казался умытым блестящим. У гостиницы стоял величиной с грузовик  желтый колокол похожий на выспевшую грушу. Вверху у него зияло узкое отверстие. Пожилая женщина неторопливо и привычно бросала туда стеклянные бутылки. Они жалобно звенели и бились. Так она расправилась с одним пакетом, потом с другим и ушла. Да! Другого времени  как в семь утра бить посуду не нашлось. Видно старухи всего мира одинаковы. Спать расхотелось, да и спать в Италии надо меньше, не за этим едешь за тридевять земель.
Первым делом  я сходил на берег. Недалеко от гостиницы за поворотом увидел огромную чашу, похожую на бассейн, доверху наполненную водой.  В центре, на невидимой поддержке парил никелированный разорванный черными трещинами земной шар.  Десятки тонн воды мирно покоились в отведенном им месте и как бы плавились, медленно изливались по идеально ровным краям через край. Создавалось впечатление что, какой-то великан оставил блестящее стекло, и оно желтым отражало редкие лучи солнца, прорывающиеся из груды кучевых облаков.
Пляжи уже закрыли,  летние кафе  стояли заколоченные и неприветливо серые, а лежаки были стасканы под розовые стеклопластиковые  навесы,  стянуты тонкими блестящими тросиками и закрыты смешными для русского человека замками величиной со спичечный коробок.
Температура воды и воздуха была одинаковой 22 градуса. Чтобы искупаться, нужно было метров двести заходить в море и так же долго выходить. Это было непривычно и неприятно. Бегающие по утрам итальянцы в налобных шерстяных повязках, удивленно останавливались у перил бетонного мостика  и что-то очень быстро говорили, глядя на меня. На воде слышимость хорошая. Я разбирал только слова «Руссо-туристо!»
«Да! Кто еще может купаться в такую холодную погоду!  Пожили бы вы у нас в Сибири! У нас не каждый год Обь прогревается до этих самых двадцати двух».
К одиннадцати часам картины повесили, некоторые оставили на полу. В двенадцать пришла переводчица. Ее звали Рамина. Я ожидал увидеть  молодую стройную итальянку, но пришла пожилая женщина с широкой костью и грубоватыми манерами, что часто свойственны людям, долго жившим в деревне и занимавшимся сельским хозяйством. Одета она была очень скромно. На ногах бежевые видавшие виды, туфли. Платье блеклое, невыразительное, но говорила она по-русски чисто, почти без акцента и была самой настоящей итальянкой от рождения. В перерывах, когда не было посетителей, мы разговорились. Она была из семьи рабочих. Отец ее и мать были коммунистами. Она пошла по их стопам и выучила в совершенстве русский язык, уважала Советский Союз, но не любила Горбачева и настороженно относилась к русским священнослужителям и новым русским,  хлынувшим в Италию  в качестве туристов с мутной волной перестройки. Но работа есть работа. Когда безработица, чувства можно спрятать или, во всяком случае, не афишировать. А переводить она умеет, а большего и не нужно.
Художники из  России в Пезаро бывали не часто. Я тоже рабочий. Это ей импонировало.  Она мне сказала прямо без обиняков, что, пожалуй, ко мне может относиться без всякой предвзятости. Короче мы нашли с ней общий язык, и она с удовольствием сопровождала меня и  в Римини и мы даже съездили с ней в государство-карлик Сан-Марино на ее маленьком Фиате за покупками.  Это было совсем рядом.
-Италия не такая богатая страна как кажется. Мы толком ничего не производим, особенно на юге. Гости посещающие страну дают почти пятьдесят миллиардов евро. Как вы живете за счет своей нефтяной трубы, так и мы подсели на «туристический наркотик».
-Нефть всегда может кончиться, а памятники вечны,- попытался успокоить я ее.
-Да! Но лучше бы их было поменьше, а больше внимания обращалось на производство и на рабочего человека. Легкие деньги развращают, а легкие и постоянные вдвойне. Вот посмотрите на жителей Сан-Марино…
-А что с ними?
-Что бы получить их гражданство итальянцу нужно пройти все муки ада. Даже брак с Сан-Маринкой не решает дело. И дети ваши не будут гражданами.  Надо прожить с ней в браке целых 20 лет и только тогда подать прошение в Совет на признание. Как уж там рассматривают, я не знаю, но все дело в деньгах по большому счету. Этому анклаву дано право, не платить налоги и они в среднем живут намного богаче рядового итальянца.
-Повезло.
-Не скажите. По числу самоубийств жители Сан-Марино практически первые в Европе. Безделье и праздность никогда до хорошего не доводят.
Мы удачно посмотрели город, расположенный на горе. Удивился я памятнику жертвам войны. Там где упала одна бомба, возвели целый ансамбль, потратили огромные средства. «Бедные русские»,- подумалось мне,- «сколько их упало у нас!».
Мы быстро купили все необходимое.  Ходить с Раминой было одно удовольствие. Продавцы мелких лавочек  не приставали к нам как другим туристам, торговалась она умело, расчетливо и видимо привычно и ей, как правило, существенно уступали. Впрочем,  цены в Сан-Марино  итак отличались от итальянских почти в два раза. Особенно хороши были местный зерновой кофе «Макки», белый мускат «Гуссо» в длинных бутылках с невзрачными этикетками,  а также  ликеры на любой вкус от шоколадного  до сливочного в бутылках в виде котиков и другой живности.
В Италии у меня купили три работы по 400-500 евро и одну картину я подарил Рамине, правда, без выбора из средненьких.
Маленьким фургончиком с водителем-итальянцем Иво, который на каждой остановке пил кофе экспрессе, меня и картины отправили во Францию. Паспорта наши на границе никто не смотрел. Просто махнули рукой, и мы поехали дальше, и так на границах было всегда. Видимо мы были не интересны для таможенников в принципе.
Франция встретила нас ласково …теплым дождем.  Пригрело солнце, и от дорог шел пар переходящий в туман. Видимость упала, но скоро все успокоилось, и мы вновь прибавили скорость. Иво, выключил приемник, который отчаянно хрипел в горах, и запел свои бесконечные тягучие песни наверно про несчастную любовь и расставания. Это был такой французский Крис Ри и наверно большой романтик, хотя в его тридцать три в это плохо верилось.
В Перпиньяне гостиницу и обещанное помещение в местной библиотеке мне предоставили и были очень любезны, но с переводчиками получилась накладка. Так мне и пришлось путешествовать по Франции с очень скудным английским и  тремя десятками слов по-французски. Впрочем, живопись особенно слов и не требует, но все-таки это значительно  прибавило мне хлопот, и иногда я попадал в неловкие положения.  В номере у меня не работал кондиционер, как я его только не включал, а вызванный дежурный никак не хотел меня понять. Наконец с грехом, пополам, удалось выяснить, что оказывается кондиционеры, выключили еще месяц назад. В октябре французам и в голову не приходило их включать. Да! Сибирь сказывалась.
Наконец  летним волшебным вечером  под звуки музыки в стиле  chill-out, я распрощался с зеленым приветливым Перпиньяном, древней столицей провинции  Россейон. В последний раз прошелся вдоль кафедрального собора, здания морского суда, биржи и  посидел на его набережных. Не забыл  основательно запастись дешевыми французскими духами-пробниками которые продавали здесь в фойе любого галантерейного магазина  молодые француженки-продавщицы с презрительными улыбками.  Нас этим не испугать, а вот вернуться к родственникам с пустыми руками, это уже  будет другой коленкор.  Дальше путь лежал  в Каркассон, где творил и вдохновлялся автор «Властелина колец».
Мне хотелось осмотреть крепость, старинное кладбище у входа, но обстоятельства в первый, же день изменились.
В Каркассоне один толстый одутловатый француз решил с ходу, когда я еще толком не расположился, купить картину, где была изображены Таня, с дочкой, бегущая от грозы. Он был в белом просторном одеянии и с рыжей бородой. Француз просто выхватил ее у меня из рук и долго напряженно водил холст  перед своим угреватым носом. Эта его бесцеремонность вывела меня из себя. Я сразу настроился против него.  Решительно забрал картину и водрузил ее на приготовленное место. Француз схватил ее обратно и начал маячить пальцами, изображая палочки и нолики. Когда я во второй раз вернул работу, он сходил за женой,  взял у нее ручку и салфетку, и подал мне, предлагая  написать стоимость.
Я долго не хотел отдавать. Он настаивал, не понимая моего упорства и нежелания назвать цену.  Наконец я сказал явно неподъемную сумму, что бы он, наконец, отстал. Француз  замялся,  конопатое лицо у него покраснело, и он попросил, что-то, у жены. Целый час мы ждали. Она видимо ходила в банк. Наконец она пришла. Очень грустная. Деньги выложила одной пачкой. Розовые фантики.  Я до последнего не верил, что он возьмет. Не считал. Сунул в карман. Растерялся. Мне некуда было деваться. Я отдал картину
«Расставаться всегда тяжело». Вспомнил я ее фразу.  Кто собственно она? Я видел ее в общей сложности десять минут в жизни. Я написал ее и чиркнул спичкой, зажег вообще незнакомого и даже не русского человека.  И на выставке в Перпиньяне обычно все первым делом подходили к этой работе и долго смотрели. Потом оглядывались. Показывали пальцем на нее и меня.  Я кивал. Просто кивал. Не знаю, что они там имели в виду. Может, признавали родство наших душ или удивлялись красоте русских женщин. Итальянцам надо античность, спокойные краски, романтику,  французы другие.
Деньги топорщились у меня, мне было очень неуютно и не по себе. «Зачем я продал?» Я думал, что история на этом и закончится, но я ошибался. Вечером я вновь увидел своего покупателя уже одного, без своей спутницы. Он поджидал меня на выходе.
Пасмурный вечер благоухал оранжевыми цветами похожими на огромные мальвы. Они свешивались длинными метелками через кованые ограды, плоско лежали на мраморных парапетах, тихо осыпались,