строить.
Силы кончаются, сейчас немного отдохну, и пойду дальше, а то уже рана дергать начала… И холодно…
Не знаю, бывают ли такие своды, как тот, который надо мной. Высоченный, что даже главная площадь города кажется крысиной норой по сравнению с ним; непонятно, где кончается, и ни одной удерживающей колонны, а ведь не рушится. И сплошь синий, как полированная бирюза, только без черных прожилок. Даже не знаю, бывает ли такой камень. И свет… ни одной лампы не видать, а светло, как от тысячи. Куда ни глянь—пол ровный, как поверхность озера, и так же волнами прокатывается. Только волны переливчатые, как малахит или яшма. Я не сразу понял, почему. Оказывается, пол покрыт растениями. И не такими тонкими и блеклыми, которые в подземном городе выращивают под особыми лампами. Нет, эти растения длинные, с широкими листьями, и усыпанные цветами, белыми, как перламутровые створки раковины. И бабочки—не черные подземные, а ярче драгоценных камней. Ничего прекраснее мне не доводилось видеть. Интересно, где же такое место? А не остаться ли навсегда? Пожалуй, останусь, хороший кузнец нигде не помешает. Только встану, ноги разомну, и, может, дойду до стен. В стенах обязательно будут выдолблены дома. Интересно, что за люди здесь живут? Издалека, непонятно откуда, доносится неясное бормотание. Я прислушиваюсь. «Измучилась, пока вернула человеку радость жизни. Очень он мрачный… Только одного не пойму, что такое зло?»––спрашивает голос помоложе. Наверное, жители города очень добрые, если не знают, что есть зло. Другой голос обстоятельно объясняет:«Зло—это неправильное применение свободы. Это от недостатка воли. Укрепи волю и достигнешь добродетели» И ведь не поспоришь. Пойду-ка я к ним, надеюсь, свободой они пользуются правильно.
––А ну стоять, еще разнесешь что-нибудь!
Свод потускнел до черноты и сдвинулся вниз—теперь я могу дотянуться до него. С потолка свисают пучки засоленных крысьих хвостов, связки грибов и хилых белесых корешков, и железные колокольчики. Стены тоже черные, с нишами, в которых теснятся пузырьки и всякая мелочевка. Отдельно лежит стопка книг, на обложке верхней вытиснено: «Учение о вечной душе». Рядом— «Трактование снов», зеленая пластиковая обложка покрыта пылью, по краю—четкие пятна от пальцев. Я едва не свернул стол, заваленный кусками ткани и, опять же, заставленный пузырьками и свитками с непонятными рисунками. Что-то дернуло за рукав—в куртку вцепилась рука в длинной, выше локтя перчатке с обрезанными пальцами. Я повернул голову—так и есть, меня держит рослая рыжая чистокровка в тяжелом меховом плаще с нашитыми по краю лезвиями. Лишь немного ниже Зарна и чуть шире в плечах, а черты лица скорее суровые, нежели прекрасные.
Это я у шаманки, что ли? А то у кого же еще? Такие плащи только шаманки и носят—со множеством карманов изнутри, куда можно рассовать полезные вещи, и клинками по краю, между прочим, работы Стальных братьев. Помнится, брат очень удивился, когда старая шаманка заказала у него тридцать лезвий без рукоятей и попросила просверлить каждое, а я замучился их шлифовать и вделывать в каждое блестящий камешек. Более того, шаманка по самые глаза увешана украшениями—как сделанными мной, так и работы Ункани, и даже собственного изготовления.
Жители подземных городов цивилизованны, и у них есть служители культа, которые оказывают духовную помощь. Так повелось, что эту роль делят духовник и шаманка, каждый из них вправе обзавестись учеником. Вот уж не знаю, как они решают духовные вопросы между собой. Может, в других городах и договариваются, но у нас друг друга на дух не переносят. И непонятно, кому стоит верить, кому нет. Духовник говорит правильные слова, но чувствуется, что сам себе не очень-то верит. А шаманка настолько отличается от остальных чистокровок, что иногда ее трудно понять, причем это касается всех шаманок. Ученица, например, на людей бросается…
––Отпусти, куртку порвешь, я уже в себя пришел!––взмолился я.––Кстати, не знаешь, в каком городе свод из бирюзы?
––Из бирюзы?––задумалась шаманка.––С чего ты взял, что такое возможно? Жилы бирюзы видела, но чтобы целый свод...
––Я только что видел. Высокий и сплошь синий, и светло, хотя ни одной лампы не видно.
Широкое лицо шаманки-ученицы вытягивается, взгляд скользит по стенам, словно в поисках поддержки.
––Это духи подземные шутят,––неуверенно возражает она.—Или от яда повело. Ха! Между прочим, чистокровки использовали яды, вызывающие видения. Тогда отравленное отребье перестает различать, что реально, а что нет, и крушит даже своих.
––Коварно,––восхищаюсь я.––Подожди, какой яд?
––Кто его знает… не беспокойся, я его вывела и рану обработала, и перевязала. Наставница будет довольна такой хорошей работой.
Только что за рана и что за нелегкая меня занесла?
…Жуткий ржавый кинжал прошел по ребрам. Как же так, я ведь Увертливый. Отвратно они оружие содержат… Исцелители меня прогнали…
Я скосил глаза. Так и есть, рубашка с курткой распороты, через прореху виднеется чистая белая ткань.
––Ты мне жизнь спасла,––склонился я перед шаманкой.––Я перед тобой в вечном долгу…
––Не стоило бросать тебя в таком состоянии. Я прекрасно слышала разговор с исцелителями и звук падающего тела. Не смотри с таким удивлением, слух у меня отменный, каждый шорох слышу. Не зря меня прозвали Нэла Шорох. Но сама бы не справилась, если бы не Зарн. Говорит, его Птиц позвал.
––Какой Зарн?––уточнил я.––Охотник?
––Ну да. Он такой душка…
Я же говорил, шаманки сильно отличаются от обычных чистокровок. Никто, будучи в здравом уме, не назвал бы вредного и ехидного, как летун, Зарна душкой. Впрочем, это не мое дело. Я высыпаю немного серебра на ближайшую полку—пришлось передвинуть потрясающую каменную статуэтку.
––Не надо,––мрачнеет Нэла.––Меня учил просто помогать людям. И потом, исцелители повели себя несправедливо.
––Еще раз спасибо, мне пора. Долгой жизни тебе и твоей наставнице.
Не знаю, откуда пошло это изречение, чистокровки и так живут очень долго, лет триста, а то и пятьсот; лекарство, продляющее жизнь, разработали еще до Угасания, а раны заживают довольно быстро, но намного дольше, чем у отребьев, по силе и выносливости не всякий чистокровка с ними сравняется. Зато мы умнее и хитрее.
Пойду-ка я домой, меня уже брат ищет. И заодно поспрашиваю о городе с бирюзовыми сводами. Начну с Остроглазого, он видит чуть не сквозь скалы. И шаманка на него намекает странным образом, может, что и слышала.
Уже несколько дней… В подземных городах понятие «день» не имеет смысла, но природа требует своего, и время отсчитывается условно, как на звездных кораблях. Да, мы знаем, что такое звездный корабль. На них вывезли часть людей, когда погасло солнце, а остальные спустились под землю, в заранее построенные города, где тоже есть время для тишины.
Так вот, несколько дней мне не дает покоя этот самый бирюзовый свод и ярчайшие цветы с кружащими над ними драгоценными бабочками. Он мне даже во сне снится. Я всех спрашивал, но никто ничего не знает. Брат объявил это полной чушью и обозвал меня мечтательным. Что ж, вполне возможно. Зарн присоединился к Нэле, свалив видения на подземных духов, портящих жизнь чистокровкам, и подлых отребьев, натирающих клинки ядом. Последнее время Остроглазый во всем поддерживает шаманку…
Надежда остается только на Ункани, она не старше меня, но в своей жизни сменила несколько городов, тогда как я не выбираюсь дальше охотничьих угодий. Разве что переезд из Крисви заслуживает внимания, но тогда я был совсем маленьким.
Покончив с очередной партией механизмов и инструментов, я отправился туда, куда собирался нагрянуть уже давно.
Узорчатая дверь с выпуклыми буквами «Мастерская костерезов» распахнута настежь, статуэток за слюдяными окнами прибавилось. На стенах развешаны гарпуны, рукояти для оружия и инструментов, на каменных выступах лежат изящные флейты, духовые трубки, на полу сброшены каркасы для лодок, которые позже обтянут промасленной кожей, медные или стальные каркасы слишком тяжелы, но в морских городах строят большие и тяжелые корабли, даже с металлической обшивкой.
Ункани сидит на полу, поджав ноги в легких кожаных ботинках и доводит до блеска флейту. Флейта просверлена и отполирована, и Ункани то и дело поднимает ее перед глазами, осматривает, добавляет несколько штрихов и снова поднимает. Мне нравится смотреть, как работает резчица. Да и когда не работает тоже. Кожа у нее чуть розоватая, а волосы—черные, как отчаяние, стянутые в маленький пучок. Черты лица необычайно мягкие, даже когда она хмурится… Просто удивительно, как она полирует кости и очищает черепа, не меняясь в лице. А еще у нее есть такое свойство—передвигаться неслышно и незаметно, сливаясь с окружением.
…Украшенная резным браслетом рука взметнулась, и… Не зря меня называют Увертливым! Я не просто успеваю уклониться, а еще и ловлю летящий в меня камень.
––Ункани, зря ты занялась резьбой по кости, из тебя бы получился отменный охотник.
Резчица тонко улыбается.
––Глаза у меня уже не те. Я не смогу стрелять так же метко, как Остроглазый. Кстати, ты не знаешь, почему они с шаманкой друг друга на дух не переносят и грызутся не на жизнь, а на смерть, и в то же время я часто слышу от шаманки: «Без Зарна никак» да «Что же Зарн посоветует»
––Не знаю. Честно,––признаюсь я.––Остроглазый тоже шаманку упоминает чаще, чем охоту. А потому ничего интересного сказать не смог…
––Оррин, ты о чем?––Ункани вскидывает на меня удивленные малахитовые глазищи.
––Я… о городах. Расскажи мне о тех, в которых ты была…
Ункани тяжело вздыхает.
Что же тебе рассказать, храбрый Оррин, в одиночку обративший в бегство отребье, тяжело ранив его. Только в следующий раз поаккуратнее, ладно, из отребьевых предплечий, говорят, отменные духовые трубки получаются и очень крепкие рукояти. Но ты, Оррин, живешь, как домашний кот, в то время как я… Впрочем, именно это ты и хотел услышать. Так вот, родилась я в Кьерне, но его почти не помню. Разве что темноту и страх. Хороший город, но часто подвергается набегам отребьев. Сам понимаешь, они пожирать любят, а Кьерн—город фермеров. Да, вспомнила. Светящиеся грибы, покрывающие стены, и даже свисающие со свода. Светляки, питающиеся спорами. Их было так много, что в городе никогда не случалось полной темноты—она лучилась зеленоватыми искорками. Потом я покинула город вместе с другими детьми. Караван привез меня в Вилвани—город стекла и тканей. А заодно и крыс. Маленькие злобные твари… Все без исключения ходили в высоких сапогах из толстой кожи или даже защищали ноги широкими плетеными браслетами, когда крысы научились прокусывать сквозь кожу. А химика или исцелителя можно было узнать издалека в полной темноте—по сильному запаху ядов и заживляющих мазей, самого ходового товара. Чистокровки то и дело вскрикивали по ночам и просыпались с кровоточащими ранками. Потом мне это надоело, и я упала на хвост каравану… Спряталась в тюках с тканью. Я и тогда приходилась младшей сестрой подземной тьме, а бесшумности научилась у крыс. Караванщики до самого Мореона не догадывались… А в Мореоне я и прижилась до
