Остроглазого.
––Ункани не видела?––уточняю я.
–– Ха! Куда она денется…––отмахивается шаманка.
Поднимает с земли какой-то вытянутый предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается существо, похожее на подземную рыбу. Мокрое и скользкое, но без плавников, с загнутым хвостом и вытянутой мордой, один блестящий глаз поворачивается и смотрит на Нэлу. К горлу подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. Рыбоподобное существо выплевывает что-то округлое, разбившееся о стену и распустившееся пышным цветком со множеством нитевидных отростков. Нэла морщится с отвращением, осторожно протягивает руку к цветку, и отростки вцепляются ей в пальцы, окрашиваясь красным изнутри. Нэла пытается вырваться, но отростки держат крепко. На лепестках цветка расходятся алые прожилки. Шаманка бледнеет до полупрозрачности и, выхватив свободной рукой пузырек с ядом, широко расплескивает. Еще рывок, и отростки, ставшие хрупкими, рассыпаются. «Подземный дух вас прокляни, вы не заслуживаете жизни!»-- рычит она, и швырнув рыбоподобное существо об пол, принимается в ярости топтать ногами.
Я перехватываю кистень половчее и бегу в сторону мастерской костерезов, то и дело наступая на отребьев. За мной снимается с места Зарн, но направляется к центру города. Некоторые отребья хватают за ноги или пытаются ткнуть ножом—таких я обхожу. Особо несговорчивого, уронившего меня и вознамерившегося перегрызть горло, я успокоил кистенем промеж выпученных глаз.
Успеть бы, если они доберутся до резчицы, не знаю, как я дальше буду жить, наверное, ослепну от горя сразу же.
Белесые мохнатые тела извиваются у самых ворот мастерской—шеи пронзены отравленными иглами. Сама Ункани, забившись в расщелину между камнями, отстреливается от глубинных тварей. Те сжимают свое оружие, и цветы-кровопийцы распахиваются совсем рядом с резчицей. Несколько уже повержено отравленными иглами. Юйва метает в нападающих порядочных размеров каменные глыбы и бормочет «Эх, такие кости пропадают». Уклонившись от грубой железной дубины отребья, а заодно и шального камня, я пробиваюсь к Ункани и помогаю ей выбраться из расщелины. Иглы из ее духовой трубки продолжают жалить врагов, и глубинные твари отправляются искать добычу посговорчивее. Некоторые окружают отребье и вцепляются длинными зубами, не дожидаясь, пока добыча испустит последний вздох.
––Что творят уроды!––ворчит зажиточный фермер в меховой одежде, короткий боевой трезубец соскальзывает по ребрам глубинных жителей,––Мне ж еще крыс кормить! Откуда только поналезли?
Уклонившись от выстрела, он выбивает оружие из рук и все-таки вгоняет трезубец одному из них между ребер.
Ункани прибирает духовую трубку в рукав и смотрит на меня с невыразимым страданием:
––Оррин, скажи, я очень громко бегаю? Или, может, меня хорошо видно в темноте? Может, я потеряла свои способности?
Малахитовые глаза наполняются слезами.
––Нет, что ты. Тебя ни одно отребье не заметило. А эти…глубинные… У них глаз нет. Наверное, по запаху нашли, или даже по дыханию.
––А ты видел чистокровок? Я заметила, как они попали в одного, хоть тот и слился с камнями… цветы просто опутали его и вытянули всю кровь, это ужасно!
Ункани припадает к моему плечу и дрожит, как бездомный котенок. Меховая куртка промокает от слез.
––Ладно, давай продвигаться к центру,––вдруг поднимает лицо резчица.–– Юйва сказала, что они не обойдут наградой защитников города. А Юйве я верю.
Да уж, та, кто в бою сокрушается по вражеским костям, не может обманывать. Теперь я понимаю, почему Зарн так метнулся в сторону цитадели—чтобы охотник да упустил наживу…
Проходя мимо кузницы, я увидел брата, до колен заваленного телами отребьев и деловито собирающего с них оружие. До меня доносится бормотание:
––Плохо они оружие содержат, поубивал бы, потом оживил и снова поубивал. Вот это еще можно почистить и заточить прилично. А вот это и это можно переплавить, а то караван из Анавора когда еще будет… Фу, гадость какая… А тут и переплавлять нечего…
––Урвик, давай за нами!––машу ему я.––Ножи и дубины никуда не денутся, а награду не каждый день дают.
На меховой куртке Урвика распускается кровавый цветок, но брат отдирает его от себя, раздавив меж пальцев. Хорошо быть Камнекожим. А я если бы не увернулся… Ункани попадает отравленной иглой в рыбоподобное существо, и оно выскальзывает из лапы глубинного жителя, закрыв единственный глаз. Я в три прыжка добираюсь до врага и крушу ребра кистенем.
Мы проходим через рынок. Ужас—базальтовые лавки и столы, на коих раскладывают товар, разгромлены и опрокинуты, на стенах проросли отвратительно-крупные цветы, исцелители выносят на себе раненых чистокровок, кто-то уже таскает с поля убитых или же добивает врагов. Отребьев скормят крысам—у них нет души, зачем их хоронить. С глубинными поступят точно так же. Конечно, перед тем вынут кости…Огромные глаза поверженного чистокровки смотрят в никуда, а иссохшая кожа прилегает к костям, сквозь нее пробиваются белесые отростки. Я обтираю слезы и отворачиваюсь. Это несправедливо, чистокровки должны жить триста лет и ни днем меньше.
Некоторые отребья заколоты и изрублены честным оружием чистокровок, другие отмечены мерзкими цветами. Глубинные твари где-то изранены, где-то изгрызены и даже разорваны на куски. Рыбоподобное оружие чаще всего растоптано или придавлено камнями, ни один чистокровка не забрал его себе. Несколько глубинных жителей доползли до пропасти и теперь быстро спускаются по отвесной стене. Юйва злобно швыряет камни им вслед, некоторые срываются и падают.
Старейшины—девять почтенных чистокровок в длинных шелковых одеяниях—выходят из узорчатых ворот (умели когда-то строить, восхитился я) и раздают защитникам по горсти серебра из внушительного мешка. Кружащие над старейшинами летуны то и дело спускаются и что-то шепчут на ухо. До меня доносится сухой, шелестящий голос:
––А ты куда лезешь? Ты дома отсиживался, пока отребья брали город. Нам все видно было.
Подходим мы с братом и резчицами. Подумать только, старейшин я вижу на расстоянии вытянутой руки. Их чтят как хранителей подземных городов—кто как не они поддерживали порядок после Угасания… Но это было давно даже по нашим меркам. Рослой даме, стоящей напротив меня, около пятисот лет—она тяжело опирается на витую трость, волосы иссохли так, что шелестят при каждом вздохе, глаза запали и погасли. Худыми руками она набирает горсть серебра и высыпает мне в протянутые ладони.
––Рад служить городу, старейшинам и чистой крови,––церемонно кланяюсь я, косясь на искусно украшенный камнями медальон: Всевидящее Око, символ власти. Такой же символ я замечаю на ошейниках у летунов.
Отхожу в сторону, и только тут чувствую боль в горле—забыл перевести дух. Ссыпаю награду в карманы.
––Вот это да!––ухмыляется Зарн, пересыпая серебро в грязных ладонях.––Хоть каждый день отребьев гоняй! Оррин, сколько хочешь за самое лучшее ожерелье?
––Для тебя я даром сделаю. А зачем? Шаманке?
На мраморно-белом лице Остроглазого проступают резкие красные пятна.
––Ага, только никому не говори. Кстати, где Нэла?
––Не знаю, не видел. Наверное, раненых перевязывает,––предположил я.
Зарн метнулся в сторону так, что я проникся глубокой завистью. Чтоб я так бегал!
––Чего это он?––удивилась Ункани.
Я, как всегда, не заметил, как она подошла.
––Шаманку не видела?
Ункани оглядывается и показывает на невысокую фигуру в темном меховом плаще.
––То старая шаманка. А Нэла?
Я в два прыжка добираюсь до шаманки с потемневшей от времени кожей и тонкими поджатыми губами. Она мрачно смотрит сквозь падающие на глаза волосы.
––Где ваша ученица?––напрямую спрашиваю я.––Мы ее найти не можем.
––Где бы не была, все равно прибежит,––ворчит шаманка,––чтобы такая неугомонная, да не прибежала за серебром?
Просыпаюсь я от совершенно убийственного холода и того, что меня кто-то отчаянно трясет за плечи.
––Что за?––мрачно спрашиваю я, не открывая глаз и отмахиваясь кистенем.
––Увертливый, так и убить можно! Нэлу не видел?
Я открываю намертво смерзшиеся глаза––оказывается, заснул вчера на крыльце мастерской, кто-то прикрыл меня драным плащиком, наверное, Ункани, кистенишко под локтем, Зарн злой, как подземный демон, весь потрепанный, но стрелица еще за спиной, а нож уже отчищен от крови.
––Нэла так за серебром и не пришла,––Зарн вытирает глаза.––Среди павших ее тоже нет. Отребья утащили…
––Я этим отребьям…––зло зашипел я, приподнимаясь, и проснулся окончательно.
––Тогда беги за мной!—Остроглазый нетерпеливо взмахивает руками.––Их ближайшее поселение как раз между охотничьими угодьями и караванной дорогой.
Не успеваю я сделать и шага, как дверь распахивается, и Урвик едва не хватает меня.
––Ну ловкач!––ворчит он, удивленно глядя на пустую ладонь.––Как вода сквозь пальцы. Эй, Увертливый, куда тебя понесло? Кучу железа надо переплавить и еще кучу почистить.
––Какое железо, шаманку похитили!––ору я, в три прыжка нагоняя уже снявшегося с места охотника.
Еще успеваю заметить, как брат с тяжелым вздохом—словно гора покачнулась––возвращается в кузницу. Улицы выглядят плачевно—двери в скале изрядно исцарапаны и покрыты вмятинами, растущие вдоль стен светящиеся грибы потоптаны, на базальтовом полу еще виднеются кровавые пятна. Этим утром в городе особенно тихо, даже далекое эхо не гуляет под сводами, шагов почти не слышно—чистокровки приходят в себя после побоища, разве что редкий охранник пройдет или крыса прошлепает по камням кривыми лапами. Из незаметной расщелины показывается мохнатый паук, и я перешагиваю через него, вытягивая пальцы в жест защиты от злых сил: встретить такое создание, направляясь на серьезное дело—хуже не бывает, это я проверил на себе, когда на охоте треклятое отребье едва не закололо меня.
Там, где город переходит в природные пещеры, нас останавливает охранник—злой, посеревший от усталости, и плеть едва не выскальзывает из его пальцев.
––Не надо,––болезненно морщится Зарн.––Отребья шаманку похитили, мы идем вызволять…
––Бешеные!––качает головой охранник.––За пределы города вообще опасно вдвоем выходить, а вы прямо в отребьевое логово, явно жить надоело…
Зарн только хмыкает, но так, что желание задавать вопросы пропадает.
За пределами города нас нагоняет Птиц, ворча что-то крайне обидное.
––Чего тебе надо?––интересуюсь я, ибо летун плохого не посоветует.
––Шаманку вызволять идете? Так вот, неправильно вы идете!––Птиц летит задом наперед, глядя мне в лицо и пакостно ухмыляясь.––Я сам видел, куда ее нелегкая понесла! Отребья, конечно, гады, и я не против, если вы, ребята, погоняете их по пещерам, но Нэлу лучше спасти как можно быстрее. Последний раз я ее видел спускающейся в ущелье. Это недалеко…
––Что ж ты раньше молчал?––напустился на него Зарн.
––А вы не спрашивали…
Птиц разворачивается и уносится, хлопая крыльями и теряясь за сталактитами. Мы устремляемся за ним, скользя и падая на сырых камнях. Когда мы миновали озеро, в обсидиановой воде которого плескались крокодилы (Зарн тянется к гарпуну, но отдергивает руку––в одиночку
