недавних пор. Теплое море, ракушки, лодки… Ты светящихся рыб видел когда-нибудь? Когда их много, море просто слепит глаза. И отребья не беспокоили… Много ли надо для счастья? Жизнь спокойная, работа хорошая. О чем я жалею, так это о гребнях. Те, что из панциря черепахи, прекрасны, если их отполировать—прозрачный коричневый с черным. А гребни из костей морского гада лучше всего узорчатые, с нежным лазуритовым оттенком. Однажды я превзошла в мастерстве резчика по кости. На свою голову! От просто взбесился! Я работала днями и ночами, но выручку старый подлец забирал себе полностью. Бил меня чуть не до смерти, но так, что не оставалось никаких следов. Таким образом, я даже не могла просить защиты у Совета Старейшин, а так хотелось, чтобы костереза объявили монстром и изгнали из города. Достал он меня. И… для юной чистокровки от таких как он всегда исходит определенная опасность… ну, ты понимаешь… Он не успел причинить мне вред. Я сбежала, взяв с собой только горсть серебра—заплатить караванщику, духовую трубку да одеяния. Костерез получил свое—я отравила его пищу. Только никому… я не монстр, я защищалась…
Вот я здесь. Хорошая у вас резчица, приютила меня, как родную. Вот так то. Я получила награду за свои страдания.
К концу речи она уже отложила флейту в сторону и отворачивается, чтобы я не заметил слез. Маленькая смелая Ункани… Я начал вытирать ей слезы, и резчица презрительно фыркнула. Да уж… Я после такого просто не мог спросить про бирюзовый свод. Вот почему она так странно одевается—на мореонский манер. Брюки, юбка и рубашка—из темной ткани, безрукавка—из шкуры морского змея, меняющая цвет.
––Не смотри на меня так странно, Оррин, своды во всех городах самые обычные.
Что?!
От удивления я не могу двух слов связать, и наконец нахожу силы спросить:
––Откуда ты знаешь про особые своды? Я же ничего не…
––Причем здесь ты, я с детства ищу потерянный город. Знаешь, огромный и высокий, без удерживающих колонн, и свод на нем серый. Вот такой,––Ункани кивает на растущий в углу кристалл дымчато-белого кварца.––И мокрый, с него постоянно льется вода. Приятная такая водичка.
Я тихо сползаю по стенке.
––Свод сушить надо,––выдавил я.––И потом, бирюзовый гораздо симпатичнее.
Ункани бледнеет до серовато-мраморного.
––Где… Где ты его видел?
––Когда отребье ткнуло меня отравленным ножом…––я страдальчески улыбаюсь: треклятая рана все-таки ноет.––Я лежал, смотрел на свод из бирюзы, удивлялся, что без единой прожилки, думал, как он держится, если стен не видно, колонны тоже ни одной… А тем временем Нэла меня перевязывала и противоядиями отпаивала.
––А мне он снится часто…––вздыхает Ункани.
––Что, Оррин, священным писанием занялся?––подкалывает меня брат, натренированный в общении с духовниками.
––Ага, и тебе советую!––отшучиваюсь я.
Я действительно разлеживаюсь под теплым шерстяным одеялом и перечитываю «Описание механизмов для подземных городов»––трактат в тысячу страниц, который каждый, кто имеет дело с механизмами, должен если не знать слово в слово, то хотя бы понимать и запоминать. На расстоянии вытянутой руки—не менее могучий трактат «Свойства и обработка металлов», на который—да простят мне подобное святотатство—я поставил керамическую миску с крепко просоленными крысьими хвостиками. Такое правило от самого Угасания: механик, начиная от ученика должен идеально знать все металлы и сплавы, и как их применять, а ремонтировать механизмы—даже с закрытыми глазами. Фермерам и охотникам еще хуже—они должны знать наперечет не только всех подземных тварей и все, что растет в пещерах, но и всех созданий, живших до Угасания. Между прочим, легенды гласят, что во дворце Старейшин хранятся образцы, по которым любое существо можно воссоздать. А вот про оборудование для этого нелегкого действия—ни полслова, возможно, вышло из строя или вовсе было разрушено. Многие существа сами спустились под землю, иных люди переправили вниз для своих целей. Только под землей не все приживаются, многие даже изменяются. Например, мохнатые овцы на коротких кривых ногах—раньше у них были твердые копыта, а теперь—широкие лапы с когтями, чтобы на камнях не скользить; кормятся грибами, а зачастую крыс ловят и жуют. Костерезы и каменотесы должны знать толк в постройках; и непонятно, причем здесь костерезы… Ах да, сюда еще стеклодувы и гончары относятся… Странно. Про духовников и шаманок я вообще ничего сказать не могу.
Закинув очередной крысий хвостик в рот, я перелистываю страницу, и удивляюсь, какая она тонкая. Прямо как вилванийский шелк… ушлые чистокровки в этом Вилвани, мало того, что овец стригут, еще и гусеничьи коконы расплетают на нити и ткут. Но тончайшие страницы к шелку отношения не имеют, они сделаны из пластика, потому практически вечные. Жалко, что секрет утерян в смутные времена, когда отребья пытались выбить чистокровок из городов. Вот подлость-то! Люди триста лет города строили, всякие хитроумные приспособления изобретали, изготавливали лекарства, продляющие жизнь, а какие-то полуживотные ничего не делали, пришли на все готовое и потребовали себе место. Гоняли их чистокровки и впредь гонять будут.
Из вредности и чтобы лучше запомнить, я читаю вслух. Птиц переминается с лапы на лапу и внимательно слушает, наклонив голову. Между прочим, этот крылатый хитрец иногда мне помогает, если я что-то забываю. У летунов память просто удивительная, жалко, что они ленивы невероятно и пользуются ей крайне редко…
––Ну все, Увертливый, завязывай, у меня уже уши отказывают,––не выдерживает Птиц.––Ложись спать, тебе силы понадобятся. Придется хорошенько побегать.
Летун вспорхнул на жердочку под сводом и свесился в нее, завернувшись в пушистые крылья. Все, теперь из него ни слова не вытянуть. Я отставил подальше плошку с хвостиками, чтобы не перевернуть, погасил лампу и провалился в мягкую тьму.
Ночь рассыпается в осколки от резкого, пронзительного воя. Я не сразу понимаю, что это, но Птиц начинает барражировать под потолком и верещит: «Спасайся народ, отребья в городе!» Точно, сигнал общей тревоги. И ведь как удачно время выбрали—вчера часть защитников, патрулирующих город, отправилась вместе с караваном. Очевидно, груз настолько ценен, что обычной охраны не хватило. Возможно, помимо меди и керамики в отдельных, удобных повозках расположилось несколько крошечных чистокровок. Если это так, то я рад, что отребья напали на город—караван они оставили в покое.
Я одеваюсь—ночи под землей не теплее дней––и хватаю кистенишко. Брат выходит с огромным молотом. Между прочим, когда паровой молот в кузнице сломался, брат орудовал ручным, такой он сильный.
––Хоть одного да завалю!––ору я, распахивая железную дверь.
Пусть отребья получат по заслугам! Разве не строили город для чистокровок? Разве его не доводили и не достраивали от самого Угасания? Так что не позволю его отбирать.
На улице идет побоище, каких не было от самых смутных времен. По стенам суетливо мечутся тени, согбенные белесые твари пробиваются по освещенным местам, тогда как чистокровки держатся теней. Отравленные иглы духовых трубок и гарпуны из стрелиц летают чуть не роем, несколько отребьев уже растянулось на базальтовом полу, в углу скорчился от боли невысокий чистокровка в охотничьей одежде. Впрочем, раны не мешают ему плеваться иглами, окуная их в узкий стеклянный пузырек.
––Разойдись! Сейчас мы им покажем, что такое Стальные Братья!
––Ты аккуратнее маши, должна хоть одна целая кость остаться! Для Ункани.
Брат уже не слышит, а несется не разбирая дороги в ту сторону, где белесый мех мелькает чаще. Отребье пытается вытянуть меня дубинкой по ногам, но я подпрыгиваю и метким ударом отшвыриваю его с дороги… кажется, он больше не поднялся… Один есть! Теперь второй…
Окружающий мир замедлился—и отребья, и чистокровки, и даже летящие иглы увязли словно в янтаре. При опасности способности усиливаются—в таком состоянии я увертлив как никогда. Кажется, я могу перехватывать иглы руками… По крайней мере, когда несколько отребьев швыряет камнями и шипастыми металлическими снарядами из кожаных пращей, я собираю их в полете и зашвыриваю обратно. Кажется, промазал—куда мне до Зарна. В глаз подвернувшемуся под руку отребью плавно прилетает гарпун…
––Оррин! На нас напали новые существа, я таких никогда не видел!––кричит Остроглазый, невыносимо медленно уклоняясь от ржавого клинка.
Я хватил отребье кистенем так, что рука с ножом хрупнула. Едва он перебрасывает нож в другую руку, я разбиваю локоть в осколки. Зарн снимает с пояса нож и спокойно, по-охотничьи, добирает врага.
––А где «спасибо, милый Оррин»?––не удержался я.
––Кости испортил. Ункани тебя побьет!––качает головой Зарн, и, не спуская с лица извечной издевательской ухмылочки, вытаскивает несколько легких гарпунов, а так же стеклянный пузырек.
Это мне напомнило кое о чем.
––Твой?––я кивнул на невысокого чистокровку в углу.
––Ага! Кстати, лучше всех делает силки на кротов.
Не скажу насчет кротов, но охотник действительно окружил себя ловушками. В одной из них, прихваченное за ногу, извивается создание, которых я еще не видел. Ростом чуть больше чистокровки, кожа чернее подземной тьмы влажно поблескивает, отчего оно кажется струящимся, как змея, непомерной длины пальцы оканчиваются округлыми присосками, сквозь кожу проступают вздувшиеся жилы. Существо повернуло голову, и даже бесстрашный Зарн содрогнулся: огромные уши прижаты к приплюснутой голове, широченная пасть усеяна несколькими рядами мелких острых зубов, вывороченные ноздри чуть подрагивают, а дальше—совершенно гладкая кожа, с едва заметными складками там, где должны быть глаза.
––Подземный дух меня забери,––выдохнул Зарн,––как же с ними драться то? У них же глаз нет, куда я целиться буду.
Существо тянется длинными пальцами ко мне, явно намереваясь задушить, но я уклоняюсь, и оно растягивается на холодном базальте. Крепким ударом я ломаю ему вытянутую шею.
––Что за уроды?––спрашиваю я у раненого охотника.
––Из самых… глубин…––шипит тот сквозь зубы, каждый вздох причиняет ему невыносимую боль.––Полезли изо всех… всех пропастей… в одно время… с отребьями… и еще стреляют…
––А ты молодец, заметил. Сейчас подожди, я шаманку позову. Она вот этого к жизни вернула, и тебе поможет,––Сидящий на корточках Зарн поднимается и кричит куда-то во тьму:––Нэла!
К непрекращающемуся шуму сражения добавляются еще несколько вскриков и сердитое ворчание. Рядом появляется шаманка. С лезвий, украшающих ее плащ, падают тяжелые капли темной крови.
––Вот твари,––ворчит она,––ни во что не ставят цену жизни, тупо крушат все, что движется, даже съедобных крыс.––и обращается к Зарну:––Ну что ты вопишь, я и так прекрасно слышу.
Нэла зашелестела плащом, выискивая нужные предметы в многочисленных карманах.
––Сейчас рану промою, перевяжу, и снова забегаешь,––и она садится на корточки возле поверженного охотника.
Зарн прикрывает ее со спины и выцеливает отребьев, подбирающихся слишком близко. Самые осторожные обходят нас по широкому кругу—видимо, уже поняли, что такое выстрел
