чуть-чуть! - оптимистично-наивно предложил он мне.
- Знаешь, если у меня и был малейший намёк на желание выпить, то вы мне его добросовестно придавили!
Инженер не въехал в суть моих мыслей, но неожиданно вспомнил об одном деле:
- Кстати, где документы? Мы же должны передать их ребятам!
- Ты бы лучше поспал, а я всё сделаю сам.
- Ты сделаешь! Ты же проспишь Вологду! Нет, я лично передам!
Я лишь пожал плечами:
- Да ради Бога…
Документы были удачно переданы, и лишь тогда меньший инженер успокоился и улёгся спать.
Глубокая ночь властвовала вовсю, но сон ко мне не шёл. Вернее, он пытался придти, но всякий раз его уверенно прерывали то богатырские всхрапы инженеров, то их беглая, но малопонятная речь – видно, очень они переживали за предстоящую работу. Или каялись в совершённых грехах?..
В Котласе нам предстояло пересесть в другой поезд, а для этого необходимо было перетащить все вещи на вокзал. Глядя на своих спутников, я понял, что не они мне станут помогать, а я им должен буду оказывать посильное содействие. Так и получилось.
- Счас, мы всё перетаскаем! - подхватил самый большой рюкзак инженер меньший и тут же свалился, придавленный им.
- Нет уж, - отобрал я рюкзак, - ты пойдёшь со мной на вокзал и будешь охранять вещи. А я переношу их один.
- А я? - подал голос инженер больший, даже не попытавшийся не только что-то перенести, но и вообще встать со своего места.
- А ты охраняй вещи здесь!
Конечно, не очень-то здорово десять раз бегать от поезда к вокзалу и таскать на хребте тяжести, но иного пути не вырисовывалось.
На вокзале, блаженствуя возле кучи багажа, я полностью расслабился. До поезда было часа три, и дрёма нежно обнимала моё изрядно поработавшее тело. Но опять объятиям не суждено было свершиться. Кто-то осторожно потряс меня за руку. Я открыл глаза и увидел меньшего инженера. Вид его был растерян, а сам он стал каким-то взъерошенным, словно воробей, чудом выскользнувший из цепких кошачьих лапок:
- Меня менты повязали.
- И правильно сделали, - одобрил я действия членов внутренних органов, - давно пора.
- В общем, нужно сто рублей.
Я молча достал деньги, молча отдал их инженеру и громко взмолился:
- Господи! Ну неужели это всё никогда не кончится!!!
…На несколько мгновений ветер сбросил обороты, и во мне почти засверкала искорка надежды на перемену погоды, но, увы, это было лишь коварной уловкой затасканной уличной девки. Серебряная снежная пыль горизонтальными смерчами зазмеилась по корявой корке наста, стремительно уносясь в плотную серую пелену.
Позади меня раздался грустный вздох-стон. Я не обернулся, ведь и так было ясно, что это гордый сын гор, Пилял, скромными телодвижениями пытается донести до нас с Саней, как же ему холодно и неуютно. Но я не стал утешать доброго карачаевца, ведь не его одного посетили эти гостьюшки.
- Нэт, надо ехать! - всё же не выдержал Пилял.
Саня газанул и обернулся к горцу:
- Давай, показывай направление.
- Туда! - ткнул скрюченным от холода пальцем Пилял.
- Куда туда? - поинтересовался я, всматриваясь в темноту, как-то незаметно окружившую нас.
- Совсэм нэ выдишь?! Вон, туда!
Свет маленьких фар нашего вездеходика проникал в пургу метров на десять-пятнадцать, а потом сумасшедший воющий ветер подхватывал его и уносил в тундру, разметая по бесконечному пространству. Пилял показывал именно в то место, где свет растворялся.
- Нет, Пилял, это тебе не горы, - с лёгким сарказмом пробубнил Саня, закуривая очередную сигарету, - здесь, куда ни взгляни, всюду будет – туда! Ты лучше глянь, не осталось ли чего в термосе?
- Думаешь, если я туда дэсять раз гляну, там чай появится?! - не на шутку разволновался Пилял. - На, сам смотри!
Но Саня лишь отмахнулся, не проявив никакого желания исследовать ёмкость.
- Вот, шакалад ешьте!- ткнул нам горец по куску деликатеса.
Я взял кусочек белого шоколада и отправил его в рот. Там словно ледышка оказалась, и в тело влилась очередная порция холода. Саня же с Пилялом грызли шоколад настоящий, чёрный, ибо они ещё не были отравлены им, да и всей жизнью так, как был отравлен я!..
…Весьма довольные выполненной работой и тем, что успеваем к Новому Году домой, мы залезли в купе и приготовились весело провести двое суток, необходимые для преодоления дороги от Усинска до Питера.
Нас было трое, и мы почти размечтались, что на четвёртое место никто так и не предъявит претензий, но…
Сначала в купе влетел высокий парень со сложенной детской коляской, дико покосился на нас, запихнул коляску на багажную полку и стремительно скрылся. Минуты три ничего не происходило, а потом дверь робко откатилась и перед нашими напряжёнными взорами предстала особа весьма молоденькая, державшая на руках запакованного в многочисленные тёплые одёжки младенца. Особа смущённо улыбнулась и одарила нас сообщением, что её зовут Света. Мы так же скромно обозвали себя, грустя в душе, потому что прелести дороги отныне ставились под сомнения. Эх, где нам, наивнякам, было знать, каким кошмаром всё обернётся!
Света ловко распаковала ребёнка, и мы увидели симпатичного пацанёнка, мгновенно потянувшегося руками к самому бородатому из нас. Но самый бородатый был ещё не совсем в духе, так как пиво ему только предстояло продегустировать. Он лишь пощекотал малыша по затылку и тут же свалил в тамбур покурить. Второй мой спутник, молодой и шустрый, оказался более склонным к общению с детьми. Он ловко подхватил ребёнка и принялся что-то ему сюсюкать.
- Его зовут Паша. Ему четыре месяца. - Радостно проинформировала молодого Света.
Я не разделил её радости, а под ложечкой у меня что-то неприятно заворочалось, словно здравый смысл, оказавшийся почему-то именно там, попытался сделать ноги. Но, к сожалению, это ему не удалось…
- Глоток пива, Света? - дежурно предложил Бородатый.
Та мгновенно вытащила из недр объёмистой сумки большую кружку и невинно улыбнулась:
- Разве что, глоточек.
Когда я буду лежать на смертном одре, если, конечно, смерть предоставит мне этот вариант, а не придавит беспощадно и коварно, переодевшись коллегами по работе, первое, что я вспомню с ужасом, - будет эта невинная улыбка!
После третьей кружки девушка вдруг заволновалась:
- Что-то пиво горчит, не месячные ли у меня?!
Я от этой неожиданной откровенности проглотил большой кусок колба-сы не жуя, и она с тугим скрипом поползла по пищеводу.
Бородатый же на миг задумался, прокручивая в уме зависимость между вкусом пива и ежемесячным женским кровоизлиянием, и с сомнением пока-чал головой:
- Вряд ли. Пиво и должно горчить. Тем более что в нём девять градусов.
- Это уже не пиво! - хмыкнул я, а Молодой, пока ещё не сделавший ни глотка, меня поддержал:
- Это брага!
Вообще-то, он бы тоже выпил с удовольствием, но знал, что это обязательно приведёт его к тропке, разветвляющейся на три дороги, а на камне перед развилкой будет надпись: «Налево пойдёшь – в ментовку попадёшь. Направо порулишь – от зарплаты будет шиш. Прямо пошагаешь – от поезда отстанешь». К тому же, я прилагал все возможные усилия, чтобы пивная речка пронесла свои потоки мимо его рта. Делал я это интеллигентно и ненавязчиво – каждые пять минут совал к носу Молодого кулак и грозил всеми карами, как небесными, так и административными. Пока это срабатывало, но я уже осознал всю тщету своих потуг. Уход Молодого вдогон за Бородатым и Светочкой был предрешён!
Поезд притащился в Печору, где нам предстояло ждать формирования состава около семи часов. Вагоны оттащили в тупик, и мы оказались в тишине и полумраке, так как дело происходило поздно вечером, и освещение работало в дежурном режиме.
Эти условия быта обычно располагают ко сну, но, увы, дегустаторы пива почему-то обрели небывалую энергичность. К тому же, пробудился грудничок, поспавший часа два, и принялся требовать повышенного внимания к своей персоне. Но мама его, занятая с Бородатым чрезвычайно важным разговором о проблемах пивоварения, постепенно скатывающимся к потребительскому спиртопроизводству, лишь отмахивалась рукой от своего чада. И мне пришлось заняться развлечением малыша, ибо Молодой ещё час назад вышел покурить и в купе так и не вернулся.
Тёплый и уютный зимний вечер как-то вдруг, без предисловий, перерос в кошмарную ночь. Ребёнок орал от недовольства, Бородатый от перепития, Света от широты натуры, оказавшейся сексуальной и нетерпеливой, а я орать не мог, потому что башка моя раскалывалась от боли на тысячи маленьких звенящих кусочков. Мне пришлось почти одновременно и заниматься младенцем, и выслушивать пьяные откровения друга по работе, и отпихиваться от горячего тела молодой мамаши, явно решившей в эту ночь зачать ещё одного ребёнка. Если бы она была трезва, я б и сам попытался проявить инициативу для теснейшего контакта с ней, но теперь! Она одним пивным дыханием своим убивала во мне не только какое-то влечение к ней, как к женщине, но и вгоняла все мои члены в ступор, заставляя их атрофировать.
А тут ещё нарисовался Молодой, обзаведшийся в поезде интересным другом. Мне этот друг сразу показался подозрительным – движения его, жесты, слова и интонации речи как-то уж явно отливали голубизною. Но Молодой, когда я намекнул ему на это, лишь отмахнулся:
- Да нормальный мужик! Он прораб, в Усинске церковь строит.
- И что, это гарантия его традиционной сексуальности?
- Конечно! - раззявил рот до лопаток Молодой, и я понял, что он уже изрядно тяпнувший!
- Ну-ну, только не ори потом, если на заднице больно сидеть будет!..
Дорога до самого Котласа, где мне нужно было делать пересадку на питерский поезд, превратилась для меня в один сплошной кошмар, в котором были и истеричные вопли Паши, и непонятные разборки Бородатого с непонятными мужиками, и постоянное исчезание любвеобильной Светки с разномастными кавалерами, и всё более покрывающаяся налётом идиотизма улыбка Молодого, не отлучающегося от голубоватого прораба! У меня не было ни минуты времени, чтобы хоть раз поесть по-человечески, да и еда наша, имевшаяся до Печоры в изобилии, была частью съедена, а частью затоптана в свернувшийся неправильным комочком бордовый половичок. Но было много шоколада, который оказался неподходящей закуской для пьющих, и я его поглощал без меры.
Перед Котласом выяснилось, что милая мамочка Светочка тоже выходит и, больше того, и дальше мне предстоит ехать с нею не просто в одном поезде, а и в одном купе! Но я уже был измучен настолько, что меня напугать могло только окончание существования нашей цивилизации или, по крайней мере, построение коммунизма в нашей стране.
Бородатый и Молодой ехали дальше, до Москвы.
- Ну, бывайте, - стал прощаться я с ними, когда в окне показались окраины Котласа.
- Боже, что со мной такое?! - ужаснулся Молодой, оглядывая своё тело.
А было его тело исцарапано так, словно он провёл ночку в гареме, где десяток страстных женщин пару лет не видали мужика!
- Это я тебя, не бойся! - утешил его Бородатый.
- За что?!
- За всё. Ты что, не помнишь, как с проводником драться ходил?
- И что мы с ним не поделили?
- Ты водку купил в Печоре, а он и обиделся.
- Он что, трезвенник?
- Ну да, вроде тебя. Просто ему стало обидно, что ты купил не
