у него. А тебе стало обидно, что обидно ему, вот вы и начали драться.
- Так это он меня исцарапал, зараза?!
- Да нет, я же говорю, что это я. Я пытался тебя оттащить, но, так как ты был голый…
- Голый?!
- До пояса. Так вот, хватать тебя было не за что, кроме кожи!
Но я не успел дослушать до конца обо всех приключениях моих друзей, и, помахав им рукой, покинул вагон…
Перед самым Питером я почувствовал, что внутри меня закрутилось торнадо. Я ходко помчался в туалет, и меня там лихо вычистило одним шоколадом. К поганому душевному состоянию добавилась гадкое состояние и в организме.
Вернувшись в купе, где сидела притихшая и трезвая Света, я вытер лицо полотенцем и сказал:
- Всё, пора завязывать!
- Ты ж не пьёшь! - удивлённо округлила глаза молодая мамаша, и даже барахтающийся у неё на руках Паша замер, уставившись на меня.
- Да с шоколадом пора завязывать! - уточнил я и добавил. - И с такими попутчицами – тоже!
Света даже смутилась, но в это время зазвонил мой телефон.
- Слушай, ты ведь прав оказался! - раздался в трубке взволнованный голос Молодого. - Он точно, голубой! Он меня чуть не трахнул, еле отбился!
- Что ж, могу только посочувствовать.
- Спасибо!
- Да нет, я сочувствую, что тот прораб тебя действительно не трахнул!
- Ты серьёзно?!
- Конечно. Может, тогда бы ты хоть немного поумнел!..
…Я очнулся от осторожного, но резкого тычка в бок. Тёплое купе поезда мгновенно испарилось, и холодная гудящая явь властно заняла своё главенствующее место.
- Нэ спи, нэльзя! - строго проговорил Пилял.
- Да не сплю я, думаю.
- И о чём же ты там думаешь? - чиркнул зажигалкой Саня, прикуривая очередную сигарету.
- Да так, о всякой дребедени. Пилял, а вас в горах волки есть?
- Да, есть.
- И как они себя ведут?
- Как волк может сэбя вести?! Ест всех, кого догонит!
- У нас тоже на Вятке их полно, - выпустил Саня длинную и тонкую струю дыма, и она тут же завилась мохнатой спиралью. - А что это ты про волков вспомнил?
- Так просто.
- Нет, ты так просто ничего не говоришь! Думаешь, нам тут каюк?
- Не родился ещё тот каюк, который посмеет к нам придти! - бодро отчеканил я, хотя хорошие мысли в голове уже начинали иссякать.
А Саня, выкинув за окошко окурок, вытащил из нагрудного кармана рацию и заорал в неё:
- Да чёрт меня побери, думает нас кто-нибудь искать или нет!?
- Думают, все только об этом и думают!
- Нэт, надо ехать! - опять завёл Пилял свои страданья.
- Ехай, - зло обернулся к нему Саня. - Бери лыжи и ехай!
Пилял замолчал.
А я почему-то вспомнил, что несколько дней назад видел на Лае волка. Хотя, что значит, почему-то, потому и вспомнил, что сам заговорил об этом. Волк тот был большой, сильный. И ещё я вспомнил, что мы проезжали мимо обглоданных останков оленя, рядом с которыми сиротливо чернели брошенные нарты. Либо ненцы-оленеводы, запив, бросили своё имущество, либо…
И я представил, как рядом с нами, скрытый клубящейся завесой пурги, внюхивается в ледяной ветер матёрый волчара, и запах наших замерзающих тел выбивает у него струи слюны. Он терпеливо выжидает подходящего момента, и момент этот быстро приближается, потому что, если за четыре последующие часа ничего не изменится, то у нас кончится бензин. А потом останется два варианта: либо сидеть в тырчике и замерзать, либо брать лыжи и идти куда-нибудь и, обессилев, замёрзнуть где-то в тундре.
- Да, а вариантик-то получается один! - сделал я оригинальный вывод вслух.
- Ты это о чём? - не понял Саня.
- Да так, вспомнил один анекдот, - увильнул я от честного ответа.
- Расскажи.
- Глупый это анекдот, не стоит и слушать.
- Ну, тогда я расскажу, - Саня закурил новую сигарету. - Пришёл я знакомиться с родителями своей невесты.
- Вай, ты жэнится собрался!? - удивлённо вскрикнул Пилял.
- Да нет, это давно было. Собрала её мать нам на стол, и женщины ушли в другую комнату – так у них было принято. Батя наливает по полному стакану водки, поднимает свой и молча выпивает. Я тоже, не отставать же! Закусываю, а он говорит, мол, после первой не закусываю. Тут же наливает по второму стакану. У меня ещё тот на место не умостился, а тут опять! Но делать нечего, пришлось пить. И опять батя не ест ничего. Ещё наливает! Я уже чувствую, что сейчас отчалю, и говорю, мол, схожу в туалет. Сам же на улице скорей пальцы в рот, чтоб полегчало. Прихожу, а стаканы снова налиты и батя говорит: «Ну, а теперь давай начнём пить по-настоящему!»
Саня замолчал, и я поторопил его:
- И что дальше-то?
- Да ничего. Моя меня насильно утащила. А батю, говорит, никто споить не мог, хоть ведро в него влей.
- Весело, - невесело сказал я, не найдя в рассказе Сани ничего необычного, но тот шумно вздохнул:
- Эх, сейчас бы сюда тот стаканчик!
- Тебе бы, Саня в офис наш.
- Чего я там не видел?
- А я перед отъездом там ночевал, так в холодильнике столько водки – тебе бы точно хватило!
Мы замолчали, думая каждый о своём, хотя все наши разнообразные мысли свивались в конечном итоге в один узор. А я прикрыл глаза, и передо мной явственно возникло большое светлое помещение, в котором располагался наш офис в Питере…
…У меня иногда создаётся впечатление, что некоторые наши сотрудники приходят на работу только для того, чтобы там на халяву пообедать. Хотя, это, конечно, не так.
Интересно смотреть, как все суетятся, что-то куда-то носят, а воздух поминутно разрывается оригинальными звонками многочисленных мобильников. И за этой суетой не читается никакой разумной схемы делопроизводства. Лишь один человек, невысокий, полненький, со щетинистой бородкой всегда знает, что именно ему нужно и где это находится. И если иногда он прихватывает что-то, ему не причитающееся и его застают на месте преступления, всё равно он, путями неведомыми, это себе присваивает! За этим человеком можно наблюдать долго и с восхищением!
В офисе тепло, чисто, светло, и я всегда невольно сравниваю его с нашими верными балками, в которых проходит значительная и главная часть полевой жизни. Да, не всегда сравнение получается в пользу последних!
В комнате, где находится шеф и его заместитель, ничего интересного нет, здесь всегда видишь, что люди занимаются рутинной работой. Редкую тишину постоянно разрывают телефонные трели, и многочисленные абоненты чего-то требуют, просят или предлагают. Я всегда недоумеваю, глядя на шефа, как это можно запомнить не только такое количество народа, но и то, чего они все хотят!
В следующей комнатке очень строго – там пахнет деньгами, а с этим шутить не следует. Да и не похожа на шутницу та элегантная женщина, которая чувствует себя очень легко и непринуждённо, разбираясь во всяких дебетах, кредитах и авизо. Но я уверен, что у неё в делах – полный ажур!
Третья комната сразу поражает своим великолепием! Нет, не в смысле архитектуры или дизайна. Попав сюда, голову начинает кружить от созерцания прекрасных сотрудниц нашей скромной фирмы! Боже мой, это что-то невообразимое! Откуда же, откуда берутся такие прелестницы, сводящие с ума одним взглядом, одной улыбкой, одним жестом! Как же они все хороши, как восхитительны! Но особенно одна! Глядя на неё, сердце моё рушится в бесконечную пропасть, утягивая за собою остатки разума и логики, а глупое воображение рисует щемящие картины, в которых всё так доступно! Но маленькая крошечка разума всё же остаётся во мне и бесстыдно напоминает обо всём том, что я на мгновения забываю:
- Ну ты, старый придурок, утри-ка свои чувственные слюни и не смей даже думать об этой богине! Твой номер в списке – предпоследний, да и поезд, в котором ты пока ещё тащишься, уже вышли встречать на конечной станции!
Всё правильно, хоть и горько!..
А вот и последняя комната, важнейшая, потому что именно здесь совершается самое главное действие каждого рабочего дня – принятие пищи! Тут в основном распоряжается юное прелестное создание. У неё много обязанностей – и как только её изящные хрупкие плечики выдерживают такой груз? Но она всегда мила, приветлива, заботлива. Вот кому-то с женой повезёт!
За огромным столом собираются голодные птенчики и принимаются добросовестно клевать разнообразные и очень вкусные крошки, которыми всегда в изобилии богат холодильник. Но еда, как говорится, дело интимное, поэтому описывать её очень даже бестактно!..
…Я с сожалением вынырнул из уютного тепла офиса, и бесстыдный мороз нагло выдавил из бьющегося без особого энтузиазма сердца последние крошки тепла. Пальцы в тонких кожаных перчатках совсем заледенели, и я, отогнув края перчаток, принялся дуть внутрь. Пальцы быстро согрелись и даже стали сгибаться. Конечно же, у меня были и другие перчатки, тёплые и толстые, заботливо закупленные шефом ещё в Питере, но нам пришлось сегодня несколько раз выкапываться из снежных заносов, и теперь эти шерстяные рукогрейки напоминали ледышки неправильной формы.
- Нет, это никуда не годится! - я всё же понял, что холод не отступит просто так. - Пилял, ты ещё жив?
- Нэ знаю, - послышался сзади такой звук, словно его издавал больной бронхиальной астмой питон.
- Пойдём-ка, погреемся!
- Куда? - питон хрипло взвизгнул, будто попал под наш тырчик.
- В сауну, - пошутил я, но тут же вспомнил, что с Пилялом шутки плохи, в смысле, они не всегда идут с ним на правильный контакт.
Но в этот раз Пилял всё оценил так, как надо:
- Шутишь?
- Насчёт сауны – да, но греться мы с тобой сейчас точно будем!
Саня слушал нас равнодушно, и я думаю, потому, что ему было не очень-то холодно в старом, но тёплом пуховике и в овчинных чунях, ласкавших его ноги в валенках.
- Давай, Пилял, вылезай, будем бегать на лыжах.
- Нэ полезу! - поёжился горец, и я физически почувствовал, как его пере-дёрнул озноб.
- Полезешь! - упрямо посмотрел я на него. - Я ведь старше тебя, поэтому ты должен меня слушаться, а иначе, какой ты, на хрен, сын гор!
И Пилял подчинился, но с такой неохотой, словно ему предстояло в одиночку, без еды и в кратчайшие сроки покорить все известные вершины Кавказа!
Эх, какой же я был идиот, когда взлелеял в себе эту дебильную мыслишку!
У Пиляла хватило сил только на то, чтобы достать из саней лыжи и вдеть в них ноги. Но уже через минуту он залезал обратно в тырчик, изрыгая почти без злобы такие слова, каких, вероятно, и не слыхивали у него на родине.
Я же, по добавочной глупости своей, бодро отбежал от вездеходика по ветру метров на сто и только там осознал, что всё-таки придётся возвращаться, но делать это нужно будет уже против ветра! Короче, когда я опять оказался внутри тырчика, то состояние моё было таково, что мне вряд ли позавидовала бы даже самая синяя курица из морозилки!
- Ну, согрелись? - не упустил возможности поехидничать Саня.
- Да, - кивнул я, - а особенно, лыжи.
- Что?
- Лыжи, говорю, согрелись, а то лежали там, позабытые.
Саня покачал головой, явно решив, что мне пурга выдула последние остатки разума, но я лишь улыбнулся, ибо разум весь потерять нельзя, даже если делаешь для этого всё возможное!..
…Наташка завелась, я это отчётливо понял, когда её рука, как бы случайно, оказалась у меня на том месте, что находится между пупом и коленями. Я, вздрогнув от неожиданности, резко отбросил эту наглую ручку и выскочил из-за стола.
Я вышел на улицу, взглянул на полную луну, с
