Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.
Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.
Пышных проводов и глупых гулянок по поводу предстоящего отъезда мы устраивать не стали. Даже не стали никому говорить. Получится – потом узнают, а нет – к чему лишние разговоры. Единственное исключение – я ездил к родителям. Попрощаться. Это будет последняя встреча с отцом. Он умрет через три года в возрасте шестидесяти лет. В тот день я не смог утром поехать на работу – у моего автомобиля неожиданно полностью разрядился и даже осыпался на короткое замыкание вполне исправный до того аккумулятор. А через несколько часов из России позвонит брат и скажет, что сегодня утром умер отец. Остановилось сердце.
Более трех тысяч километров разделяли меня с севшим аккумулятором и моих родственников, оплакивающих так рано ушедшего хорошего человека, у которого было много друзей и просто не могло быть врагов. Царство ему небесное!
В день моего отъезда у дочери было хорошее настроение. Она твердо знала, что скоро поедет к папе в другую страну, где ее ждет новая, интересная жизнь. Я тоже в это верил. К сожалению, из огромного числа возможностей чаще всего реализуются самые неблагоприятные.
Мы с женой проводили дочку в школу- она училась во вторую смену- и поехали в город. Побродили по парку, посидели на скамейке перед фонтаном, пообедали в кафе «Солнце» и потихоньку дошли до вокзала. Я вдруг заметил, что выражение печали у нее на лице сменилось на безысходность и отчаяние. Ни она, ни я не знали, куда я еду, в какой стране окажусь, и когда мы снова встретимся. Я сказал ей, что если у меня не получится вызвать ее к себе, то к следующей осени я вернусь. Она не поверила и заплакала.
Последнее, что навсегда осталось в памяти: она стоит на перроне – скромная серая юбочка, вязаная коричневая кофта, дрожащие от беззвучного плача плечи, текущие по щекам слезы и огромные, потемневшие от горя, глаза. Я стоял в вагоне, прижавшись лицом к оконному стеклу, и тоже плакал.
Поезд тронулся.
Лет десять спустя, в небольшой семейной ссоре, жена вдруг вспомнит этот мой отъезд в неизвестно куда и скажет полным обиды голосом:
- Я тебе это никогда не прощу.
В Москве нужно было быстро пересесть в пражский поезд, так что я едва успел в привокзальном буфете купить две банки рыбных консервов и батон. Закупленное продовольствие решил сохранить как неприкосновенный запас на самый крайний случай, а до Праги кормиться в вагоне-ресторане – проесть оставшиеся двадцать восемь рублей.
В одном купе со мной оказались двое сотрудников, точнее, сотрудник и сотрудница, какого-то «отраслевого издания». Название журнала я забыл – то ли «Столичное свиноводство», то ли «Проблемы внутреннего строительства», то ли что-то подобное.
Мужчина был молодой, около тридцати, невысокий, широкий, с крупными волосатыми руками и начавшим уверенно расти животом. Женщина, напротив, очень худая, высокая, немного сутулая, чем-то напоминающая покойного к тому времени члена Политбюро Суслова. Определить ее возраст оказалось непросто. Скорее всего, около сорока, но ошибка могла быть на десять лет в любую сторону.
С попутчиками мне повезло. Во-первых, они оказались приятными и интересными собеседниками, а во-вторых, точнее, даже во-первых, они взяли в дорогу такое количество продовольствия – всевозможных вареных куриц, колбасы, консервов, паштета и прочая, и прочая – что ходить в вагон-ресторан мне уже было не нужно. Чтобы не совсем чувствовать себя нахлебником, я покупал на всех троих чай у проводника.
С нами ехала еще одна женщина лет тридцати пяти. Она вышла замуж за чеха, работавшего у них на заводе, и теперь переезжала к нему, с огромным количеством сумок и чемоданов разного размера. На ПМЖ – как пишут чиновники в своих документах. Наших разговоров о последних публикациях в «Новом мире» и «Знамени» она поддерживать не могла и почти все время проводила в соседнем купе.
Сотрудники отраслевого журнала (кажется, он все-таки назывался « Мелиорация и ДОСААФ ») собирались изучать в Праге зарубежный опыт. Подобные командировки хорошо дополняли не слишком развитый в советское время иностранный туризм. Конечно, приходилось ограничиваться, в основном, соц. странами, но зато за казенный счет. Как стали говорить несколько позже: «Халява, сэр».
Я вызывал у них интерес тем, что уклонялся от ответа, куда и зачем еду. Честно говоря, точного ответа я и сам не знал. Часа за два до прибытия в Прагу мой попутчик не выдержал и сказал:
- Ну вот, мы почти и приехали. Скоро разойдемся по своим дорогам и никогда не встретимся. Может, на прощанье откроешь свой секрет?
- Да нет никакого секрета, - ответил я смущенно. - Я - лицо без гражданства, еду на Запад, а где остановлюсь – сам не знаю.
На лицах у обоих моих попутчиков появилось разочарование, словно я их в чем-то обманул. Кажется даже, они подумали, что зря меня кормили всю дорогу. Скучно, когда пропадает таинственность.
К сожалению, я на самом деле забыл и название теперь уже вряд ли существующего журнала, и имена моих интеллигентных попутчиков. Может, вы вспомните – середина мая тысяча девятьсот девяносто первого года, поезд «Москва – Прага», на верхней полке одного из купе лежит какой-то парень, читает полученного от вас «Николая Николаевича» и смеется так, что вы начинаете за него опасаться – или он от смеха вывалится вниз и, при его немалом весе, серьезно пострадает, или же ему будет плохо прямо там, на полке, и придется искать врача.
Я радостно машу рукой в случайно направленный на меня объектив телекамеры и говорю им спасибо за вкусные московские харчи и за то вежливое любопытство по отношению ко мне, которое было приятнее гусиного паштета.
Но если это и произойдет, то много лет спустя, а пока мы подъехали к Чопу, с интересом понаблюдали за сменой колес в поезде на узкоколейные и медленно въехали в пограничную зону. Советских пограничников традиционно опасались, ставя почти в один ряд с кагебешниками. Вот и сейчас все засуетились, зашебуршились, как мыши. Меня даже попросили на минуту выйти из купе, чтобы что-то где-то спрятать. Мне скрывать было нечего, но я тоже занервничал – частично из-за документов, частично
из-за общей атмосферы.
И напрасно. Таможенный досмотр прошел быстро, корректно, а мое «Удостоверение лица» вызвало у проверявшего лейтенанта лишь презрительную усмешку.
Поезд перекатил на чешскую сторону. Что произошло дальше, было для меня совершенно неожиданно. Сначала – грубое и хамское обращение чешских пограничников с теми, у кого был советский паспорт, в том числе и со мной. Чехи чувствовали наступавшее освобождение и, скорее всего, бессознательно мстили бывшему «старшему брату» за десятилетия унижений. Но главный сюрприз был даже не в этом. Нашу тихую, неразговорчивую попутчицу, ехавшую к мужу-чеху, отказались впустить на территорию Чехословакии.
- Как! – возмутилась было женщина, - Вот – приглашение, вот – виза, я к мужу еду.
- Смотрите, - сказал чешский пограничник, - на Вашем приглашении такая печать (он показал пальцем на большую синюю печать в ее приглашении), - а нужно такую, - он снова ткнул пальцем, на этот раз в мое приглашение, которое всё еще держал в руке.
На моем листке печать была в два раза меньше и другого цвета. «Ай да московский парень – на самом деле не обманул», – подумал я и облегченно выдохнул. Последние две минуты я не только не дышал, но даже сердце уже не билось.
- Берите Ваши вещи и выходите из вагона, - сказал пограничник женщине. – Со следующим поездом Вы вернетесь назад.
- Никуда я не пойду, меня муж ждет в Праге, - мрачно ответила женщина.
- Это Ваши вещи? – пограничник показал на длинный ряд сумок и чемоданов, подготовленных к таможенному досмотру.
- Мои, - ответила она.
Пограничник выглянул из купе и что-то крикнул по-чешски. Зашли еще двое. Разговаривавший с женщиной пограничник взял ее под руку, двое других забрали багаж. Все было проделано привычно, ловко и равнодушно. Это равнодушие почему-то особенно подавляло.
Неожиданно женщина сделала резкое движение, освободилась от руки пограничника и закричала: «Не трогайте меня, никуда я не пойду, меня в Праге муж ждет.»
После этого она села на свое место, вцепилась двумя руками в вагонный столик и заплакала. Двое пограничников вынесли ее багаж на перрон, вернулись, взяли женщину за руки и собрались было тащить ее из вагона, как чемодан.
- Подождите, - вдруг властным голосом сказала интеллигентная сотрудница редакции. Чехи с удивлением посмотрели на нее. – Успокойтесь, пожалуйста, - продолжила она, обращаясь к женщине. - Скажите, где Вас ждет муж, мы ему сообщим, что Вы его ждете здесь. Он позвонит и все уладит. А Вы, - она обернулась к пограничникам, - подождите часов десять, пусть женщина у Вас посидит; если никто не позвонит, отправите ее назад. Я сейчас запишу, как называется эта станция и Ваш телефон.
- Он на вокзал придет. Номер вагона он знает и будет меня встречать, - всхлипывая сказала женщина.
- Не волнуйтесь, все будет хорошо, - успокоила ее неожиданная защитница.
Пограничники увидели, что разговор окончен, и увели под руки плакавшую и все еще слегка упиравшуюся женщину.
Было около полуночи. Поезд тронулся, и мы в подавленном настроении легли спать.
Утром, так же мрачно, мы смотрели, как незнакомые сельские пейзажи в окне сменились городскими. Поезд шел все медленнее и медленнее. Вокзал.
По перрону к нашему вагону подбежал мужчина с большим букетом цветов и с радостной улыбкой. Мои попутчики подошли к нему и стали что-то объяснять. Я не стал вмешиваться в разговор, прошел мимо, не сказав даже «до свидания». Через зал пражского вокзала я шел со все усиливавшимся стуком сердца. До меня начинало доходить, что я сделал – оказался в чужой стране, без языка, без денег, без знакомых и без возможности вернуться назад. Я вышел с вокзала и здесь, на верхней ступеньке широкой лестницы, спускающейся к тротуару, меня вдруг проняло, что называется, до конца. Нет, в обморок я не хлопнулся, и коленки не подкосились. Но то, что я испытал, можно описать одним коротким словом – шок.
Глава последняя.
Козыри крести-дураки на месте
Проверенный способ снятия нервного напряжения – вспомнить подходящую по теме глупую шутку или анекдот - на этот раз не сработал. Я сделал глубокий вдох, сбежал вниз по ступенькам и слился с толпой, идущей от вокзала. Метров через пятьсот поток вынес меня на небольшой рынок. Я подошел к киоску, торговавшему винно-водочной продукцией, и постоял несколько минут , изучая цены.
Свои чекушки «Столичной» я решил продавать процентов на тридцать дешевле, чем в киоске. Сколько просить за часы и утюг - было неясно.
Дальний конец одного из рыночных прилавков оказался свободен. Я подошел и выставил на него свой товар. Стоявшая рядом пожилая женщина посмотрела на меня, улыбнулась и сказала
Что у них есть сейчас там, что у нас не хватает?... 
