КАК НАВСЕГДА УЕХАТЬ ИЗ СССР

по-русски:
- Вы из Союза?
- Да! – обрадовался я. – Вы говорите по-русски!
- Я – русская, - ответила она, - уже тридцать с лишним лет здесь живу.
- Везет Вам, - искренне сказал я.
- Почему же мне везет? – удивилась женщина. – Я уже старая, а жизнь везде одинаковая. Работать нужно, денег не хватает... Ну покажи, что привез, - она сменила тему.
- Не много. Водка, утюг складной и вот еще часы женские.
- Так, утюг я у тебя, пожалуй, куплю. Дочери на дачу. Не очень он мне и нужен, просто помочь хочу. Водку мы тоже сейчас продадим, - она окликнула молодую пару богемного вида, продававшую картины за соседним прилавком.
 Девушка в узких, плотно облегающих джинсах и просторном свитере быстро подошла к нам, поговорила с женщиной по-чешски, не торгуясь купила одну чекушку водки и убежала к своему длинноволосому другу. Он тут же открыл бутылочку, сделал осторожный глоток, важно кивнул и вернул ее девушке. Девушка тоже глотнула «из горла», отдала остаток парню, подошла ко мне, купила остальные две чекушки и что-то сказала женщине.
- Она спрашивает, нет ли еще, - перевела та.
- Нет, - ответил я и посмотрел на длинноволосого: первую чекушку, уже пустую, он поставил  на прилавок рядом с картинами.
Стоять здесь дальше с одними часами было как-то неловко.
- Может, Вы у меня часы купите? - спросил я у женщины.- Смотрите, какие красивые, и отдам недорого.
- Зачем они мне, - пожала та плечами.
- Спасибо большое, Вы мне очень помогли, - с чувством сказал я, затем положил часики в карман, взял сильно полегчавший дипломат и медленно пошел смотреть красавицу Злату Прагу. Спешить было некуда.

 К вечеру усталость, жажда и голод заставили меня вернуться на вокзал. Я купил там литровый пакет молока и пошел искать укромное место – раскрыть банку консервов посреди зала было как-то неловко. Немного помотавшись по задворкам, я, наконец, нашел закуток с каменной стеной с одной стороны, деревянным забором с другой, железнодорожной насыпью с третьей и пустырем с четвертой. Здесь, спрятавшись от всего мира, я съел первую банку консервов, погрыз окаменевший за три дня батон и выпил полпакета молока. Жить стало легче.

 Уже давно стемнело, а я все сидел, прислонившись спиной к холодной каменной стене, пока совсем не замерз. Нужно было возвращаться на вокзал и что-то предпринимать.
 На вокзале я подошел к огромной, в полстены, карте Чехословакии с нанесенной разными цветами схемой железнодорожных путей. Минут пять я стоял перед ней и, наконец, решился – покупаю билет до Железной Руды, оттуда три километра до немецкой границы, а там видно будет.
 Билет купить оказалось непросто – девушка в кассе демонстративно отказалась понимать русский язык. Я встал в очередь в другую кассу, составил пару предложений по-английски и без проблем купил билет. Как я заметил, это было нормой – хамить русским и прогибаться перед иностранцами, говорившими по-немецки или по-английски.
 «По-русски – только с русскими,» – решил я. Потом подумал и сообразил, что устанавливать контакт с живущими здесь русскими тоже не самое безопасное занятие. Днем, в городе, я видел несколько русских, торговавших на рынке ( не на том, где был я, а другом, большом ) всякой всячиной. Вид у них был уголовный. Меньше говори, больше слушай – правило универсальное. А уж если что нужно спросить – ломаный английский здесь лучше правильного русского.
 Поезд на Железную Руду уходил рано утром, и я поднялся в зал ожидания на второй этаж – отдохнуть и подремать. Около полуночи появились несколько полицейских и стали проверять документы. От страха я покрылся испариной. Почему я стал так бояться полицейских – не знаю. Виза у меня не фальшивая. Билет на утренний поезд, дающий право спокойно сидеть и ждать, тоже имелся.
 Пока я себя так успокаивал, один из полицейских уже дошел до меня, вежливо улыбнулся, прошел мимо и спросил документы у сидевшего через два места парня в джинсах с рюкзаком. Это первый случай, когда мой типаж сработал так, как мне бы хотелось. Розовощекий, с несколько избыточным весом, в кожаном плаще, с «дипломатом» и при галстуке – больше всего я был похож на чиновника средней руки. Вообще-то, плащ не кожаный, а дермантиновый, но импортный, югославский, и единогласно признавался кожаным. Сшит он был в то короткое золотое время, когда Тито уже умер, а югославы еще не успели передраться.

 Утром  я погрыз немного батон, допил молоко и сел в поезд на Пльзень. В Пльзени благополучно пересел со скорого на региональный, но до Железной Руды доехать не получилось. На каком-то участке дороги нужно было выйти из поезда, пересесть на автобус, проехать километров двадцать, а дальше - снова поездом. Все это я выяснил, когда из вагона меня выгнали, а автобус уже ушел.
 Следующий приходил через два часа. Погода хорошая – тепло, солнышко. Я посидел немного на скамейке у вокзала, потом решил попытать счастья на автостопе. Повезло сразу. Остановилась новенькая «Шкода-Фаворит», и на мои слова, произнесенные с максимально английским акцентом, - «Железна Руда?» - шофер согласно кивнул в ответ. По дороге выяснилось, что по-английски он не говорит, зато знает немного русский. Мы разговорились. По профессии он шахтер, «Шкоду» купил недавно и очень ей гордился. В Союзе был один раз в Донецке, в командировке. Впечатления остались самые лучшие: работали мало, гуляли много. И вообще, этот последний, встреченный на территории Чехословакии, чех был первым, кто ничего не имел против русских. На волне его положительных эмоций я тоже разоткровенничался, сказал, что из СССР уехал навсегда, где остановлюсь – еще не знаю. Пока еду в Германию, а там, может быть, дальше.
- Дальше – не надо. В Германии хорошо, - сказал чех.
- Чего же там хорошего? – спросил я.
- Всё хорошо. Много денег, порядок. Увидишь.
 Чех тоже ехал в Германию по каким-то своим делам. В нескольких километрах от границы он остановился.
- Не хочу проблем. Полиция, граница. Понимаешь.
Я понимал и оставшийся путь прошел пешком.

 У контрольно-пропускного пункта стояла небольшая очередь из пяти – шести легковых автомобилей. Над двумя первыми наклонились пограничники и проверяли у водителей документы. Я с независимым видом прошел за их спинами и вышел на нейтральную полосу. Полоса была широкая, метров в двести, а, может, мне просто так показалось. Я шел спокойно и прямо, не спеша и не оглядываясь, и холодный пот тек по ложбинке спины вниз. Без всяких шуток – я ждал автоматной очереди.
 Около пограничной будки на немецкой стороне стояла деревянная скамейка. Из последних сил я дошел до нее, сел, откинулся на спинку и вытянул ноги. Будка закрывала меня от пограничников, и несколько минут я мог сидеть и думать, как пройти мимо, и можно ли вообще пройти. Тут мне снова улыбнулась удача – с немецкой стороны прямо к будке подъехал автобус, и из него высыпала орава ребятишек. Они окружили пограничников и загалдели, как на большой перемене. Не совсем привычные к такому гвалту, пограничники закрутили головами, пытаясь разобраться в ситуации. Я понял, что мне можно идти, и смешался с толпой. Опять сработал типаж – я выглядел учителем среди учеников. В этой привычной для меня роли я прошел мимо пограничников, вышел из галдящей кучи и, не оглядываясь, зашагал по дороге.
 Я был на свободе, на Западе, в Германии.

 О том, что количество свободы измеряется количеством денег на твоем счету  в банке, мне еще предстояло узнать.

 Метров через пятьдесят  дорога огибала небольшой холм и делала поворот вправо. Я остановился и посмотрел назад – границу за холмом уже не было видно.
 «Ну вот, я и за бугром», – подумал я  и поднял руку для автостопа. Первая же машина – старенькая спортивная «Тойота» - притормозила.
- Мюнхен? – спросил я.
- Найн, Реген, - ответил молодой парнишка за рулем.
Что такое «Реген» я не знал, но «Тойота» ехала в направлении «от границы», и, значит, нам было по пути.
 Ощущение только что совершенного подвига переполняло меня. Я повернулся к парнишке:
- Ай`м фром Совьет Юнион.
- Оу, - вежливо ответил он.
- Я остаюсь на Западе, - сказал я по-английски.
Парнишка напрягся, а улыбка исчезла.
-   В Германии остаться очень трудно, - сказал он на хорошем английском , потом добавил еще что-то, но так далеко мои знания языка не простирались, и я ничего не понял.
 Одно было ясно – я не Щаранский с Солженицыным, и моему приезду радоваться здесь никто не будет.
 Чтобы снять возникшее напряжение я достал непроданные часики и протянул их парнишке.
- Бери, подарок.
Он с удивлением посмотрел на меня и, видимо, решил, что что-то не понял.
- Бери, подарок, - повторил я.
- Спасибо, - несколько смущенно сказал парнишка и взял часики.
Через пару минут он снова достал их из кармана и принялся разглядывать. Даже к уху приложил, проверить, как тикают.
- Хорошие часы, о`кей, - сказал я, чем еще больше его смутил.
Пару лет спустя я уже знал, что подобные часы-браслет стоят не меньше ста марок, и такие подарки  здесь делают только близким людям по важному поводу.
  Реген – маленький городок в горах, километров тридцать от границы. На съезде с главной дороги парнишка притормозил, выпустил меня, приветливо помахал на прощание рукой, свернул направо и укатил рассказывать друзьям про странного русского, плохо говорящего по-английски и делающего дорогие подарки.
 Я «голосовал», пока не стемнело. Водители из проезжавших машин смотрели на меня с недоумением и не останавливались.
 «Нужно искать, где переночевать, сегодня уже никуда не уедешь», - решил я и стал думать, что предпринять. Собственно, и думать-то было нечего, возможностей две: первая – идти в город и искать вокзал, но тогда я стопроцентно попадал в полицию. Вторая – в десяти метрах от дороги начинался сосновый горный лес – там и переночевать. К сожалению, я не знал, что ночью в середине мая температура в горах опускается ниже нуля.
 Когда совсем стемнело, я зашел в лес метров на пятьдесят – приходилось идти круто вверх – и нашел сухое место под сосной, рядом с пеньком, который не давал мне съехать вниз. Достал последнюю банку консервов и каменную четвертинку батона. Поужинал. У батона смог отгрызть только то, что удалось размочить в масле от консервов. Остаток убрал на завтрак. Очень хотелось пить. Последний раз я пил пятнадцать часов назад – молоко на вокзале в Праге. Ничего, сегодня так усну, а завтра найду где-нибудь воду, напьюсь и размочу остаток батона.
 Я на часок задремал и проснулся от холода и рева мотоциклов внизу на дороге. Вероятно, там проходили какие-то ночные гонки, и вой высокооборотных моторов я слышал всю ночь. Но к этому можно было как-то привыкнуть, к холоду – нет.
 Часа через два температура упала так, что когда я ворочался, хрустели льдинки. Чтобы совсем не замерзнуть до утра, я снял плащ, завязал узлом рукава, застегнул все пуговицы, достал из дипломата и одел под костюм все рубашки, сложил в несколько слоев полотенце, положил его на голову и сверху, как чехол, натянул плащ. Полотенце заткнуло горловину и утеплило конструкцию. Затем положил дипломат около пенька и сел на него, поджав ноги. Получилось что-то вроде палатки. Мешал только кусок батона – единственный твердый предмет в дипломате. Самое ценное – тепло выдыхаемого воздуха – терять было нельзя, и