касалось.
Вернувшись домой, он, однако, осведомился у экономки миссис Паркс, что стало с прежними хозяевами поместья Хайвиллоу.
Та, почему-то вздохнув, помедлила с ответом. Высокая, сухопарая, с седым пучком волос под аккуратным чепчиком, она была типичной пуританкой и явно не желала сплетничать о соседях.
– Я задал вам вопрос, миссис Паркс, – с нажимом произнёс Грей, бросаясь в кресло у ярко горящего камина и с наслаждением вытягивая ноги. Чего он не собирался терпеть в слугах, так это наличия собственного мнения, да ещё и принципов. Додо и Майлз, парочка его негров-лакеев, в этом отношении устраивали его гораздо больше. «Да, сар», «Слушаю, сар», и никаких тебе недовольно поджатых губ.
Миссис Паркс снова вздохнула:
– Сэр Уилкинсон и его добрейшая супруга в одночасье скончались от страшной лихорадки, которая пощадила только леди Софи. Это произошло четыре года назад.
– Я вижу, поместье пришло в упадок, – вскользь заметил Грей, доставая свою трубку.
Экономка осуждающе покачала головой – осуждение, скорее всего, в равной мере относилось как к упадку поместья Хайвиллоу, так и к тому, что хозяин собирался осквернить кабинет богомерзким табачным зельем.
– А какой болезнью страдает наследница поместья? – небрежно спросил Грей, вынимая кисет с табаком.
Седые тонкие брови экономки взлетели до самого чепца:
– Леди Софи не больна! Она просто… не может говорить.
– Глухонемая? – удивился Грей.
Миссис Паркс покачала головой:
– Пока были живы её милые родители, леди Софи рассуждала очень благоразумно и совсем по-взрослому.
– На неё так повиляла смерть родителей?
Женщина опять отрицательно качнула головой.
– Около трёх лет назад наш конюх Сэмюэл нашёл леди Софи почти бездыханной на тропинке, ведущей в Грейстоун. Он принёс её сюда, и мы все думали, что она умирает. Она пролежала так два дня, а потом пришла в себя, но с тех пор ни слова не произнесла.
– А сколько ей сейчас лет? – поинтересовался Грей, откладывая кисет. Некая неприятная догадка промелькнула в его мозгу.
Тропинка, ведущая в Грейстоун…
Миссис Паркс задумалась:
– Леди Софи восемнадцать лет.
– У неё светлые кудрявые волосы, голубые глаза и родинка на правой щеке? – осведомился Грей, раздражённо подымаясь из кресла. – Поношенное платье, больше похожее на мешок?
– Бедная девочка, – пробормотала экономка, – её родители на небесах, должно быть…
– Её родители, – жёстко отрезал Грей, – плохо заботились о ней при жизни, раз оставили её с таким опекуном, и совершенно не заботятся о ней после смерти, если вы именно это хотели мне поведать! Можете идти, миссис Паркс.
Возмущённо поджатые губы, вскинутые брови, хлопок двери, как выстрел.
Видит Бог, миссис Паркс стала бы достойной противницей любому испанскому корсару. Она бы забила беднягу до смерти своей Библией.
Грей вновь уселся в кресло и наконец-то раскурил трубку.
Ему не было никакого дела до соседей. Тем более до леди Софи.
Но, даже прикрыв глаза, он видел перед собой её полный ужаса взгляд.
* * *
1784, июнь, 15.
Мне страшно, мне очень страшно. Я снова чувствую себя в ловушке, ещё худшей, чем три года назад.
Господь в милосердии своём не возлагает на плечи человека ноши большей, чем тот в силах вынести. Значит, мой долг – нести ту ношу, которую Он на меня возлагает, терпеливо и без греховного уныния.
Но это так тяжело.
И никто не поможет.
Господи, только на Тебя уповаю.
«…Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня…»
Сегодня утром дядя Саймон прислал ко мне в комнату деревенскую портниху. Портниху!
Этого никогда не было раньше – с чего бы он стал тратить на меня деньги, которые мог бы спустить за карточным столом?!
Объяснение могло быть только одно. Помоги мне Боже, это из-за нового соседа. Сэра Грея.
Дядя не знал о моей с ним встрече на пустоши и решил представить меня ему в наиболее выгодном свете, с одной-единственной целью. Он хочет избавиться от меня, выдав за него замуж. Мой капитал растрачен, поместье заложено, и, скорее всего, дяде грозит долговая тюрьма. Он, наверное, надеется, что сэр Грей заплатит все долги и выкупит поместье. Что сэр Грей… полюбит меня. Нет. Захочет меня – немую уродливую нищенку.
Хотя… он же сказал, что я красива. Там, на пустоши.
Это ещё хуже.
Это самая страшная ловушка.
А ведь самоубийство – не менее тяжкий грех, чем убийство.
Помилуй меня, Боже.
* * *
«Да, это она», – угрюмо подумал Грей, склоняясь над тонкой рукой девушки, неловко, боком вошедшей в убогую гостиную Хайвиллоу.
Светлые кудри её были собраны в подобие причёски, губы плотно сжаты, а в голубых глазах застыл всё тот же панический страх. Но она явно пыталась с ним справиться – подбородок поднят, спина прямая, как тростинка.
Её пальцы, однако, были совершенно ледяными и дрожали.
Грей подавил абсурдное желание задержать её руку в своей ладони, чтобы хоть немного согреть. Он представил себе, как она подпрыгнет, если он попытается это сделать, и мрачно усмехнулся.
– Софи, предложите сэру Грею чай, – промолвил сэр Биконсвуд, приторно улыбаясь.
Намерения этого старого сатира были ясны, как день. Он что, считает его, Грея, круглым дураком?
Хотя девчонка была прехорошенькой: старомодное, хоть и новое платье, очевидно сшитое какой-нибудь здешней рукодельницей, обтягивало стройную фигурку, что явно смущало леди Софию. Она то и дело украдкой его одёргивала и судорожно стягивала на груди углы пожелтевшей от времени кружевной шали. Шаль, наверное, досталась ей от матери, как и изящный золотой медальон, видневшийся в вырезе платья.
Грей поморщился, отводя взгляд. Проклятие, откуда это незнакомое скребущее чувство в груди? Ему нет никакого дела до леди Софи, а старый сатир Биконсвуд может запихнуть свои планы на этот счёт себе в задницу и сгнить в долговой тюрьме.
Куда вот только денется девчонка в таком случае?
Ему нет до этого никакого дела. Ни малейшего.
Леди Софи разлила по чашкам чай, даже ни разу не звякнув блюдцем, и раздала всем присутствующим клубничные бисквиты. Руки её больше не дрожали, золотистые ресницы – темнее волос – были благопристойно опущены.
Грей поймал себя на том, что ждёт от неё учтивого вопроса о погоде или ещё о чём-нибудь столь же уместном для поддержания светской беседы, а потом наконец сообразил, что не дождётся, и крепко стиснул в пальцах чайную ложку.
Всё. Больше никаких визитов.
Хватит.
* * *
1784, июнь, 21.
Вчера, после ухода нашего соседа, дядя Саймон выпил лишнего и начал буйствовать. Я слышала, как он кричал внизу, в гостиной, что приезд сэра Грея – его единственный шанс спихнуть хоть кому-то немую паршивую гордячку. Он кричал, что сэр Грей должен клюнуть хотя бы на возможность объединить оба поместья и заполучить вдвое больше земель.
Прижавшись к стене рядом со своей дверью, я слышала его тяжёлые неверные шаги – сперва по ступенькам скрипучей лестницы, потом по коридору. Шаги приближались, и я затаила дыхание. Возле моей комнаты он остановился и прошипел, очень чётко, несмотря на опьянение:
– Не думай, что я снова пощажу твою драгоценную проклятую невинность, если Грей тебя не захочет! Хоть что-нибудь поиметь с тебя, дармоедка. Всё равно ты не сможешь никому ничего рассказать. А потом хоть утопись!
Он громко расхохотался и направился к себе в комнату, натыкаясь на стены и непристойно ругаясь.
А я так и стояла, зажав ладонями рот. Будто в самом деле могла что-то сказать.
«Хоть утопись».
Прости меня, милостивый Боже, но Ты видишь, что эту ношу я уже не в силах нести.
* * *
Грей столкнулся с сэром Биконсвудом во время утренней верховой прогулки по пустоши. Тот, подобострастно улыбаясь, раскланялся. Белки его глаз были испещрены красными прожилками, а перегаром от него разило за добрый десяток ярдов. Видимо, вчера после ухода Грея он никак не мог остановиться и превысил свою меру.
Скорее всего, подобное с ним происходит частенько.
Интересно, и где же в это время прячется леди Софи?
Грей сжал челюсти и стиснул в кулаке поводья.
Неинтересно.
Сэр Биконсвуд что-то говорил, и Грей усилием воли заставил себя слушать.
– …на завтрашний воскресный обед? Моя кухарка, право, изумительно готовит рябчиков.
– Я уезжаю в Лондон, – хмуро бросил Грей. Рябчиков, как же! Положительно, соседская семейка вознамерилась-таки загнать его в сети. Не выйдет.
Лицо сэра Саймона разочарованно и весьма красноречиво вытянулось:
– Надолго?
– Как получится. Много дел в столице. Поместьем хорошо распоряжается мой управляющий, – коротко отозвался Грей, и, сухо распрощавшись, пришпорил Буцефала.
Пропади всё пропадом!
Премерзко начавшийся день заканчивался так же отвратительно: Брунгильда, его самая ценная гончая сука, которая вот-вот должна была принести приплод, не могла сделать ничего умнее, как удрать в лес, ведомая, очевидно, инстинктом. Грею ничего не оставалось, как самому отправиться на поиски – никого другого она и близко бы не подпустила.
Ругаясь себе под нос на чём свет стоит, Грей обшаривал подлесок возле реки. От постоянного посвистывания и окликов у него пересохло в горле, и он с беспокойством поглядывал на небо, беременное чёрными грозовыми тучами.
Первый раскат грома ударил прямо над головой, когда он решил уже подняться от бурлящей на перекатах реки к тому месту, где оставил коня. Проклятье, Буцефал вполне мог сорваться с привязи, испугавшись грозы, и тогда ему придется… придётся…
Все мысли враз выскочили у него из головы, когда он, выпрямившись, увидел белеющую на речном обрыве тонкую фигурку. Лица, запрокинутого к небу, Грей не мог различить, но точно знал, кто эта девушка, и для чего она там.
Такого внезапно налетевшего страха он не испытывал даже на поле боя.
– Софи! – заорал он во всю глотку и тут же понял, что совершил чёртову ошибку – его голос только подтолкнул её.
Закрыв лицо руками, она кинулась вниз, и его новый крик был заглушён новым ударом грома.
Река, недавно разлившаяся от прошедших высоко в горах дождей, неслась мимо стремительным мутным потоком, бурля на валунах. Грей отчаянно искал глазами девушку. Даже намокшее платье не могло сразу потянуть её на дно, и тогда её непременно должно было подхватить течением. Вот в волнах мелькнуло что-то светлое, и, свирепо выругавшись, Грей бросился в реку.
Шум воды на миг оглушил его, а острый обломок какого-то трижды клятого дерева ударил прямёхонько под правое колено. В глазах у Грея помутилось от боли и злости, но он всё равно успел поймать в стремительно несущемся потоке хрупкое тело дуры-девчонки и стиснуть его изо всех сил. Теперь оставалось выгрести к берегу.
Но, адово пламя, она вырывалась!
Она отбивалась!
Глаза её на белом лице сверкали отчаянием, и Грей безжалостно стиснул её тонкую шею, лишая сознания, чтобы эта помешанная не утопила их обоих.
Кое-как выбравшись на берег, отплёвывая воду и тяжело дыша, он опустился на песок, продолжая крепко держать вновь начавшую вырываться девчонку, потому что отчётливо понимал – достаточно ему разжать пальцы, и она тут же кинется обратно в воду.
– Прекрати! – рявкнул он, встряхивая её так, что голова у неё мотнулась, как у тряпичной куклы. – Прекрати это, чёрт тебя дери!
– Н-не смей-те ру-ругаться! – вдруг
