ЕХИДНА

* * *
2011

– Я так и знала, так и знала!
– Мать, а с чего это дочь наша носится, как демон, и смеется, и рыдает? Лёлька! Стоять!
– Вообще представления не имею, но нетрудно догадаться. Ольга, ты нас заставила пройти эти тесты ради своего развлечения?
– Родители, да вы же конфликтёры! Потому что ты, пап, Гюго, а мама – Бальзак. Если ещё учесть, что я – Робеспьер…
– Отличненько. Я, значит, отвечал на семьдесят идиотских вопросов, язык высунув, чтоб выяснить, что я какой-то там Гаврош?
– Шестьдесят восемь, папа, ты всегда преувеличиваешь.
– И не Гаврош, а Гюго, есть некоторая разница. Хотя на Гавроша ты весьма и весьма смахиваешь, честно говоря.
– А, ну да, ну да, я ж всегда стою на баррикадах во-от с таким пистолетом. А ты? Это ты там рядом – типа Свобода в одной юбке, вся такая-растакая?
– Папа!!
– Максим…
– Пардон муа, дамы, молчу-дурак. А конфликтёры – это вообще что?
– Я полагаю, Макс, это должно быть понятно каждому из самого термина.
– Куда мне, у меня ж одна извилина, и та от топора. Объясняй давай, Лёлька, если втравила нас в это.
– Вы находитесь в отношениях конфликта, пап. Вы и пятнадцати минут друг с другом, по идее, не должны провести, чтоб не поссориться.  Объясните мне тогда, как же вы прожили вместе двадцать лет?
– Так вот и мучаюсь, Лёлька, так вот и страдаю!
– Ключевое словосочетание, Ольга – по идее... И, кстати, милый, страданием душа совершенствуется.
– Ох-ох-ох, а я-то думаю, чего это я такое совершенство!
– Ну я, между прочим, тоже претерпела от тебя немало… Знаешь, Ольга, как он меня прозвал, когда мы познакомились? Ехидна!
– Ехидна и есть. Ехиднушка…
– Родители, здесь ребёнок, не забывайтесь! Ведите себя прилично и расскажите лучше подробно, как это вы ухитрились?
– Да как, как… ничего особенного, обычным дедовским способом…
– Папа!!
– Что там рассказывать, я его всё время убить была готова…


* * *
1991

Анна любила свою работу, хотя признавалась в этом только себе. Институт культуры она только что закончила, – с красным дипломом, – и хоть зарплата библиотекаря была не очень велика – девяносто пять рублей на руки, – ей вполне хватало. Зато весь день её окружали великие люди, мысли которых, собранные на полках, находились под её ответственностью. Ей нравилось оформлять каталожные карточки, расставлять их согласно библиографической классификации, приводить в порядок фонд, особенно старые, редкие книги, изданные до революции. Когда она брала в руки том с золотым обрезом и иллюстрациями, прикрытыми папиросной бумагой, ей нравилось думать, что именно эту книгу держал в руках Некрасов. Или Писарев.
Частенько, расставляя книги, она позволяла себе присесть прямо на стремянку и зачитаться. Спохватывалась она только тогда, когда массивная дверь, скрипнув, пропускала очередного читателя.
Читательский контингент Дома культуры тоже ей нравился. Интеллигентные пенсионеры, с благоговением, как и она, бравшие книгу в руки. Вечно спешащие, замотанные студентики, старающиеся всячески к ней подольститься, чтоб она оставила для них нужный учебник. Застенчивые школьницы, переписывающие в общие  тетрадки Ахматову и Цветаеву.
В общем, жизнь казалась ей вполне сносной. У неё был всё: дом, работа, книги и она сама. Дедушка, впрочем, считал по-другому – из-за своего вечного беспокойства, что вот он умрёт, и она останется совсем одна на белом свете. Анна давно устала ему повторять, что, во-первых, смерть есть категория философская, а во-вторых, она не пропадёт. Одиночество её абсолютно устраивало. В конце концов, это не несчастье, а благо. Есть люди, живущие исключительно во внешнем мире, а вот она предпочитала жить во внутреннем.
Кстати, о внешнем мире! От некоторых его представителей ей хотелось держаться как можно дальше. Но не всегда удавалось, увы.
Анна болезненно поморщилась, спускаясь со стремянки. Гитарные пассажи – с помощью усилителя и огромных колонок – проникали даже сквозь библиотечные стеллажи, заставляя их явственно вибрировать. Иногда ей казалось, что этот нахальный тип – звукорежиссёр – нарочно ставит звук на максимум, зная, что её это раздражает. Она уже несколько раз жаловалась директору ДК Татьяне Ивановне, и та просила его уменьшать громкость звучания своих малолетних металлистов хотя бы во время репетиций. Как же, ждите!
Татьяна Ивановна к своему звукорежиссёру очень благоволила, непонятно почему. Скорее всего, просто жалела: он хромал, иногда очень сильно, опираясь на костыль. Но это не мешало ему вечно по-дурацки лыбиться.
Улыбка у него была очень обаятельная, Анна не могла этого не признать. И вообще он был прямо первый парень на деревне – смуглый, черноволосый, крепко сбитый, зелёные глаза всегда весёло прищурены.
Именно таких обаяшек Анна всегда избегала. Пустозвоны.
Имя Максим – как он пояснил однажды с этой своей шалой улыбочкой, –происходит от слова «максимум», и потому он всё делает по максимуму. Анна не стала ему объяснять, что имя это переводится с латинского как «величайший». Чтобы совсем нос не задрал.
Мог бы, кстати, взять словарь и посмотреть. Знакомые буквы поискать.
Хотя очень хорошо, что она не видит его у себя в библиотеке. Ещё не хватало!
Он явился сюда однажды, два месяца назад, когда Анна только устроилась на работу. Видимо, чтоб взглянуть, имеет ли смысл приволокнуться за новенькой библиотекаршей. Но обнаружил, что она – классический синий чулок, тощий, маленький и ядовитый к тому же. И сразу же смылся.
Счастье-то какое.
В его аппаратной от девиц не протолкнуться, наверное. Всякий раз, когда Анна встречала его в зале или в коридоре ДК, рядом гарцевала какая-нибудь красотка. Все на одно лицо. Ржут как лошади, трясут вытравленными белокурыми гривами. Девяносто – шестьдесят – девяносто. Фотомодельки раскрашенные.
Насколько же всё-таки примитивны мужчины! Очевидно, это замысел природы. Программа такая. Размножься максимально, – опять максимально! – отправь свои гены в грядущее и сойди со сцены.
Анна знала только одного достойного и порядочного мужчину – своего дедушку.
Она посмотрела на наручные часики – его подарок к шестнадцатилетию – и поспешила к двери – надо узнать, принял ли дедушка лекарства. Благо читальный зал почти пустовал.
– Вероника Васильевна, я сейчас вернусь. Вы ещё посидите? – обратилась она к старушке в круглых очочках, корпевшей со школьной тетрадкой и шариковой ручкой над подшивками «Правды» за 1965 год. Старушка приходила в читальный зал чуть ли ежедневно, делая выписки из старых газет. Видимо, никак не хотела смириться с тем, что прошлое – прошло.
Месяц назад, сразу после неудавшегося путча, директриса посоветовала Анне сдать в макулатуру совсем уж древние газетные подшивки, но Анна не могла этого сделать.
Это же память.
– Конечно, я посижу, Анечка, – с готовностью отозвалась Вероника Васильевна.
Анна улыбнулась ей и поспешила вниз, к телефону на столе у вахтёрши.
О Господи, да здесь грохочет, как на вокзале!
Прижав ладонью свободное от трубки ухо, она выяснила, что лекарства дедушка принял, и бросила трубку на рычаг.
Нет, это невыносимо!
Через минуту она уже была в большом зале.
На сцене очередная рок-группа терзала несчастные инструменты, а Максим сидел за своим пультом и блаженствовал, откинувшись на спинку стула.
Идиот.
Ни одной блондинки поблизости, как ни странно, не наблюдалось.
При виде грозно приближающейся Анны он снял наушники и подёргал за какие-то рычажки на своём адском аппарате. Гнусные пассажи зазвучали чуть потише.
– Ребята просили, чтоб звук был как на концерте, – извиняюще улыбнулся Макс, не дав ей и рта раскрыть.
Ага, надеется, что она сейчас растает перед его дешёвым обаянием!
– А я прошу… не прошу, а требую, чтоб моим читателям не мешали заниматься! – заявила Анна.
Максим перестал улыбаться.
– Парням завтра выступать. Кстати, приходи, послушаешь.
– Я их уже прослушала, если что! Безо всякого удовольствия. И даже если бы они играли, как... как «Битлз», не пришла бы!
– Ну и зря. Сидишь всегда в своей библиотеке, как мышь, со старичками. Приходи, круто будет.
Мышь, значит...
– Я, может быть, и мышь. Но лучше быть серой мышью, чем какой-нибудь… беззаботной и безмозглой стрекозой!
– А быть весёлой и умной стрекозой тебе слабо? – он опять открыто ухмылялся, разглядывая её в упор.
Анна даже задохнулась от гнева. Её неимоверно взбесили его слова и белозубая  ухмылка… и то, что он смеет пялиться на неё так нагло.
Но ещё больше её взбесило то, что под пристальным взглядом его зелёных пиратских глаз  она почувствовала ту самую слабость в коленках, о которой пишут в каждой дурацкой бабской книжонке про амур, тужур и прочую белиберду.
– Мы на «ты» не переходили, – отчеканила она, вздёрнув подбородок. – Это во-первых. А во-вторых, я не собираюсь быть такой стрекозой. Потому что не желаю привлекать внимание всяких… стрекозлов.
– Это ты… это вы про меня? – прищурился он, покачиваясь на стуле.
– Ну, если вы себя узнали в этом портрете, – огрызнулась она.
Макс ещё больше откинулся на стуле, – так, что его рядом стоящий костыль соскользнул на пол, – и легко расхохотался:
– Туше, как сказал бы Д‘Артаньян! А знаешь... знаете, вы не мышь и не стрекоза. Вы ехидна!
Сзади раздалось какое-то подозрительное хмыканье, и, оглянувшись, Анна в ужасе увидела, что малолетние металлисты бросили играть и с удовольствием слушают их перепалку, свесившись с края сцены.
Покраснев до корней волос, Анна бросилась прочь, слыша сзади уже откровенное ржание и в отчаянии думая только о том, что сейчас все эти придурки критически оценивают её задницу. Уроды!
В библиотеке, немного успокоившись, она проводила Веронику Васильевну и, подавив желание запереться изнутри, раскрыла бремовскую «Жизнь животных» с цветными иллюстрациями.
Вот и ехидна. Чёрненькая такая. Нос остренький, длинный. Много колючек. Страшненькая.
Она вдруг заморгала. В носу защипало.
Ненавижу тебя, ты… пират!

На следующий день Анна отпросилась у Татьяны Ивановны на два часа раньше.
У неё был день рождения. Двадцать второй день рождения.
В принципе, ей было всё равно, могла бы и на работе посидеть, но хотелось сделать приятное дедушке – купить какого-нибудь печенья или конфет к чаю, пусть даже постояв в очереди. И может быть, где-нибудь выбросят в продажу дедушкин любимый болгарский компот «Ассорти». И вьетнамские  бананы. Если они, как обычно, зелёные, можно будет положить их на батарею, подождать, пока дозреют, и потом съесть.
И заодно ей надо было убраться подальше от места проведения этого мерзкого рок-концерта.
Запирая дверь библиотеки, она искренне желала получить от судьбы праздничный подарок и нигде не столкнуться с Максом.
Но судьба отнеслась к её просьбе так же, как и всегда на протяжении всей её сознательной жизни. О чём бы она ни просила, – например, чтобы мама не уезжала к отчиму в Воркуту или чтобы их класс не посылали в поликлинику на медосмотр, когда на ней надеты старые дырявые колготки, – всё исправно исполнялось с точностью до наоборот.
Макс вывернул из кабинета завхоза, таща под мышкой какую-то особо ценную аппаратуру и опираясь на костыль. «Неудобно же очень», – вдруг подумала она, подавляя желание спросить, не помочь ли ему, и поспешно отворачиваясь.
– Эй,