Кто ищет, тот всегда найдёт

детально разработаны три рациональных способа чтения. Первый – интенсивный, без отрыва от корки до корки. Так я обычно читаю детективы. Второй – ленивый, с перерывами от отвращения или равнодушия к чтиву, без сосредоточенного внимания, когда смотришь в книгу, а видишь фигу. Так я читал учебную литературу в институте. И, наконец, третий способ – самый вредный, самый медленный и самый эффективный, когда продолжаешь читать от злости, что ни черта не петришь, злишься и не можешь оторваться до тех пор, пока не дотумкаешь, о чём наворочено. Так я читал политэкономию. А ещё лекции в последнюю ночь перед экзаменами.
Вообще, чтение – заразная болезнь. Сначала заражение проявляется первым способом, усиливается вторым и принимает хронический характер третьим. Больных легко узнать по исшарканным локтям и задницам и по очкам на сопливом носу. В народе их, жалея, зовут «очкариками» и «очки одел, так и умный» и, обобщённо – «вшивыми интеллигентами», а у интеллигентов – книжными червями. Какая мерзость! Так и представляется: затаился такой где-нибудь в тёмной кладовке, прикрылся очками и жуёт страницу за страницей. Брр! В последний год я, оберегаясь, читаю только столовские меню и «Советский спорт» и то только про футбол. Любимый клуб, естественно, «Спартак», игру которого ни разу не видел. Читая, как их то и дело подковывают противники, у меня здесь, в больнице, родилось на свежую голову смелое рацпредложение: закрыть ноги любимцев, как у Алёшки, гипсом до колен. Попробуй, ударь! Самому дороже.
Первый способ к траперовскому талмуду явно не применим – крыша съедет. Попробовал осваивать не торопясь, статью за статьёй, с перерывами на осмысление, не особенно увлекаясь и не вдаваясь в мелкие занудные подробности. Прочёл одну, взялся за вторую и остановился. Посмотрел на заголовки – каждая об одном и том же месторождении, но по-разному. Кто-то из авторов заливает. Сразу охватил азарт: сейчас, думаю, встрёпываясь, выведу на чистую воду и ищу третью статью о том же. Нашёл. Читаю. И ничего не понимаю: о том же, да опять не так, как будто и нет рядом, в одной сшивке двух первых статей. Да и авторов в подлоге не заподозришь – все главные геологи партий. Перечитал с относительным пониманием все три статьи заново и призадумался. То ли я абсолютный дипломированный тупица, в чём признаваться не хочется, то ли уважаемые главные геологи сознательно пудрят чужие мозги. Зло начало разбирать, перехожу к третьему способу чтения и въедаюсь в статьи о других месторождениях. Опять рассказывают об одном и том же, а получается как будто о разном. Одна и та же фактура, а объяснения не похожие. Выпендриваются специалисты! В лидеры метят. Мне от их заумности одна головная боль. Я привык, когда у определённого месторождения один понятный генезис и одни закреплённые характеристики. Мне, геофизику, разнообразие ни к чему. Весь пышу злобой, аж кончики ушей покраснели, раздражение по макушку от неопределённости. А тут ещё, как назло, свет вырубили – 10 часов, пора и на покой ханурикам загипсованным. Больше спишь - меньше ешь, быстрее время идёт
Пришлось перебраться под настольную лампу Ксюши. Примостился сбоку-припёку и возмущаюсь про себя и вслух, доосваивая мудрствования старших и опытных, а когда совсем невдомёк, спрашиваю у Ксюши, и та, умница, зевая, коротко объясняет:
- Отстань! – разнообразя ответ на «отвяжись!»
А я, злясь, сваливаю своё тупоумие на неё:
- От твоих уколов не тяну ни бельмеса.
На что сестричка разумно возражает:
- У тебя что, мозги в заднице? Иди, - говорит, - спать, умник. Проспишься – всё поймёшь: утро вечера мудренее
Давно бы так! И совесть успокоилась, и злость унялась, и глаза слипаются – как-никак, а уже около часу ночи. Мозги разъехались, мысли растеклись, и весь – в прострации. Адью!
После утреннего 6-часового взбадривания я, несмотря на шумы, удивительно легко заснул снова, счастливо проспал овсянку и проснулся только к перевязке, да и то потому, что разбудила Ксюша. Даже Ангелина выглядела доброй и уравновешенной.
- Хорошо заживает, - похвалила рану. А я и сам чувствую, что не просто хорошо, а замечательно. Вернулся в палату, кричу с порога в экстазе:
- Ура-а-а!
- Даёшь Берлин! – поддерживает Алёшка и издаёт неприятный звук с неприятным запахом из своего орудия. – Чего орёшь-то?
- Заживает, - хвалюсь, стесняясь своей радости в противовес его горю.
- Надо обмыть, - тут же предлагает Алёшка и спохватывается разочарованно: - Чёрт! Сбегать некому.
Пришлось напиться чаю и прикончить мою консервированную колбасу с последним Алёшкиным хлебом. Он по торжественному случаю высвободил свою пушку из подвески и подсел к столу. Потом мы согласно завалились на перемятые постели, и я снова заснул, и это было самым надёжным свидетельством выздоровления. В обед двое безногих дружно сходили и похлебали целебного супчика из риса вприкуску с моей тушёнкой и, обессилев, снова улеглись, исподтишка разглядывая новичка, который сидел на кровати Петьки и тетёшкал как малое дитя руку с замотанной бинтами ладонью.
- Чё ты её трясёшь? – спросил, сытно зевнув, Алёшка  небритого мужика,  со страдальческим выражением лица мельтешащего перед его глазами.
- Болит, падла, - скривился тот, не прекращая укачивать боль. А я-то не мог догадаться, когда надо было.
- А что случилось? – встрял и я в интересную беседу.
Оказывается, мужик – лесоруб – после смены на лесосеке рубил дрова в таборе и, зазевавшись на здоровенного красавца-петуха с сатанинским взглядом, который специально, наверное, подошёл с курицей, саданул топором по пальцу и отсёк фалангу большого пальца. Пока в страхе заматывал, сбиваясь, ладонь платком, петух, добившись своего, ухватил обрубок и утащил в щель между лежащими брёвнами. Когда на отчаянный крик пострадавшего прибежали бригадники, он успел расклевать фалангу так, что её обратно не приставишь. А мужик так надеялся, что здесь, в больнице, ему присобачат на место, и будет палец как новенький. Теперь ни пальца, ни работы.
- Радуйся, - успокоил зачерствевший душой Алёшка, - что не обрубил чего поважнее, - повернулся лицом к стене и безразлично затих.
И я, поворочавшись, последовал его примеру, небрежно засунув траперовскую энциклопедь опять под подушку. В институте ходила байка, что если выспаться на напечатанных лекциях, то во сне они спроецируются в голову. С тем и отключился.
Когда проснулся, ничего нового в дурной башке не отпечаталось и даже, по-моему, убавилось. Наверное, надо было спать прямо на книжке. На перевязку мне не надо, до ужина далеко, разговаривать с Алёшкой скучно, а с лесорубом тем более. Чем заняться? Опять взял обрыдлевший фолиант и начал для разнообразия с конца. Только взялся, как осенила свежая мысль, выскользнувшая из давящей больничной духоты. Сходил к Ксюше, выпросил два листа бумаги и огрызок карандаша. Разграфил листы по числу месторождений и стал выписывать из каждой статьи характерные геологические детали строения и породы. Получилась основательная таблица, тянущая, по меньшей мере, на кандидатскую. Первое, что удалось установить – везде упоминаются рудные тела. Кроме того, удалось выудить ещё пяток дружно упоминаемых деталей, которые авторы статей не сумели скрыть в мусоре наукоблудия. Но что делать с уловом, я не знал. Понял только одно: геологи, несмотря на кучу фактического материала, не особенно понимают как искать, упёршись в изучение непосредственно рудных тел. Геология и генезис месторождений покрыты туманом. Тем более не ясно, зачем мы, геофизики, работаем, что от нас требуется. На том и успокоился, обрадовавшись, что зовут на вечернюю молочную кашу.
Следующий день был полностью потерянным. Потери оказались ощутимыми и так, что я, засоня, возненавидел сон. Некоторой компенсацией послужило тщательно продуманное за день рацпредложение по использованию дармовой рабочей силы на нужды народного хозяйства. Спотыкаясь костылями о бесцельно шастающих по коридору призрачно-серых человеко-теней, мой недремлющий ум новатора наткнулся на идею, как вдохнуть в их опустошённые от безделья души и отравленные лекарствами тела свежую целительную струю жизни. Сон-терапия не поможет, в этом я убедился на собственном опыте. Нужен не покой, а встряска. Значит – трудотерапия. Как у зэков. Работа должна быть увлекательно-занимательной, несложной и выгодной как для предприятия, так и для каждого работника и профильной в рамках деятельности предприятия, то бишь больницы. Само собой напрашивается изготовление … гробов. И интересно, и поучительно, и полезно, и знаменательно. А главное, - даром. Можно хорошенько подумать и разнообразить производство изготовлением нескольких категорий, скажем, по заказам общественных организаций, для себя лично и подарочных. Пойдёшь, к примеру, с невестой в гости к тёще с тестем, не забудь прихватить подарочек. То-то будут рады. Ксюша тоже одобрила, прыснула неизвестно отчего и похвалила:
- С такой головой только в похоронной конторе и работать.
После дневной перевязки случился небольшой праздник местного значения: Лёшку разоружили и приставили к костылям. Теперь мы костыляли по коридору дружной парой, сметая всех на своём пути. В радости он материт почём зря Петьку за то, что смылся не вовремя, и кассиршу за то, что до сих пор не намылилась с зарплатой. Чтобы уберечься от грустных мыслей, переключаю всеобщее внимание на приятные напоминания:
- Вернёшься на стройку, сразу все доски поприбивай, а то и вторую ногу сломаешь.
- Накося, выкуси! – ошеломил верхолаз за заботу. – Не дождётесь! – не прибьёт, значит, не знает, что на грабли всегда наступают дважды. – Больничный закрою и – фью-ю! – только меня и видели.
Уезжать, значит, собрался.
- Куда думаешь уфьючить?
Опасаясь сглаза, отвечает неожиданным вопросом:
- Ты какого года?
- 31-го.
- Надо же: одногодки. И что ты видел? В городах бывал?
С гордостью сознаюсь:
- Родился в Тамбове, учился в Ленинграде, бывал проездом в Москве, за границей не приходилось. Всю Россию пропилил на поезде.
Лёшка скис, поняв, что я ему не товарищ.
- А я нигде не был, ничего не видел. Даже в армию возили мимо городов.
Он замолчал, обострив скулы, очевидно, вспоминая то, что стоит вспомнить.
- Весной, когда немцев придавили, я с грехом пополам, отвлекаясь на военные игры, рыбалку и тайгу, окончил семилетку и враз почувствовал себя взрослым. Начал втихую покуривать да подглядывать за девками. С месячишко удалось повыпендриваться, а в июне отца загребли в армию. В сентябре с японской пришла похоронка. Тогда-то и кончилось по-настоящему моё детство и юность разом. Надо было помогать матери растить сестрёнку и себя кормить-одевать. Задымить бы сейчас. Ты куришь?
- Нет, - застеснялся я своей убогости.
- Обойдёмся: не впервой, - Лёшка смачно сплюнул в урну. – Пошёл вместо отца на шахту, уголёк добывать. А там тогда – сплошь молодняк! Кто помладше, сам сдуру, как я, припёрся, а 16-17-летних мобилизовали. Поезда один за одним за границу катили, только успевай паровозы кормить. Шахты у нас плёвые, неглубокие, пласты короткие и маломощные, штреки и забои невысокие, на карачках приходится ползать, так что вся механизация – пенсионные лошади с вагонетками да мы, пацаны, с