загородиться собственной задницей, наклониться пониже, стоически плеснуть слегка на грудь и сразу растереть обмоченную ложбинку, потом спокойно вымыть руки и лицо, сделать несколько энергичных гимнастических упражнений, как я всегда делаю, когда кто-нибудь смотрит, и ещё бодрее вернуться. Вижу, я поверг её в прах.
- Я тебе, - воркует, - торт тогда оставила, а ты не пришёл, почему?
- Не мог, - объясняю сухо, - была деловая встреча во Дворце культуры с одним влиятельным человеком – у нас с ним оказались общие интересы. А что с тортом-то?
- Съела.
- Вкусно?
- Очень, - Саррочка осторожно облизнула губки, чтобы не поцарапаться о клычки. Она явно в меня втюрилась, что и не удивительно: все женщины поочерёдно в меня втюриваются – Ангелина, Алевтина, Верка, Маринка… не перечесть. Втюрилась и бесстыдно клеит, не иначе узнала про квартиру, которую мне выдают вне очереди как выдающемуся специалисту.
- Я у тебя переночую? – навязывается внаглую.
Но я успел уйти в глухую защиту и разыгрываю изящный эндшпиль:
- Нельзя, - решительно отказываю в крове бездомному и объясняю почему: - Если бы ты была просто инженер – другое дело. Но ты – секретарь, и мы не имеем права компрометировать секретаря комсомольской организации, бросать пятно на его репутацию и светлый облик всего комсомола. Народ у нас знаешь какой? Разнесут по тайге невесть что, пойдут лишние разговоры, не отмоешься. Так что лучше тебе заночевать у Алевтины.
У неё от злости и обиды аж слёзы на глазах выступили и морду перекосило по диагонали.
- Дурак! – обзывается, не найдя достойного возражения. – Идиот! – и я радуюсь тому, что я есть. – Больно ты мне нужен! – влазит в палатку и вылазит с мешком и рюкзаком – оказывается, уже устроилась! – и чапает на ту сторону ручья, но у кострища останавливается, чтобы перехватить ручки. – Отчего ты такой колючий?
Чтобы доказать обратное, подхожу и от всей души интересуюсь:
- Есть хочешь?
Знаю: пожрать она – дока, замуж возьмёшь – одни убытки.
- А что у тебя? – спрашивает, бросив на землю ношу и надеясь, что я, наевшись вместе с ней, передумаю и оставлю у себя. Женщины – не то, что мужики-слабоволки, до конца за своё борются.
Я поднял крышку кастрюли у костра.
- А-а… шрапнель, - объявляю.
- Какая шрапнель? – не поняла она, не зная фирменного таёжного блюда.
- Суп гороховый, - объясняю. – Только он с утра загустел, ножом резать придётся – пудинг будет. Хочешь пудинга?
Она опять срезала меня змеиным взглядом, поклацала клыками, подхватила имущество и окончательно двинула к тем.
- Да пошёл ты! Ешь сам.
Ничего не оставалось, как выполнить комсомольское поручение и приняться за готовку каши для своих, раз чужие отказываются.
Пришла вторая красотка, поздоровалась чин-чином.
- Вы чем так разозлили Сарру?
Так, думаю, сработала женская солидарность.
- Пришлось, - отвечаю, - напомнить товарищу, - и подчёркиваю слово интонацией, - что идейная линия секретаря комсомольской организации не должна иметь зигзагов.
- А зигзаг, - улыбается, догадываясь, - это вы?
Я помалкиваю: не хватало мне ещё секретаря парторганизации наставлять на идейный путь. Она-то обязана знать, что у нас – коммунистов, нет ничего личного, всё личное давно растворилось в общественном и производственном на благо всего трудового человечества и на страх всему эксплуататорскому капиталистическому, и потому плавно меняю тему:
- Алевтина Викторовна?
- Слушаю.
- Что это за известняковая скала в углу прошлогоднего участка, на которой я шмякнулся?
- Вам лучше знать, - съехидничала Алевтина. – А почему она вас заинтересовала? – полюбопытствовала прежде, чем ответить.
Не люблю, когда на вопрос отвечают вопросом. Но такова женская натура.
- Там у нас два маршрута не доделаны, - не говорю всей правды, - завтра пойду.
Она заскучала, что-то обдумывая неприятное.
- У наших – тоже, но Кравчук отложил до удобного случая, чтобы не отвлекать бригады от выполнения месячного задания. – Слегка обозначила вертикальные морщинки выше переносицы и спросила меня и себя: - Сходить с вами, что ли?
Не знаю, как она, а я не возражал, но поопасил:
- Тропы нет, так что пойдём – понесём на себе. День ходу, ночевать придётся у костра. Вы одна собираетесь?
- Свободных рабочих нет.
- Назад придётся тащить пробы, выдержите?
- Обещаю, - улыбается, - что не шмякнусь. А вы – один?
- С пацаном, - успокаиваю. – Поможем. Про скалу-то расскажите.
Она присела на чурбак у самого костра и, жмурясь от жара и дыма, разочаровала:
- Рассказывать-то нечего. Съёмщики предполагают, что это громадная глыба.
- Откуда она такая свалилась? – удивился я.
- Вот вам, геофизикам, со своими приборами, которые якобы видят на глубину, и ответить, - ехидничает снова.
- Обязательно ответим, - обещаю, - для этого и иду.
Она засмеялась.
- Скромности, однако, вам не занимать.
- На скромных, - парирую, - пашут.
Но тут вернулись мои общипанные таёжными маршрутами орлы, и занимательную пикировку пришлось прекратить. Молодцы так ухайдакались, что не переодевшись и не умываясь, сгрудились у костра и навалились на кашу, и я присоединился за компанию, и Алевтине наложили, но она отказалась. На вкусный запах приволокся лектор, и той предложили, но она, метнув на меня испепеляющий гневный взгляд, отказалась, и – слава богу!
- Товарищи, - обращается к орлам, - через полчаса все на лекцию о международном положении, - и, гордо выпрямив спину, покинула лекционный зал. Впервые обратил внимание, что сзади она ништяк, чувиха на ять: стройная, плечики развёрнуты, ножки прямые и попка аккуратненькая, чуть-чуть заманчиво двигается слева направо – есть на что посмотреть. И почему бабы сзади все очень и очень, а спереди – реже, чем через одну? Наверное, для того, чтобы мужики не знали, за кем гонятся. Что было бы, если бы жён выбирали сзади? Какой-нибудь запалившийся, догнал и торк в спину пальцем: - «Эта!» А та поворачивается, и – о боже! – Сарра с клычками. Он, конечно, сразу вопит: «Пусть повернётся обратно! Так жить будем». Но цивилизация развивается, а с ней и бабские ухищрения. Теперь они стали править вывески. В первую очередь занялись самым ненужным органом – башкой: кудрявят и красят волосы, причём, делают это не для нас, мужиков, ценителей природной красоты, а для соседок, - чем кудрявей и рыжей, тем кажется себе афродитистей, хотя на самом деле – пугало пугалом. В капиталистических странах капиталистки вообще дошли до ручки и вместо своих волос, выпавших от эксплуататорской жизни, напяливают парики, по нескольку штук на неделе. И накрасятся-намажутся так, что никакой брачный свидетель не признает отмытую невесту. Придёшь домой с суженой, она волосяную шапку – под кровать, морду мокрым полотенцем утрёт, и кричи, что подменили. Нате вам, боже, что никому не гоже! Какие уж тут дети! Женился взаправду, а живём понарошку. Правильно, что у нас на предприятиях запрещено появляться в макияже, а то и не разберёшься, кто пришёл сегодня, а кто завтра, и нет ли подмены. Никакой учёт невозможен. Нет, я – парень ушлый, я прежде, чем брать замуж, всю ощупаю и сзади, и спереди, чтобы не было подставных деталей, за волосы подёргаю обязательно и только тогда скажу своё решительное: «Нет!» Хорошо бы жён выбирать… в бане, там не подсунешь, чего не надо. Я даже сделал пару шагов, торопясь занять очередь…
- Иваныч, - останавливает некстати Степан, - посмотри журнал, всё ли так, как надо, - и Валя тоже протягивает свой.
Пришлось отложить интересное занятие и вернуться к неинтересным должностным обязанностям. Пошёл в палатку. Записи у обоих чистые, правильные, но разные. Фатов – поразвитее и сразу усёк рациональную методу наблюдений на точке: два раза измерь, четыре раза запиши. А Сулла, наверное, не понял того, что ясно и без разъяснений, и шпарит по инструкции – по четыре измерения на точке, сдерживая выполнение страной пятилетки в четыре года. Чувствуется в парне тлетворное влияние загнивающих голубых кровей римской династии. Пришлось звать Стёпу-недотёпу и объяснять ещё и мне, что измерять четыре и два раза – не одно и то же, а записывать – одно. С трёх объяснений хохляцкий потомок цезарей понял и так обрадовался, что готов был бежать попробовать на маршрут ночью. И мне науки не жалко, мне по должности надлежит делиться передовым опытом. Пока разобрались, где лучше четыре, а где два, настало время просвещения.
- Товарищи! – орёт Сарнячка. – Попрошу собраться. – А чего орать, когда аудитория – раз-два и обчёлся: моих пятеро, я – за двоих можно считать, да Алевтина сбоку-припёку в качестве бесплатного наблюдателя. На той стороне, кроме одного сторожа, не интересующегося международными склоками, пусто. Лекторша со строгим умным лицом садится на чурбан и кладёт на колени потрёпанную кипу печатных листов просветительского доклада, взятого, конечно, напрокат в райкоме и годного по содержанию на всю пятилетку. Их там с таким расчётом и кропают, чтобы раз и навсегда отмылиться и не отвлекаться от планов и отчётов. Эти шедевры политического пустословия представляются мне словопроводным краном, из которого текут, сменяя друг друга одинаково незапоминающиеся фразы и определения, от которых быстро и приятно погружаешься в сонный транс, когда слушаешь и не слышишь, спишь, а глаза открыты, и ничего не воспринимается. Вот и сейчас Сарнячка открыла кран, и понеслась душа в рай, а мозги в летаргическое состояние. Сидят парни неподвижно, глаза остекленели, в них яркие отблески костра и ни единой живой искры. Так и прочухали в полудрёме с час и ещё бы могли, одеревенев, но лекторша как гавкнет:
- Вопросы есть?
Хуже нет этого заключительного обращения на собраниях. В помещениях есть за кого спрятаться, а здесь – все семеро перед требовательным взглядом докладчицы. Пришлось отдуваться младшему.
- А страна такая – Занзибар, - спрашивает Сашка, встав и зардевшись от внутреннего волнения, - она в каком лагере? В нашем или в ихнем?
Вот парень! Не зря школу бросил. Бедная Сарнячка опешила и стала лихорадочно рыться в докладе, но там на всех страницах упоминаются только четыре страны: СССР и соцлагерь, США и каплагерь. Пришлось мне, эрудиту-международнику, спасать незадачливого лектора:
- Все занзибары, - объясняю, - за нас, а все занзибароны – за них.
Сашка удовлетворённо хрюкнул и сел, радуясь такому простому разрешению мучавшего вопроса. Но, как всегда, мой триумф испортила Алевтина. Улыбается подло и вякает вслух, хотя могла бы и потом сказать мне на ушко, чтобы не подрывать авторитет руководителя:
- Такой страны, - говорит, - нет.
Вот ведьма! Хотел я вступить с ней в неопровержимую полемику о стремительно развивающейся государственности в Африке, но помешал цезарь.
- А если, - спрашивает Сулла у Сарнячки, надувшейся как медуза-горгона, - случится атомная война, то нам куда? Куда драпать? – Лекторша аж позеленела, и клыки угрожающе вылезли до предела, никак не врубится – всерьёз он или подсмеивается. В обоих случаях ответить нечем. Опять приходится выручать мне:
- На совещании руководящего состава района, - делюсь страшным секретом, - решено, что в случае внезапного атомного нападения всем драпать в подземные выработки рудников.
- И что, - не унимается дотошный недотёпа, - долго там сидеть?
- Да нет, -
