успокаиваю, - лет 150: к тому времени радиация ослабнет вдвое и станет полувредной.
Стёпа ещё хотел что-то уточнить, но его перебила Алевтина, опять влезшая не в своё дело:
- Василий Иванович, - говорит, - шутит. – Ничего себе шуточки: разговор идёт о жизни и смерти, а она на шуточки сворачивает. – Главное, - теперь она объясняет, - не надо паники. Не надо никуда драпать. Если случится атомное нападение, нам объявят и расскажут, что делать. В конце концов, не так страшен чёрт, как его малюют. Советскими учёными, - тоже делится страшным секретом, - доказано, что обычный газетный лист надёжно защитит от прямой радиации. – И я сразу представил, как вся страна, всё человечество ходит, обёрнутое газетами. Правда, как-то не верилось, что от «Правды» будет какой-то толк. Но, чем чёрт не шутит, надо будет запасаться печатной защитой, другой-то нет.
Смотрю, моих раззудило: Фатов лезет с вопросом:
- Мы, - говорит, - ещё до войны построили социализм. – Это он-то? Когда ему от силы было лет пять-семь. – Так? – Сарнячка с готовностью кивает – это она и без доклада помнит. – Потом, - продолжает свою мысль Валя, - была война, а с ней и страшнейшая разруха, так? – И опять лекторша согласна. – После этого теперь мы где? – Сарнячка непонимающе круглит глаза. – По-прежнему в социализме или уже до него?
Вот завернул! Мне и самому стало любопытно узнать, где мы? Но тут, как всегда, на самом интересном прерывают. Зачавкали, затукали копыта, и в лагерь вступила конница Горюна. Обрадованные парни шмыганули по палаткам, и я так и не узнал, где живу – при социализме или уже до него.
Пошёл, огорчённый, встречать Радомира Викентьевича.
- Топографов перебазировал, - докладывает. – На завтра Кравчук дал заявку. Вы как?
- Уходим завтра с Сухотиной на старый участок.
- Повремените, - предлагает, - два дня, подвезу.
- Нет, - отказываюсь и объясняю: - Туда полдороги без тропы – овчинка выделки не стоит.
- Как знаете.
- Каши хотите?
- Нет, - отказывается, – топографы подарили огромный кусок варёной изюбрятины, так что приходите вы ко мне. С вас – кипяток.
Через полчаса, управившись с лошадьми, мы лежали рядом в его низенькой мини-палатке и рвали зубами дикое мясо. Вкусно – аж жуть!
- Женщины, - интересуется, - пришли по делу или ещё зачем?
- Зальцманович, - объясняю, - ещё зачем.
- Знаете, - помолчав, говорит медленно, словно раздумывая – сказать или нет, или – как сказать, - я бы не советовал вам быть с ней или при ней чересчур откровенным.
- Почему? – удивился я, пережёвывая последний кусман.
Он опять помолчал немного.
- Дело в том, - объясняет, - что я дважды встречал её, когда приходил отмечаться в контору КГБ.
- Ну и что? – не придал я сообщению ни малейшего тревожного значения. – Мало ли по каким комсомольским делам она заходила.
- Возможно, - согласился профессор. – Но зачем прятать лицо? Почему она не хотела, чтобы я её узнал?
Теперь молчал я, переваривая зреющую неприятную догадку с приятным мясом.
- Вы думаете?..
- Ничего я не думаю, - уклонился Радомир Викентьевич по-интеллигентски от постановки точки над «i». – Просто советую присмотреться и не говорить лишнего.
Позже Сарнячка зашла ко мне в палатку.
- Распишись, - просит, подавая комсомольский журнал, - что я прочитала лекцию в твоём отряде.
Я безмолвно расписался, старательно пряча глаза, чтобы не выдать скопившуюся в душе ненависть.
- Вы завтра уходите?
- Хочешь с нами? – издеваюсь, зная, что ей такая прогулка не под силу.
- Я с тобой, - грубит, вспылив, - и на край света не пойду. – Разворачивается и топает наружу, а я вижу, что и ноги у неё кривоваты, и спина горбится. Нет, я в такую пальцем не ткну.
Конец первой части
Часть II
- 1 -
Трое уходили в туман. Впереди лёгкой танцующей походкой уверенно шёл, цепляясь длинными ногами за все торчащие растительные выступы, вождь Длинный Лопух. За ним почти неслышно продвигалась, не отставая ни на шаг, женщина, просто – Женщина, потому что женщина. За ней, замыкая группу, сонно спотыкаясь о корни, которые пропустил вождь, и, натыкаясь на ветки, от которых уклонилась женщина, брёл Сашка Сонный Ленок. Рассвет только-только нарисовал вершины дальних могучих хвойников на голубовато-сизом воздушном холсте, всевышний электромонтёр, проспав, не успел погасить все звёзды, а бронзовая луна, торопясь, застряла в верхушках кедрачей. Шли налегке, взяв только самое необходимое. В заплечной торбе вождя надёжно покоилось, завёрнутое в сменную одежду, самое драгоценное – волшебный глаз, видящий сквозь землю, а на плече удобно лежал, так что приходилось всё время перекладывать, магический треножник для глаза. Ещё вождь пёр драный двухместный брезентовый вигвам, короткий полог и три спальных чехла из тёплого хлопчатобумажного меха, а остальные двое – посуду из древнего почерневшего серебра, свою пересменку, пшённый и злаковый пеммиканы, специально приготовленное калорийное мясо в наглухо закупоренных жестяных сосудах и ещё кое-что, недостойное упоминания. Вообще-то груз должна нести на голове женщина, чтобы у воинов были свободны руки и поднята голова на случай встречи с чужими враждебными племенами, обитающими в пойме реки. Но вождь, скептически осмотрев выю носильщицы и общий груз, побоялся, что силовые пропорции не будут соблюдены и придётся воинам тащить и груз, и женщину. Поэтому всё распределили поровну: вождю – большую часть, Ленку – поменьше, а Женщине – совсем мало. Но она и с малым шла, согнувшись в три погибели. Такой в племени не место. Вождь знал это, она – нет. Троица шла на священную скалу, чтобы принести жертвоприношение богам в залог удачного сезона. Жертвой должен стать один из трёх. Вождь, естественно, отпадал сразу. Сашке предстояло таранить назад камни и пробы. Оставалась – женщина. И она не знала. Группа была хорошо экипирована и вооружена. На ногах у каждого лёгкие и прочные кирзовые мокасины, а тело надёжно прикрыто одеждой из выделанной хлопчатобумажной кожи. Вождь имел огненный гром образца одна тысяча девятьсот стёртого года и короткий томагавк. Женщина несла смертоносный молоток на длинной метательной ручке, а Сонный Ленок никогда не расставался с набором рыболовных крючков. И у всех троих пояса оттягивали короткие остро отточенные мачете в кожаных чехлах. Шли в неведомые враждебные места, и предосторожности не были лишними.
Скоро услышали глухой рёв реки. Туман всё густел и набирая скорость, подстёгиваемый солнцем, рвался вверх по долине, туда, откуда с нарастающей силой катился поток, сметая и унося прошлогодние завалы и подмывая берега. Противоположный берег терялся в зыбком движущемся мареве, и казалось, что мир разделился надвое: тот, что на том берегу, и этот, на этом. Не верилось, что не пройдёт и двух недель, как река успокоится, обмелеет, и мир благополучно воссоединится. А пока на реку страшно смотреть. От стремительно убегающей воды кружилась голова, и казалось, что берег с такой же скоростью уходит из-под ног в противоположном направлении. Вся долина до краешка заполнена мутной водой, и по ней, обгоняя друг друга, сталкиваясь и вздымаясь концами вверх, плывут подмытые и сломанные стволы умерших деревьев, и крупные коряжины. Там, где воду сдерживают заторы, кипит пена, выбрасывая жёлтые хлопья. Жутко и весело. Безумно хотелось прыгнуть в реку и наперекор стихии переплыть стремительный поток, но сдерживала трезвая мысль, так свойственная моему уравновешенному характеру: зачем?
А пока пошли вниз по течению, вернее, поплыли в вязком липком тумане, то и дело отирая лица. Тропа то опасно приводила к обваливающемуся берегу, то уводила в хилую поросль, росту которой мешали постоянные туманы. Когда промокли до нитки и в сапогах захлюпало, тропа отвернула от реки и потянулась, петляя между деревьями, вверх по берегу ручья. Настырный туман, наконец-то, отстал, и здесь буйствовало яркое утреннее солнце, обрадованное вышедшим людям. Взбодрённые путники прибавили шагу, подсыхая на ходу и с опаской посматривая на знакомый ручей, который словно подменили. Прошлым летом я спокойно переходил его в кедах по камням, а сейчас не стал бы и в водолазном скафандре. Вода шла по верху камней, то и дело волоча их по дну, собирая в каменные заторы, и с шумом переливалась через самой же устроенные пороги.
Скоро пришлёпали в старый лагерь.
- Приваливаемся, - командую, с трудом стаскивая рюк. но мои спутники и так уже лежат, привалившись спиной к неснятым рюкзакам. – Вставайте, вставайте, - не даю расслабиться, - переоденемся, мал-мала почавкаем, чаю похлюпаем и через час опять тронемся. – Смотрю, они согласны и так час пролежать и даже больше. Пришлось расшевелить личным примером, заставив Алевтину подняться, отвернуться и удалиться в ближние кусты. – Сашка, тащи дрова для костра, - и тот, кряхтя, поднялся, - чай сварганим со сгущёнкой.
Алевтина вернулась сухая, весёлая и бодрая. Мне понравилось, что она, старшая и более опытная, ни в чём мне не перечит, подчиняясь как лидеру, и я стал задумываться, не обойдутся ли боги без жертвы? Переодевшись, все повеселели. Настоящие таёжники хорошо знают, что тайга – это не только глухой лес, но и постоянная отвратительная мокрота. Утром и вечером – туманы и обильные росы, а днём – частые короткие ливни, а то и затяжная морось. Так что воздух сырой даже тогда, когда светит солнце. Никогда нет возможности вздохнуть полной грудью.
Через полтора часа, успев слегка вздремнуть, мы пошли дальше полого вверх, обливаясь не туманом, так потом. Ноша казалась тяжелее, а ноги, несмотря на отдых, слабее. Добрались-таки до заветного поворота на знакомую до чёртиков магистраль, легко перешли вброд ручей, только-только набиравший здесь мощь, и поползли по диагонали на едва прикрытый кустами склон сопки. Ума не приложу, как я, безногий, умудрился здесь спуститься, не покатиться.
Лезть было трудно. Мало того, что мешали засохшие острые будылья, оставленные топографами, так ещё почва, небрежно укреплённая редкой растительностью, покоилась на скрытой предательской осыпи. Плоские камни хотя и притёрлись друг к другу за много-множество лет, а всё же то один, то другой норовил выскользнуть из-под неверно поставленного сапога. Чем дальше мы не шли, а ползли – через одну сопку, вторую, третью, - тем ниже склонялись головы и горбились спины, и когда носы начали почти задевать за обрезки кустов, пришлёпали, наконец, на нашу памятную ночёвку с Марьей. Оглядываюсь – никаких примет. Как быстро исчезают с лона земли следы героев! Сбросив рюкзак, Алевтина, улыбаясь, – неужели не вымоталась? – говорит:
- Давно так хорошо не ходила, - нашла чему радоваться! – Да ещё в хорошей компании, - и я окончательно решил не кормить богов, тем более, что они явно не наши, не советские.
Вечером, когда темнота сгустилась до кромешной, осоловев от сытной пшёнки с тушёнкой и чая со сгущёнкой, дневного изматывающего марша, чистейшего воздуха, перенасыщенного озоном и фитонцидами целительной хвои, от умиротворяющего пламени и тепла костра, жарящего в открытую настежь палатку голые ноги и всё тело, от удовлетворения всем сделанным за день, мы лежали рядком на лапнике, застеленном брезентом, и балдели без единой мысли, лениво созерцая частичку
