беспокойного звёздного неба, тревожащего тайные сокровенные уголки душ. Как ни странно, но спать никому не хотелось, даже мне – отъявленному засоне – обидно было бы заснуть в такую ночь. Хотелось хорошего душевного разговора на полутонах. С Сашкой не получится, он ещё не созрел для душещипательных бесед. В такую ночь говорить надо только с женщиной. Говорить о возвышенном.
- Алевтина Викторовна? – кличу мучающуюся в бессоннице даму.
- Да, - с готовностью отзывается она, тоже не прочь потрепаться.
- Вы знаете про Зальцманович?
Алевтина долго молчала, соображая, наверное, соврать или сказать правду. Наконец, склонившись к последнему, ответила:
- Знаю, - она ничем не рисковала, так как третий лишний, лежащий между нами, ничего не петрил в тайном разговоре.
- Зачем ей это? – спрашиваю сердито.
Собеседница снова молчит, перебирая варианты гипотез, и неуверенно выдаёт одну:
- Наверное, как и всякому, хочется как-то выделиться. У девушки, надо сказать, гипертрофированное честолюбие.
- Ну и шевелила бы ногами и руками, - продолжаю злиться, - а не ими, так мозгами.
Слышно было, как Алевтина усмехнулась:
- К сожалению, с этим у неё серьёзные проблемы.
Теперь замолчал я, поставив жирный крест на товарище Зальцманович.
- Отчего это, - обобщаю тему, - человек – общественное животное, а жить в коллективе не любит и не хочет?
- Да всё оттого же, - теперь злится она, - у каждого слишком много самомнения, честолюбия, себялюбия, сребролюбия и других «любий», а попросту – элементарной зависти.
- Верно, - согласился я. – Я думаю, на свет люди появляются с природными инстинктами коллективизма и общественного выживания, а потом, в противовес, у них развивается эгоистический разум, который диктует совсем другие нравственные нормы и правила поведения: эгоизм, рвачество, обман, жизнь за счёт других. Так было и так, похоже, будет всегда. Равенство – утопия.
Она опять долго молчала: конечно, не так-то легко признаться в напрасно прожитой жизни.
- Наверное, - мямлит еле слышно и сразу поправляется: - Но очень не хочется в это верить.
Оба молчим, понимая, в чём иносказательно пришли к согласию. Можно было бы сознаться и в открытую, поскольку третий, у которого инстинкты пока преобладают над разумом, преспокойно дрых, сопя в обе дырочки.
- Мне хотелось бы, чтобы вы занялись у нас комсомолом, - ни с того, ни с сего выдоила пренеприятную мыслишку Алевтина. От неожиданного лестного предложения я сел и резко, непримиримо кинул в темноту, даже Сашка перестал сопеть:
- Нет! – и обидно добавил, чтобы разом пресечь возможные уговоры: - Думаю, я уже вырос из панталончиков, - и успокоившись: - Мне с моим прямолинейным характером лидером нельзя быть – распугаю. Да и общественную работу не только не люблю, но и считаю, что она вредит производству. – Это была уже неприкрытая грубость. Но как с ними, женщинами, иначе? Начали за здравие, а кончили за упокой. – Давайте спать, завтра рано вставать. – Выбрался из палатки, подбросил в костёр пару дровин потолще, надел носки и, повернувшись на бок, начал вторить соседу.
Утром решил бесповоротно: жертвоприношению – свершиться! Сейчас встану и сделаю секир башка дурной бабе. А как назвать, когда она со своими честолюбиями, себялюбиями, менянелюбиями грубо растолкала на самой сладкой утренней дрёме: «Вставайте, начальник!» Да как посмела! Я и не спал вовсе. Что она, не знает, что начальники всегда опаздывают? О-хо-хо! Вставать, однако, надоть. И Сашки, негодника, рядом нет. Не мог по-дружески чуть тронуть, я бы и проснулся и всех разбудил. О-хо-хо! Всю ночь на одном боку – не каждый такую нагрузку выдержит. Не могли перевернуть, помощнички! И не видел, кто дрова подкладывал в костёр, кто полог задёрнул. Не я, это уж точно.
А снаружи-то солнца – тьма! Огромное, красное, придвинулось близко и светит – аж в глазах рябит. А не греет. Бр-р! Так, кашу сварили, не надо нагоняя давать, а жаль. Опять пшёнка? Жаль, что другой крупы нет. Мяса вбросить не забыли? Снял крышку с кастрюли, посмотрел – не забыли. А жаль! Одежда вчерашняя на стояках сушится, развесили, а жаль. О-хо-хо! Чайник кипит, бесится, не могут отставить, придётся самому. Всё – самому! Глаз да глаз нужен.
Как ни крути, а умываться к ручью придётся идти. Алевтина готовит мешочки под пробы, Сашка колет дрова в запас, никому и дела нет до начальника, некому посочувствовать. Вода в ключе почему-то парит. Что за чёрт, за ночь ключи горячие прорвало? Осторожно сунул один палец – о-го-го! – горячая! Аж судорогой от холода свело. Пришлось второй рукой разгибать. Не могли воды согреть, помощнички! Всё сам! Быстро сунул обе ладони в воду и к лицу. Всю морду ошпарило. Хватит себя истязать, вечером умоюсь, всё равно потеть. Кошка, вон, умница, всегда после еды умывается.
Решили маршрутить кодлой. Мне так спокойнее: никто не потеряется. За Сашку я не боюсь, он привязан ко мне измерительным проводом, а вот Алевтина… В прошлом году она уже терялась однажды. Правда, и нашлась сама, по темноте, когда мы, устав орать и стучать по вёдрам в лагере, утомились искать и сели ужинать. Хитров не пожалел двух патронов. Если сейчас потеряется, мы с Сашкой вдвоём её не приорём ни за что. Пусть лучше будет рядом под моим неусыпным оком.
- Вы что, - щерится Алевтина, догадываясь, - опасаетесь, что я заблужусь?
Ничего подобного!
- После маршрутов заблужайтесь на здоровье, - разрешаю, - а пока, - прошу, - не надо.
Она смеётся, понимая.
- Слушаюсь.
Так и застолбили кагалом, как я решил: мы с Сашкой прокладываем маршрут и делаем магнитометрические измерения, а она плетётся следом, отбирает геохимические пробы и образцы горных пород и складывает в свой и в Сашкин рюкзаки. В общем, мы с ней пашем и сеем, а Сашка жнёт и собирает урожай – на него закроем двойные наряды. Ещё раз строго предупреждаю:
- Отклоняться по маршруту и отставать не более, чем на «ау». Привязанный Сашка не возражает, она – молчит.
Пошли по крайнему маршруту с тем, чтобы вернуться по неоконченному мной через известняковую скалу. Теплилась надежда, что удастся найти сброшенный магнитометр, отремонтировать и вернуть имущество партии. Поэтому и пошли в обход, чтобы меньше тащить находку.
Магниторазведчики начали в охотку, резво, то и дело поневоле сдерживаясь на «ау», но после половины маршрута застопорились, нарвавшись на бешеную аномалию. Подвижная шкала прибора убежала в отрицательное поле, и пришлось возвращать её компенсационным магнитом, а потом возвращаться для детализации и пополнения Сашкиных нарядов. Только вернул шкалу, как она смылась в положительное поле. Опять компенсирую, опять детализирую – пошла маята с челночным дёрганием с места на место, два шага вперёд, один назад, идём по-ленински. Алевтина догнала, интересуется:
- Чего это вы елозите на одном месте?
- Громадный магнитный объект нашли, - объясняю, употев от беготни. Даже Сашка язык высунул, еле успевая записывать. – Типа интрузива основного состава. – И дую дальше. За взгорбком положительная аномалия кончилась такой же отрицательной, как и начиналась. Можно передохнуть и осмыслить находку. – Залегает близко к поверхности, - делюсь ценными сведениями с Алевтиной, которая бродит вокруг, ковыряя молотком сама не зная зачем. Заглянул в трубу окуляра и сообщаю: - Не более 100-200 метров. Контакты вертикальные, корнями уходит на невидимую глубину. – Ещё внимательнее посмотрел в трубу, несколько раз отстраняя и приближая зоркий глаз: - Нет, не видно на сколько. Похоже – в мантию.
- А из чего состоит? – жадно спрашивает Алевтина.
Опять заглянул в трубу.
- В основном, из тёмноцветных минералов: пироксена, роговой обманки, оливина, - вспоминаю прочитанное в книжках. – Но есть и светлые, слюдистые, - какие, убей не помню. – А ещё - золотистые. – Посмотрел в трубу более внимательно: - Возможно, пирротин или пирит, - и в изнеможении оторвался от всевидящего прибора.
Она в диком восторге! Ещё бы! У них, у геологов, все определения на ширмачка, с точностью «может быть, а может нет». Даже когда месторождение открыто, и то о нём знают приблизительно. Не больше и тогда, когда оно выработано. Читали, помним. Говорят, не стыдясь: молодые отложения, не старше десяти миллионов лет. Ничего себе интервальчик! Или: неглубокое залегание, порядка первых километров. Всё неглубокое: и то, что лопатой копать, и то, что никакой подземной выработкой не достанешь. Конечно, что с них, питекантропов науки, возьмёшь? У них и приборы-то: кайлометр, молоткометр, лупометр… Смехота! Архаизм. В корне надо менять современную идеологию геологических изысканий и смело переходить на новейшие и точные геофизические методы.
- Попробуем определить, что вы нашли, - гоношится питекантропиха и начинает смешно торкаться молоточком в пределах аномалии. Вот дурёха! Она что, думает продолбать им на 100 метров? А пусть! Вредности убавится. Сидим мы с Сашкой, посиживаем, наблюдаем за её тщетными потугами, отдыхая от мирового открытия. А Алевтина перебралась на взгорочек и там усиленно молотит, да так старательно, как будто знает, где надо.
- Есть, - сообщает буднично, выпрямляясь и отирая трудовой пот со лба.
- Что есть?! – кричу, вскакивая. – Месторождение?! – радуюсь. – На Ленинскую? – и бегу, чтобы застолбить первым.
Алевтина, не обращая внимания на мои экстазные вопли, вертит перед глазами какие-то остроугольные камушки, достала из кармана лупометр, смотрит на них через него.
- Похоже, диориты, - рассуждает сама с собой – держит перед глазами, а не видит что, - сильно осветлены. – Берёт другой камушек: - Может, и грано-диориты. – Ещё берёт: - А это настоящее габбро и тоже с изменениями.
Короче: женщина – она и есть женщина, никогда не ответит так, как надо. Всю мою эйфорию разом сдуло. Пуф – и нету!
- И чё, - спрашиваю уныло и зло, - с этой габброй делать?
Она перестала молотить по древним камням, села поудобнее и отвечает, и опять не так, как надо:
- Если, - говорит, - габбро где-нибудь пошло по скрытому глубинному контакту с теми известняками, с которыми вы близко познакомились на горе, то вполне вероятно образование мощной зоны скарнирования. И если в эту зону проникли рудные растворы из глубинного рудообразующего источника, то вполне возможно образование скарновых рудных тел.
- Если бы да кабы! – взрываюсь я, словно она стибрила у меня месторождение. – Нельзя, что ли, толком сказать, что там есть?
- А зачем говорить? – улыбается ехидно. – Посмотрите в свою трубу – увидите.
Так бы и врезал промеж глаз, да нельзя – женщина. И маршруты не кончены, пробы тащить некому. Подождём до вечернего жертвоприношения. Встаю и с неохотой в отяжелевших ногах двигаю дальше по маршруту, а он после взгорка спускается вниз и скрывается в зарослях ручья, и весь спуск закрыт каменной лавиной.
Крупные угловатые обломки глубокой древности, почерневшие, заплесневевшие и покрытые тонкой плёнкой лишайников, лежали внавал. Не то, что треногу, ногу устойчиво не поставить – того и гляди шатнётся какой-нибудь, потеряешь равновесие и считай шишки и ссадины. Настроение и без того паскудное, а тут ещё этот природный бардак. А ещё говорят: в природе всё гармонично! Дулю! Гармонично в парке культуры. Спускаюсь, не оглядываясь, тащу за собой упирающегося Сашку, пока не почувствовал под ногами надёжную
