яростная, она мгновенно вымочила всё, и спрятаться от неё было негде. Забившись под высокие кедры и хорошо зная, что делать этого нельзя, мы, дрожа для начала мелкой дрожью, со страхом наблюдали за вонзающимися совсем рядом ослепительными золото-голубыми стрелами молний, сопровождающимися оглушительными раскатами грома, и, бледнея, слушали грозные падения поверженных деревьев, с ужасающим треском ломающих себя и собратьев. Полосы дождя двигались волнами, гонимые сильным ветром, сминающим верхушки гигантов-кедрачей, проходили через лес и через нас, сменяя друг друга как в шторм на море, и так длилось долгих полчаса. Потом ветер утих, хлынул завершающий обрушительный ливень и хлестал по телу и лицу так, что не открыть глаз, и вдруг разом кончился, перешёл в лёгкую морось и редкую тяжёлую капель. Деревья плакали, плакали и мы, плакали и наши вещички. Надо или сушиться и ждать, когда лес высохнет, или идти, чтобы не простудиться. Колокольчик совсем скис, посинел и полиловел, не слышно дребезжащего звона. Надо идти, иначе всё же принесём труп. Да и что толку сушиться, если дождь в тайге – двойной дождь: с неба и с деревьев. Первый кончится, второй, ещё мокрее, продолжается. А тут и солнце выскочило из-за уносящихся серых туч, близость дома манит. Почавкали по сырости.
Притащились к полудню, высохшие сверху и вымокшие снизу. В лагере настоящий табор: костры, кочевники бродят от шатра к шатру, весёлые крики, смех. Все здесь: и бичи Хитрова, и геохимики Кравчука вместе с ним, и даже Алевтина. Бегут к нам, разглядывают, Колокольчик всем рад, особенно Хитрову, а тот сразу:
- Где ружьё?
- Не знаю, - улыбается незадачливый охотник.
- Как не знаешь?
- Не помню.
Оставил я их выяснять оружейные взаимоотношения и двигаю к атаману, грузно восседающему за столом. Вот уж не ожидал, что Шпацерман нарисуется собственной персоной. Встаёт навстречу, внимательно вглядываясь в героев, улыбается и с каждым здоровается за руку. Особенно долго задерживает ладонь Горюна. Они приятельски смотрят друг на друга, с удовольствием ощущая, наверное, как толчётся в пальцах горячая кровь одного и другого. Подскочивший Колокольчик тоже протягивает узкую, продырявленную с тыла, ладошку, но шеф не дал ему длани, а тихо рявкнул:
- Собери все свои вещи, пойдёшь со мной к машине. Через 15 минут чтобы был готов! – Юрка заныл, забыл трудные имя-отчество, канючит почём зря:
- Товарищ Шпацерман, я могу работать… - но товарищ Шпацерман отвернулся от него как от ненужной мебели и ко мне:
- Отойдём в сторонку, расскажешь. – Отошли к костру, протягиваю к огню вымокшие штаны и кеды, а заодно и рассказываю.
- Так сколько он блудил? – спрашивает, жёстко глядя прямо в глаза. – День? Сутки?
- Не больше, - подтверждаю, сообразив, чего от меня хотят. – Мы, когда нашли его, подзадержались на маршрутах для отбора образцов на физические свойства и описание обнажений. Рябовский подтвердит, - намекаю на тонкие обстоятельства.
- Обязательно подтвердит, - не сомневается ушлый руководитель. – Считай, что двухкомнатная твоя, - и улыбается открыто и весело, словно столкнул тяжкий груз с зажатой души. – Невеста у тебя – смак! – хвалит по-мужски. – Я и не узнал Снежину. Красивая девка, добротная, не упусти, - и, чуть помолчав: - На базу поедешь?
- Нет, - отказываюсь от встречи с добротной невестой и вижу, как спешит к нам с громадным рюкзаком Хитров, а за ним – Рябовский. Бросаюсь к полевой сумке, достаю записку Когана, кладу перед Шпацерманом. – Давид Айзикович! – прошу. – Пусть Хитров сделает, пока они не перебазировались. Потом специально заезжать дороже будет. Да и нам простаивать придётся. – Доводы стальные, никакой начальник не устоит. Он прочитал, всё понял и, когда радостно употевший от сборов Павел Фомич подошёл, подаёт ему задание.
- На, - и приказывает безапелляционно, - завтра отправляйся. Пока не сделаешь, не выедешь.
Несчастный Паша прочитал, утёр выступивший пот, тянет заискивающе:
- Мне в больницу надо…
А Шпацерман:
- Вот тебе, - показывает на задание, - рецепт с оздоровительными процедурами. – Он хорошо знает болячки подопечных. – Рябовский, ты готов? – Тот отвечает бодро:
- Всегда готов!
- А где … этот? – Этот вылезает из моей палатки, загруженный вещами по макушку. – Дай-ка мне, - протягивает начальник руку и забирает у доходяги спальный мешок. – Всё, пошли. Отдыхайте, - и смотрит в последний раз на остающихся и унылого Хитрова. – Невесте-то что передать? – вдруг спрашивает у меня напоследок. А что передать? Я и не знаю. Никогда не был в таком состоянии, тем более и невеста-то ненастоящая.
- Передайте, - прошу, - что колено в норме.
Он смеётся, думая, что я стесняюсь открытых чувств.
- Хорошо, - обещает, - передам слово в слово, - и троица уходит.
Наконец-то мне удалось сменить мокрые липнущие штаны и сбросить расквасившиеся кеды. Приплёлся хмурый Сашка.
- Не кисни, - говорю строго. – У меня не было времени разыскивать тебя по посёлку, а то бы взял. – Этого замечания оказалось достаточно, чтобы настроение у Санчо исправилось. Спрашивает:
- Интересно было?
- Очень, - не скрываю правды. – Как в кине. Век бы не видел.
- 3 -
Весь дождливый июль мытарились на Первом Детальном: я – на магниторазведке, а Бугаёв, которого не стал переводить на Второй Детальный, - на электропрофилировании. Парень оказался на редкость работящим и сметливым, и мы оба освоили метод за тройку дней. Удалось однажды сбегать к магниторазведчикам на маршруты, подбодрить, сделать контроль и отпустить на недельку в посёлок, в цивилизацию. А мы продолжали клепать точки по частым профилям малым шагом на радость Шпацерману.
За всё тоскливо-однообразное время можно выделить, пожалуй, только три отрадных момента: когда выяснилось, что аномальное поле ЕП сопровождается отчётливыми отрицательными магнитными аномалиями с амплитудами до 500-600 гамм, а также появление Сарнячки, которую заботливый мыслитель прислал в качестве эквивалентной замены Колокольчику, и её скорое позорное бегство.
Магниторазведку я начал на второй день после того, как мы с Сашкой добрались до Бугаёва и устроились. Начал с ходу в бешеном темпе от зари до зари, стараясь сразу выкроить время на свой угловой участок. И вообще, страсть как не люблю долгой однообразной работы и поэтому стремлюсь как можно скорее её сделать, а детальная съёмка – тягомотина: много измерений и мало передвижений. На четвёртый день нашего полку прибыло. К несказанной моей «радости» перебазировался Кравчук с тремя архаровцами законченной бичёвской породы, на каждом клейма ставить негде. Передовики, в отличие от меня, начали ни шатко, ни валко, уходили на профили запоздняк, возвращались рано, рьяно собирали спелый кишмиш и всей бичёвкой вечерами отирались на речке. Что они делали с ягодой, не знаю, наверное, упивались компотом, а выловленную рыбу коптили и вялили, и скоро в лагере собрались все представители мухоподобных энтомологических особей со всех близлежащих таёжных окрестностей. Рыжие сойки тоже заинтересовались деятельностью рыбоделов, выражая пронзительно-скрипучее недовольство тем, что дразнящая продукция была укрыта грязнущей дырявой марлей и находилась под недрёманным оком производителей. И не только сойки проявили интерес, но и пара ушлых соболей, любителей деликатесов, прятавшаяся высоко в кроне кедров и безрезультатно отпугивающая бдительных сторожей скрежещущим цоканьем, топаньем когтей и сыплющейся корой. Ничего необычного в развалочном начале работ не было, так начинали все, а упущенное навёрстывалось во второй половине срока, после своеобразной передышки и щадящего втягивания в физическое напряжение. А меня вообще не интересовало, когда Кравчук начнёт и когда кончит, он-то точно штанами и ботинками не поделится, и Коганша предала, сменив настоящего мужчину на хлюпика, заблудившегося в трёх соснах. Всё бы так, но… Через несколько дней бичи стали кучковаться по ночам ниже по течению ручья, громко ржали вперегонку и вперебивку, орали непотребные песни, жгли большущий костёр и прыгали вокруг, размахивая горящими ветками, не давая хорошенько выспаться.
- Что у них за шабаш? – спрашиваю у Бугаёва.
Тот криво улыбается, мнётся, но выдаёт чертячью тайну:
- Бражки из кишмиша нажрутся, конопли накурятся, вот и дёргает их. – Вздыхает удручённо: - Мои тоже хотят, но их без сахара не берут, а я его спрятал. Боюсь, что найдут.
Разбоя не потерплю! Не хватало нам здесь наркопритона! Иду выяснять отношения к наркобарону.
- Что-то вы не телитесь? – брюзжу недовольно. Вижу, морда у Кравчука красная и размягчённая, а глаза посоловели – никак наклюкался кишмишовки?
- Не боись, - успокаивает, - свои 150 сделаем, как пить дать.
Я и без питья знаю, что сделает.
- Слушай, - спрашиваю как бы между прочим, - не знаешь, почему мне Коган приказал во что бы то ни стало кончать участок в начале августа, а тебе – нет? А?
- Давай, давай, - смеётся подогретый бродящим кишмишом передовик, - кеды заработаешь, - намекает, глядя на мои растоптанные и драные. – А нам не к спеху. Участочек что надо! Курорт! На два месяца растянем.
Я тоже смеюсь, но про себя. Пора приступать к делу.
- Ты, - говорю, - скажи своим, чтобы не приставали к моим.
- А чё? – масляно лыбится, - нам не жалко. Пусть мужики оторвутся на полную катушку от твоих электроразведочных катушек. – Он сейчас всем добренький. – И вообще, - продолжает, - не твоё дело, чем взрослые люди занимаются в свободное время.
Я скрипнул зубами, не жалея эмали.
- Не моё, - соглашаюсь, - пусть лучше ближайшее партсобрание разберётся, чьё. – Он перестал улыбаться, злится.
- Чего ты такой занудливый? В начальники лезешь?
- Ага, - подтверждаю и ухожу в полной уверенности, что мои не будут с его. И почему это, когда с кем-нибудь посваришься – не полаешься, но настоишь на своём, так сразу на душе благостно, и хочется ещё кому-нибудь сделать что-нибудь необременительно приятное. И очень обидно, что некому. Так поневоле станешь брюзгой и пессимистом. А у меня на душе ещё и потому кайфово, что начал я съёмку по-хитрому, с центрального профиля через центр аномалии естественного поля. И сразу всё прояснилось как в кювете с проявителем: аномалия ЕП сопровождается, как и полагается по моей модели, отрицательной магнитной аномалией. Дальше и съёмки не надо, и так всё ясно. Можно слать телеграмму мыслителю: «Прискорбием сообщаю ваше месторождение накрылось одним известным местом тчк Соболезнования и венки можно присылать адресу Тайга Первый Детальный тчк Искренне ваш Лопухов». Жалко, что поблизости нет почтового отделения.
Через пару дней после душевного разговора с Кравчуком неожиданно припёрся злой и взмыленный Рябовский. Было жарко и душно. После полудня наладился было очень мелкий, пылеобразный дождь при солнце, но сыпать по-настоящему раздумал, добавив тяжёлые испарения и наглости мошкаре. Целый вечер из их палатки слышалось: «Я тебе говорил! – Я не слышал!» и «Я тебя предупреждал! – Я не понял!» Неизвестно, какая выяснилась истина, но рано утром Кравчук подался на маршрутный участок за добавочной второй бригадой себе в помощь, а я, соблюдая джентльменские приличия, интересуюсь у Адика, как там и чем живёт-может цивилизация и нет ли каких глобальных потрясений в нашем
