впечатления и калорийную рыбную пищу, я удалился в апартаменты, составил наряды и акты для здешних, собрал жиденький комплект заполненных журналов и длинные заявки на продукты и кое-какое шмотьё. Оказывается, мы почти всё подчистили, и нужны срочные пополнения. Без провиантской палатки я запустил свои квартирмейстерские обязанности. Надо срочно слать гонца, который смог бы расшевелить не только Анфису Ивановну, но и Шпацермана, иначе не дождёмся и за неделю. Хорошо геологам, у них в каждом отряде есть рация, а у нас дутая экономия на штатной единице и равнодушное спокойствие начальника с удобной философией: надо – прибегут сами. Посчитали крохи, посоветовались с едоками, как ни крути-верти, а идти – мне. Илье с Веней тоже срочно нужно ёдово. Опять Угловой задвинут в дальний угол. Настроение, естественно, коту под хвост, как у пацана, которому в кои разы подарили занимательную цацку и постоянно отвлекают то на обед, то на прогулку, то на книжку, то на сон, да мало ещё на что отрывают от интересного занятия нехорошие взрослые. А тут ещё, не успел бросить онемевшие кости на спальник, явилась не запылилась квартирантка.
- Могу? – и нахально влазит, как будто не видит, что хозяин почивает на лапнике. Кряхтя, складываюсь в сидячий зигзаг. – Вы, - спрашивает, зная, - завтра уходите на базу? – Молчу, злясь и экономя остатки внутренней энергии. – Возьмите и мою заявку, - подаёт куцую бумаженцию. Ну и выметалась бы теперь! Так нет: - Хотите посмотреть, что у меня получается? – выдаёт, наконец, главную причину тёмного визита. Конечно, не хочу, мне до лампочки местные новости. А она, нисколечки не сомневаясь, что хочу, зажигает мою свечу и раскладывает на столе синюшную портянку, грубо раскрашенную цветными карандашами и продырявленную на сгибах от частого разворачивания-сворачивания. – Вот! – Смотрю нехотя, сдерживая скрытую заинтересованность. Старушенция явно перестаралась и выделила два сближенных жерловых аппарата сложной формы с осьминожьими трещинами-щупальцами и совсем некстати – третий, небольшой, на краю площади, где никаких аномалий ЕП нет и, следовательно, нет месторождений. Только мозги затуманивает и ясную картину портит. Все три жерла разбухарившаяся съёмщица разместила в крупной кальдере сложной конфигурации, кое-где вылезшей за пределы участка, - Алевтина и туда сходила, не поленилась! – и щедро засыпала мешаниной из туфов, туфобрекчий и игнимбритов самого разнообразного состава, но преимущественно кварцевых порфиров, прорванных и там, и сям, где придётся, трещинными лавами. Страсть да и только! Не хотел бы я оказаться рядом с огнедышащим трёхглавым земным змеем. А за кальдерой она сплошь размазала широкие лавовые потоки андезитов и базальтов. Красиво и впечатляюще! Даже завидно. Мне б такую схематулечку состряпать. Отодвигаю от себя и недовольно морщусь.
- С прискорбием должен вам сообщить, что в этом проекте я – рядовой исполнитель, а всю творческую часть возложил на себя мыслитель.
- Кто? – не поняла Алевтина. Пришлось объяснять, что мыслитель у нас один, а все остальные – статисты-поддакиватели.
- Боюсь, - стараюсь выразиться помягче, - ему ваша сногсшибательная схема не придётся по тонкому нутру.
- Это ещё почему? – обиделась съёмщица, не дождавшаяся заслуженных дифирамбов.
- А потому, - объясняю аккуратно, - что Леонид Захарьевич мыслит здесь крупное промышленное месторождение, а вы для такого не создали, - я ткнул пальцем в схему, - благоприятных геологических условий, - и добавляю, чтобы сгладить причинённую обиду: - Лично мне кажется, что он крупно ошибается. – Она смотрит на меня пустым разочарованным взглядом, не желая соглашаться, что её самозабвенный труд, творческий и потому тяжкий, не востребован.
- По геохимическим коэффициентам, - тянет раздумчиво, - здесь и впрямь трудно ожидать чего-либо, кроме мелкого непромышленного сульфидного месторождения. Тем более при такой геологии.
- Я знаю, - сознаюсь, - мне Рябовский говорил. Вы с ним не обсуждали эту тему?
- Да нет. – Очевидно, Рябушинскому её мнение не было нужным.
- И что, - интересуюсь, - вы будете отстаивать свою точку зрения? Имея эту геологическую схему?
- А вы? – по-женски отвечает вопросом на вопрос.
- Я свою точку зрения по таким месторождениям достаточно отчётливо и публично высказал на конференции, помните? Мою позицию Коган знает и спрашивать по данному месторождению, естественно, не станет.
Она медленно свернула злосчастную схему, на лбу её выступили мелкие бисеринки пота, а по впалым щекам побежали бледно-розовые сполохи внутренней жаркой схватки души с разумом.
- Меня, - отвечает неохотно, - тоже. – Я её понял и простил, не имея как мужчина другого морального права, но зная, что творческой дружбе нашей пришёл конец, возможно, как и обычной человеческой приязни. – Спокойной ночи, - прощается, не глядя в глаза, и уходит, затаив вечную обиду за то, что пытался заставить занять неудобную активную позицию в отстаивании правды. Не каждому это под силу, не каждому и нужно.
Только она ушла, вваливается Кравчук, как будто поджидал за пологом, подслушивал.
- Идёшь? – спрашивает, усаживаясь на согретое Алевтиной место, и плюхает на стол увесистый пакет. – Отдашь. – Я молчу и не встаю, мне с ним лясы точить не хочется. – Скоро кончишь? – Безразлично закидываю руки за голову, кладу ногу на ногу.
- А нам не к спеху. Участочек – ништяк, прокантуемся пару календарных и порядок. – Дима регочет, услышав недавние свои слова.
- Давай, кантуйся, - разрешает, с удовольствием смакуя про себя, как это у меня получится. – Мы через неделю кончаем, - как обливает желчью, да ещё на ночь, и уходит, а я, не дождавшись Сашки, застрявшего у картёжников, мгновенно вырубаюсь.
Вышел с ранья злой и взвинченный, приплёлся по темноте утомлённый и равнодушный. И сразу – к Шпацу. Он, как увидел меня, так и позеленел от радости, знает, что или со мной или у меня в отряде всегда что-нибудь случается занимательное. Пришлось разочаровать, передать пламенный привет от тружеников тайги и обрадовать тем, что его особенно часто вспоминают последнее время, не уточнив как. Хорошо бы, толкую, не прерывать нашего трудового энтузиазма на важнейшем объекте, отовариться и уехать завтра к вечеру. Начальник – не против. С вечера все не против, а за ночь надумают всяких веских уловок и утром – шиш под нос. Не зря говорят: утро вечера мудренее, никогда ни о чём не договаривайся с вечера. Ладно, думаю, насяду с утра на жирную шею и не слезу, пока не отчалю. А он масляно лыбится, подаёт ключ и сообщает пренеприятнейшее известие о том, что умная невеста умотала на сессию. Жалко, конечно, я-то рассчитывал прижать её к мужественной груди, дать послушать как гулко стучит верное сердце, что-нибудь пожрать вкусненькое, ан не получилось. Ну, что ж! Герои всегда возвращаются в одиночество, чтобы лучше осмыслить героические будни и наметить ещё более героическое будущее.
Привычно открываю дверь в родной пенальчик и остолбеневаю. Даже попятился и вышел обратно в коридор, подумав, что по нечаянности влез к соседям. Но нет, дверь наша, значит… О, боже! Во что превратилась наша обжитая удобная конура, где всё испокон веков лежало на раз и навсегда отведённых местах? Всё выбелено и выкрашено, ни к чему не дотронуться! Занавесочки на окне, занавесочки на стенке, а под ними, надо полагать, наше тряпьё… Скатерть, клеёнка… Невеста-то обжилась, на большее метит. Как здесь жить-то? Захотелось развернуться и уйти. Но куда, ночью? Пусть не мечтает: ни за что не женюсь! Притащишься вот так домой, утомлённый как чёрт после шабаша, а не завалишься сразу, не задерёшь усталые копыта на спинку ложа. Сначала, командует, разденься, умойся-вымойся как следует, - а известно давно, что шкуру часто драть вредно: защитный жировой слой сдирается, особенно у меня, - причешись и побрейся, как будто мы в гостях, переоденься во всё чистое и неудобное и подожди, пока ёдово согреется – не могла догадаться, согреть заранее и телогрейкой замотать. Терпеть невозможно, в дрых тянет, зевота башку надвое разрывает, челюсть за челюсть заходит, а жди, слушай занимательные сплетни, век бы их не слышал, ну, когда, наконец, перейдём к главному… Лучше бы оно поначалу, а всё остальное потом. Нет, не женюсь, и не уговаривай! Однако, надо как-то устраиваться в собственной квартире. Как ни крути, а не отвертишься – надо греть воду и мыться. Не могла воды согреть… ах, да, я же не женюсь! В общем, вечер был напрочь испорчен. Помылся, освежился, вроде слегка ожил. Попил чайку со сгущёнкой – невеста оставила, не сожрала, я бы не удержался: любовь любовью, а сгущёночка врозь! – захрумкал белыми сухариками, и вообще жить стало легче. Можно, пожалуй, и о женитьбе подумать, иначе Шпац не даст коттеджа, но это после, когда высплюсь и сделаю Угол. Уже засыпал, когда молнией сверкнуло в башке: деньги! Знает наш брат ихнюю сестру: одна такая втёрлась в ночное доверие и умыкнула все трудовые сбережения, добытые тяжким потом. Рывком открываю верхний ящик сейфа – так и знал: нет! Еле заметил в дальнем уголке пачку ассигнаций, ну, не пачку, конечно, - пачечку, скорее даже – пачечулечку, но зато каких – своих, кровных! Отлегло. А то вишь, повадились, нашли дармовой источник безмерного обогащения. Нет, не женюсь! Следить придётся по ночам, а это когда? Себе дороже. Мне ещё ботинки надо купить, неплохо бы и байковый лыжный костюм, стеллажи, кресло… Или жениться? Деньги-то не взяла.
По утрянке сперва к Шпацу. Отдал наряды и акты, а он, как ни странно, за ночь не передумал, да и зачем, когда я сам напрашиваюсь на его заботы. Потом к благодетельнице Анфисе Ивановне, отдал заявки, договорились на пару отоварить их, и, наконец, заскочил к серому кардиналу, отдал полевые журналы, жду, когда похвалит за усердие и поинтересуется, хотя бы для блезира, что нам надо для успешного выполнения почётного задания. Дождался:
- Когда кончишь?
Хотел взорваться, нахамить от души, но вовремя вспомнил, что обязан беречь внутреннюю не восстанавливающуюся энергетику для главного.
- Кончу, - отвечаю спокойно, еле сдерживаясь, - когда кончу, - и всё же не удерживаюсь: - А что, - спрашиваю, тихо ярясь, - вы, дорогие начальнички, сделали, чтобы мы быстро кончили? Сколько дали мне техников-операторов, не говоря об инженерах? – Боря кривится в ухмылке, не приемля моей наглости. – Кто занимается на участке обработкой полевых материалов, чтобы вовремя скорректировать детализационные наблюдения? – Боря ещё больше скривился, утянув левую часть губ под ухо, пилюля-то предназначена непосредственно ему. – Почему начальник отряда вместо того, чтобы заниматься организацией производства, вынужден выполнять функции завхоза-снабженца? – Борю совсем перекосило, но молчит, знает, чьё мясо кошка съела. – Где, - спрашиваю строго, - мыслитель? – как будто и тому хочу всё повторить. Борис Григорьевич нехотя бурчит, пряча виноватые глаза за стёклами очков:
- В Управлении, на совещании по картированию. Будет послезавтра. Дождёшься?
- Некогда, - грубо отрезаю, чтобы он не сомневался, что я кому хошь чего хошь скажу, невзирая на лица. – Вы, - добавляю саркастически, - и сами, надеюсь, передадите ему мои критические замечания, - с тем и вышел, гордо подняв
