ПАТРОН

* * *
Патрон.
Это она его так назвала – на первой же своей планёрке в его редакции. С тех пор его почти никто по-другому и не звал.
Он бы никогда не признался, как ему нравится это прозвище. Хозяин. Патрон. Крупнокалиберный. С бронебойной пулей.
Бемби.
Это он её так прозвал. За её глаза – тёплые, карие, с загнутыми кверху длиннющими ресницами. И вообще она была похожа на оленёнка – длинноногая и тонкая. Блондинка с косой, доходившей прямо до аккуратной маленькой задницы.
Он бы уже давно проверил, натуральная ли она блондинка. Ещё три месяца назад, когда впервые увидел её у дверей своего кабинета – она нервно сжимала в руках папку со своим портфолио и свеженьким дипломом выпускницы журфака.
Трахнуть её не составило бы труда. А если б и составило – тем лучше. Что может быть круче такой охоты?
Тем более, что охотиться за бабой ему давно не доводилось – все укладывались сами.
Но бабой она не была.
Он вообще готов был поклясться, что она ещё целочка, – такой ненормальной, несовременной чистотой от неё веяло. Даже не чистотой – стерильностью.
Умри-но-не-давай-поцелуя-без-любви.
«Доместос» – ни грязи, ни микробов даже под водой!
Каждый вечер после работы её, впрочем, встречал хмырь на чёрном «лексусе» – её жених. «Свадьба осенью», – сообщила она, смущённо потупившись, когда он небрежно спросил.
Про хмыря он всё выяснил сразу, пробив по своим каналам. По описаниям – умный, серьёзный и целеустремлённый. Отучился в Штатах. Стартовый капитал получил от папаши. Попробовал бы, как он, с нуля начинать, без денег, связей и образования!
Хмырь, небось, ревновал, когда она задерживалась в редакции на вечерних планёрках. Вернее, он нарочно её задерживал. Она единственная изо всех его журналюг осмеливалась с ним спорить. И у неё, само собой, была на всё диаметрально противоположная с ним точка зрения. Что она понимала в жизни, эта наивная пигалица!
Но спорила.
Глядя на него – на него! – с каким-то странным сочувствием, когда он рьяно доказывал ей обратное, потому что всегда стремился оставить последнее слово за собой.
С сочувствием. И с жалостью!
Это прямо умиляло.
И раздражало – неимоверно.
Он вообще не помнил, чтоб его кто-нибудь так раздражал.
И притягивал.
И писать она, чёрт побери, умела, да ещё как! Журфак здесь был абсолютно ни при чём – с таким умением рождаются, он это знал по опыту.
Он отдал ей рубрику «Нравы», сделав еженедельной, и теперь каждый день в редакцию тянулись толпы посетителей, от которых его тоже передёргивало. Какие-то старушенции в допотопных шляпках, деды с орденскими колодками на потёртых пиджаках, измотанные женщины с сопливыми отпрысками на руках… Прям Некрасов какой-то!
С каждым она подолгу сидела на редакционной кухне, подливая им кофе, взирая на них с сочувствием, суя им одноразовые платки, кивая в такт их скорбным повествованиям, записывая их на диктофон и обещая во всём, во всём разобраться.
И разбиралась.
Сперва выходила её статья, от которой ком вставал в горле – даже у него! Потом – бабах! – шквал звонков в редакцию, от которых раскалялся телефон. Потом она начинала бегать по инстанциям и кабинетам. Потом, сияя глазищами, оповещала всех на планёрке, что Марь Иванне наконец поставили телефон, Степана Петровича определили в Дом ветеранов, а для Люсеньки собрано двести тысяч рублей на срочную операцию.
Чёрт, да он сам был вынужден отвести в собственном бюджете отдельную статью для этих Люсенек!
Потом её находила новая Марь Ивана и новая Люсенька, и всё начиналось сначала…
Тираж его газеты поднялся, что компенсировало непредвиденные расходы. Он прослыл меценатом и спонсором, что тоже было не лишним для имиджа. Но о том, чтоб самому спокойно попить кофе на редакционной кухне, и речи уже не было.
Благо всегда под рукой оказывалась Лизка, которая этот кофе приносила ему в кабинет, стоило только стукнуть ей в аську.
Лизка официально числилась его замом, фактически являясь выпускающим редактором, завхозом, корректором, секретаршей и мальчиком для битья. Они знали друг друга уже с десяток лет, и за это время Лизка прочно обзавелась мужем и тремя детьми, а он – поочерёдно – тремя жёнами, с последней из которых с год как развёлся.
Кстати!
– Машина готова? – спросил он, не утруждаясь приветствиями.
– Доброе утро, начальник, – весело пропела Лизка. – Готова, Армен подогнал.
– Я сам поведу. Скажи Армену – свободен до понедельника. И это.. Бемби скажи – со мной поедет. Она с какими-то чиновниками хотела в Хабаре встретиться, вот пусть берёт все материалы, и вперёд. Чего ты там сопишь?
– А ты вчера хотя бы предупредить не мог? У них сегодня с Ваней годовщина знакомства, они собирались…
– Пусть теперь со мной собирается. Всё.
Отбой.
С Ва-аней!
Обломится Ваня.

* * *

– Вы это нарочно устроили? Эту поездку?
– С чего ты взяла? Отказалась бы.
– Но мне нужно! То есть это для Поли нужно, и вы знали, что нужно, что я не откажусь…
– Нужно, вот и едешь. В чём проблема?
Молчание.
– А, значит, нет проблем. Отлично.
– Есть! Мы с Ваней сегодня на два дня собирались на Амут уехать, у нас…
– Годовщина знакомства. Ничего, переживёт. Ты девчонку спасаешь, вот и спасай. Вторую годовщину на Амуте отметите.
– У нас три года сегодня. Три года знакомства.
– Ни…чего себе. А вместе вы хоть раз спали или всё за ручки держитесь?
Молчание.
– Или вы как раз сегодня собирались… годовщину отметить?
Он и сам не понимал, с чего так взъярился.
– Бемби! Я спросил!
– Я слышала. Если у вас такого не было, это не значит, что ни у кого не бывает. И вообще, я не хочу с вами обсуждать свою личную жизнь.
Он покрутил головой.
– Ну ладно, ты малахольная, а Ваня твой?
– Ваня меня уважает.
– Да у него просто не стоит!
Молчание.
– Ладно, хрен с вами, это ваше дело.
– Вот именно.
Он чуть опустил стекло «круизёра» и закурил, не спрашивая разрешения. Переживёт.
Уважает её Ваня, видали!
Импотент ***в.
Он разозлился так, что аж ладони на руле взмокли. И сигарета не помогала.
Бемби притихла сзади, затаилась, вжавшись в угол сиденья. Точно как оленёнок под кустом.
– Ты почему пошла в журналистику? – резко спросил он вдруг.
– У меня плохо получается?
Вот что он просто ненавидел, так это когда задавали дурацкий вопрос вместо чёткого и ясного ответа.
– Я спросил, – он хмуро глянул на неё в зеркало.
Глаза опущены, видна только светлая макушка.
– Я хочу помогать людям. И я это могу. Это вы мне дали такую возможность, спасибо… Вам, наверное, смешно это слышать?
Обхохочешься, да.
– Это не смешно. Скорее грустно.
– Почему?
– Потому что это противоречит твоей натуре.
– Помощь людям?
– Вся вот эта возня и беготня ради какой-нибудь Поли или Оли. Ты ж каждый раз над собой такое усилие делаешь, дурёха. Писала бы «джинсу», зашибала бабки и не парилась так, как сейчас.
– Это… так заметно?
Голос её испуганно дрогнул.
– Представь себе.
– Это только вы заметили… или другие тоже? Мне бы не хотелось…
Трогательно, аж до слёз.
– Успокойся уже, Бемби, это только я такой глазастый. Бросать тебе надо эту ***ню, а то выгоришь вся.
Она даже передёрнулась от грубого слова, цаца. Ресницы гневно взметнулись.
– Это не… это не…
– Не ***ня? – ехидно подсказал он, слегка развеселившись.
– Это не ваше дело! – отчеканила она. – У вас есть претензии к моей работе?
– Нет. Ты мне даже тираж подняла своими душепищательными историями, Бемби.
– Мне не нравится, когда вы меня так называете!
– Потому и называю, – усмехнулся он, подкручивая регулятор аудиосистемы. Эту песню своего совкового детства он любил:
– Двести лет кукушка мне жить накуковала,
Что меня обрадует, знала наперёд.
Но двести лет, кукушечка, ах, как же это мало!
Hакукуй один хотя бы, но бедовый год!
Чтоб смеяться над бедой, а от счастья мучиться,
Чтобы козырем судьбу по хребту хлестнуть,
Чтобы – пан или пропал, а дальше – как получится,
И ещё, ещё, ещё, ещё чего-нибудь!
Он даже подпел, совсем развеселившись.
– А это вот – в вашей натуре, да? – подала она голос. – Вы сами никогда не выгорите. Вам это нравится, да?
– Что нравится? – он заинтересованно повернулся к ней, облокотившись на спинку сиденья.
На пустынной трассе не было других машин, осенняя тайга летела навстречу, в приоткрытое окно бил дымный ветер, – октябрьские торфяные пожары только-только притухли, – а эта девчонка сзади таращила взволнованные глаза…
Хорошо было, в общем.
– Драться. Вы любите драться. А если с вами никто не дерётся, вы сами ввязываетесь.
Он довольно рассмеялся:
– Угадала, Бемби.
– А я не люблю этого, – торопливо продолжала она.
– А Ваня твой любит? – прищурился он насмешливо.
– При чём тут… – запальчиво начала она и вдруг вскрикнула, в ужасе уставившись мимо него в ветровое стекло.
Невесть откуда взявшись, из-за поворота прямо им в лоб мчался тяжело груженный брёвнами лесовоз.
Это было как в ночном кошмаре – он изо всех сил выворачивал руль, а тот не слушался. Не срабатывал. Не понимал. ****утая японская автоматика!
Лесовоз просвистел, кажется, в миллиметре от «круизёра». Автоматика наконец сработала, и теперь джип повело, понесло прочь с дороги, на обочину – в овраг, затянутый первым ноябрьским ледком.
Он только и успел, что страшно выматериться и заорать во всю глотку:
– Держись!
Машина накренилась, заваливаясь на бок. Удар. Хруст стёкол. Свет в салоне погас. И, наконец, как апофеоз, сработали подушки безопасности. Вторая часть Марлезонского балета, ****ь!
Когда всё стихло, он тревожно окликнул её, но ответа не услышал.
Перестав дышать, он кое-как просунул руку назад, между сиденьями, нащупал безвольно обмякшее тело и потряс:
– Эй! Бемби! Чего молчишь?!
– Меня Лена зовут, – невнятно отозвалась она, и он сперва вздохнул облегчённо, а потом рассвирепел. Нашла время воспитывать, воспитательница!
– Сиди там, не дёргайся, я тебя сейчас вытащу! М-мэри Поппинс…
Кое-как отцепив ремень безопасности и справившись с грёбаными подушками, он распахнув сперва одну, потом другую перекорёженную дверцу. Подхватил девушку под мышки и выволок её из машины. Бесцеремонно ощупал, с нажимом проведя ладонями по маленькой крепкой груди и узким бёдрам. Она возмущённо ахнула и отпихнула его руки:
– Я в порядке!
– Ну надо же было убедиться, – как ни в чём не бывало, откликнулся он. – Голова не кружится? Не тошнит?
– Пока вы меня не лапали, не тошнило. – отрезала она.
Ишь ты, оленёнок-то кусается!
Он только хмыкнул, невесть с чего, как дурак, приходя в хорошее настроение. Точно, дурак. Джип лежит колесами набок, как детская игрушечная машинка, сами они чуть не разбились, а мобильник… Он потряс развалившийся в кармане на части «Самсунг» и пробурчал себе под нос:
– ****ь, хотел же «Нокию» взять… У тебя сотовый работает?
– Я его отключила... а батарейка села, – неохотно откликнулась она.
– Это ещё что за фокусы – отключила...? – изумился он, но тут его злорадно осенило. – Небось чтоб Ванятка не названивал? Что, приревновал Ванятка?
Темнота быстро сгущалась, и даже в этой темноте он увидел, как сердито блеснули её глаза, но она смолчала и лишь отвернулась.
Ладно, всё это весело, но что делать-то теперь?
Трасса была совершенно пустынной в обе стороны. Ночевать в машине невозможно. Торчать на обочине в ожидании, что кто-то проедет и подберёт их? Ночью здесь будет хорошо так