ПАТРОН

ниже нуля…
Он огляделся. Невдалеке от дороги под лиственницами чернело какое-то небольшое строение, явно нежилое, да и кому тут жить, в глухой-то тайге! Скорее всего, заброшенная времянка, оставшаяся от строителей, тянувших здесь ЛЭП не так давно.
– Та-ак, – он деловито дёрнул девушку за руку. – Завязывай дуться, Буратино, нас ждут удивительные приключения…
– Ещё более удивительные? – пробормотала она, стуча зубами.
– Угу. Ночёвка во-он в той избушке на курьих ножках. Дойдёшь или донести?
Как и следовало ожидать, она мгновенно припустилась впереди него.
Резвый оленёнок. Кусачий. И… прехорошенький.
Он почувствовал, как руки покрываются мурашками. И не от ночного холода. От предвкушения.
Во времянке было чистенько, и даже не воняло ничем эдаким. Кроме стойкого запаха гари, но это опять же после пожаров на торфянике. И в самодельной печурке были аккуратно сложены дрова, а под них подоткнут коробок спичек.
– Дай вам Бог здоровья, мужики, – пробормотал он благодарно в адрес неизвестных строителей и повернулся к девушке. – Согреемся, переночуем. Утром, когда рассветёт, выйдем на трассу, кто-нибудь да подберёт. Сейчас там можно дуба дать запросто.
Она только молча кивнула и стянула на груди полы куртёшки, зябко ёжась.
Он скинул с плеч свою куртку, оставшись в рубахе, и закутал её, не слушая невнятного протестующего бормотания:
– Молчи давай. Скоро прогреется этот… курятник.
Он почти что упирался головой в прокопчённый потолок избушки. Ну ничего, зато прогреется быстро.
Он поворошил кучу тряпья на топчане в углу. Тряпьё было волглым, но вроде бы не слишком грязным, по крайней мере, мыши и бурундуки оттуда не побежали.
Наконец он подкинул в печку ещё дров, приоткрыв заслонку. Несколько часов тепло продержится. Ну и можно будет ещё согреться… согреться по-другому.
Он коротко выдохнул, искоса глянув на девушку, съёжившуюся под двумя куртками. Светлые волосы мерцали в сполохах огня из печурки, глаза были блаженно прикрыты.
Как-то раз во время обеда он подцепил на столе в кухне яркую Лизкину книжонку в бумажной обложке, пока сама Лизка разливала всем кофе и чай, и с выражением прочитал вслух:
– Я полюбил вас, Дженнифер, с первой минуты, едва только увидел…
Лизка тогда так и подскочила и, покраснев до ушей, поспешно выхватила у него книжонку под общий хохот.
Так вот, свою новую журналистку он захотел с первой минуты, едва только увидел.
Понятно, что любой мужик, у которого что-то шевелится в штанах, захочет хорошенькую девчонку, но он все эти три месяца частенько лежал без сна в своей холостяцкой берлоге, представляя, как её длинные ноги крепко обхватывают его бёдра, как она запрокидывает голову, открывая гибкую белую шею, и стонет, стонет срывающимся ломким голосом. Как она мотает головой в такт его толчкам, кончая под ним, а её светлые волосы веером рассыпаются по подушке…
В общем, он задолбался дрочить на неё, как прыщавый школьник.
И вот сейчас, похоже, приближалась сбыча мечт.
Он вдруг обнаружил, что крепко сжимает кулаки.
Только не спугнуть сразу, а то оленёнок просто ринется в тайгу, ломая себе ноги.
– Бемби… – мягко сказал он, чувствуя, как скулы аж сводит от напряжения. – Иди ляг к стенке. Куртку свою сперва только подстели, а моей укроемся. Там вроде бы чисто, я проверил.
Она машинально кивнула и направилась было к топчану, но вдруг замерла. Как зверёк, попавший в полосу света от фар на ночной дороге.
– К стенке?.. А вы что, собираетесь… собираетесь… тоже здесь лечь?!
– А ты чего, хочешь, чтоб я на полу лёг? – осведомился он, подпустив в голос эдакого оскорблённого удивления. – Чтоб я к утру примёрз? Ты мне что, не доверяешь?
Он бы никогда не доверил себе даже старуху Шапокляк.
– Что вы, конечно, конечно, доверяю… – растерянно забормотала она, послушно снимая сначала его куртку, потом расстёгивая «молнию» своей куртёшки и аккуратно расстилая её на топчане.
Дурочка, Господи Боже, ну какая же наивная маленькая дурочка…
Слава тебе, Господи, что такая…
– Это просто как-то неудобно… я… ну… я не привыкла с кем-то спать… я даже с мамой никогда в одной постели… и с сестрой… это же… это такое личное… – продолжала невнятно бормотать она и вдруг осеклась, видимо, ожидая его вполне резонного язвительного вопроса про Ванятку.
Ему хотелось изумлённо съязвить, да.
Потому что он реально охерел.
Этот джентльмен Ванятка что, от пояса деревянный?!
Или просто даун какой-то?
Нет, в жопу Ванятку! Не спугни её раньше времени, чёртов ты идиот, а то всё испортишь…
– Неудобно в почтовый ящик… эм… это самое делать – высоко и узко! – проворчал он в ответ. – Да, у меня тут коньяк, дагестанский, но ничего. На, выпей чуток, быстрее согреешься. Давай, давай!
Он глотнул из маленькой фляжке первым, тихо радуясь, что оставил коньяк в кармане после похода к Шаман-камню с альпинистами на прошлой неделе, – всякий такой экстрим он любил, да и репортаж получился отменный. Коньяк согрел нутро, а в голове сразу приятно зашумело.
Он сунул фляжку ей под нос, к самым губам.
– Пей, говорю. Ты, конечно, у нас трезвенница и язвенница, но это же просто лекарство. Тебе что, воспаления лёгких хочется?
Она растерянно покачала головой, сделала большой глоток, едва не поперхнувшись, и зажмурилась. Помахала узкой ладонью перед лицом.
– Что, торкнуло? – осведомился он снисходительно и опять приложился к фляжке. – Тяпни ещё разок – быстрее заснёшь. Ну, давай, за нас, красивых!
Когда он закрутил и спрятал фляжку, девушка уже осоловело клевала носом.
– У-у, эк тебя повело-о… – довольно ухмыльнулся он. – Давай ложись уже. И подвинься, я большой.
Ошеломлённо моргая, она пододвинулась к самой стене, вжавшись в неё лопатками.
Улёгшись поудобнее, он мягко, но решительно пристроил её голову к себе на плечо.
– Стенка-то холодная, – лениво пояснил он в ответ на её возмущённый ропот. – А так теплее. Спи давай, Бемби.
Он натянул куртку повыше, укутывая её, и даже выдавил из себя сонный зевок. И наконец ровно задышал, притаившись, как охотник в засаде.
У него съезжала крыша от ощущения её тёплого тела рядом с собой. Он чувствовал, как она, поначалу напряжённая, будто каменная, понемногу расслаблялась, согреваясь и успокаиваясь. Она ещё немного повозилась, заставляя его отчаянно стискивать зубы. И наконец её дыхание стало непритворно ровным и глубоким.
Очень осторожно приподнявшись на локте, он поглядел на неё. Ресницы полосками чернели на щеках, волосы светлым веером рассыпались по импровизированной постели. Как в его лихорадочных полуснах.
Сейчас он сделает эти сны явью.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
Затаив дыхание, он отвернул куртку с её плеч и сбросил на пол. Ему было нестерпимо жарко, а сердце громыхало так, что было прямо удивительно, как она этого не слышит.
На ней была блузка рубашечного покроя, а под нею маленький топик. Лифчиков она не любила, – он это заметил сразу, а, облапав её недавно, убедился окончательно. Отлично, меньше хлопот.
Едва касаясь, он одну за другой расстегнул все десять пуговок на блузке и распахнул её. Чуть касаясь, обвел пальцами маленькую упругую грудь, ещё и ещё раз, пока с её полураскрытых губ не сорвался еле слышный стон, а соски заметно напряглись под его рукой. Наклонившись, он взял один из них в рот и стал осторожно будоражить языком, напрягая ещё сильнее. Отстранившись, подул на мокрую ткань и снова жадно пососал.
Девушка опять слабо застонала, ресницы её чуть дрогнули, но она так и не проснулась.
Он осторожно потянул вниз сначала «молнию» её полосатой ворсистой юбочки-разлетайки, а потом и саму юбку, скидывая на пол, туда, где уже валялась куртка.
Сюрприз – на ней были не колготки, а, – к его удивлению, – чулки, тёмные и плотные.
Тем лучше для него, тем хуже для неё…. какое хуже! Для неё – ещё лучше.
Теперь он посасывал и нежно теребил её грудь, одновременно поглаживая её промежность под шёлком трусиков и с ликованием чувствуя, как набухают, увлажняясь, самые тайные складки её тела под его умелыми пальцами. Голова её мотнулась по топчану из стороны в сторону, с губ сорвался полувсхлип-полустон, протяжный, жалобный и… страстный.
Того, что творилось у него в штанах, он пока предпочитал не замечать. Потом. Сначала – она.
Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться хоть чуток.
Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей.
Любимая цитата их школьной русички.
Девушка в его объятиях непроизвольно раздвинула колени, открываясь ему ещё больше, и так же непроизвольно выгнулась, прижимаясь к нему.
Он беззвучно выругался и снова приник губами к её груди сквозь намокший топик. Пальцы его тем временем уверенно нащупали под столь же намокшими трусиками точку, от прикосновения к которой она вздрагивала, словно от удара током, и начал ритмично нажимать на неё. Стоны её стали громче, а пальцы рефлекторно вцепились ему в волосы.
– Господи… – забормотала она, опять мотнув головой и вся подаваясь навстречу его руке. – Что… что?
Сцепив зубы так, что аж челюсти заныли, он ещё раз надавил на сокровенную точку, и её стон перешёл в отрывистый крик.
Она обхватила его за плечи, содрогаясь всем телом, и он крепко её держал, пока её глаза не распахнулись, затуманенные и изумлённые. Он продолжал стискивать её в объятиях, следя за тем, как изумление постепенно сменяется неверием, потом – пониманием, а потом – ужасом.
Он этого ждал, и, когда она судорожно рванулась, удержал её.
– Как… как вы… – пролепетала она, сверкая глазами.
– Как я что? – поинтересовался он тихо. – Как я посмел? Или как я это сделал?
Она рванулась ещё раз, но куда там.
Он чувствовал, как она вся дрожит в его руках, прямо-таки вибрирует.
Сжав пальцами её подбородок, он заставил её взглянуть себе в глаза.
– Я не насилую женщин, знаешь, – проговорил он спокойно. – Только по согласию. Так что тебе нечего бояться.
– Я не согласна, – прошептала она, одолевая дрожь. – Так что отпустите меня.
– Отпущу, если ты не сорвёшься отсюда, как заяц, и не кинешься в тайгу в одних трусиках, – усмехнулся он.
Из глаз её брызнули слёзы, и она крепко зажмурилась.
– Ш-ш-ш… – прошептал он ласково. – Тише, девочка… Это я виноват. Прости. Не смог удержаться. Я ведь тебя люблю.
Огромные глаза снова широко распахнулись.
– Вы врёте! Вы просто… вы просто… – она дёрнулась, задев его, попыталась отпрянуть и снова в ужасе зажмурилась.
– Я бы на твоём месте меньше шевелился… – с трудом процедил он, тоже прикрывая глаза. – Пожалуйста. Очень прошу.
– Отпустите меня, – всхлипнула она. – Я вам доверяла, а вы…
– А я не сделал тебе ничего… кроме хорошего, – отозвался он наконец и коснулся губами яростно пульсировавшей жилки на её тёплой шее.
Она снова рванулась – и снова безуспешно.
– Ты же понимаешь, что если бы я просто тебя хотел, то давно бы уже поимел, – продолжал он спокойно, хотя и внутри, и снаружи всё так и заходилось. – Я тебя люблю, Бемби.
По её щекам градом сыпались слёзы, и он собирал их губами, чувствуя на языке соль и горечь.
– Я хочу, чтоб ты была моей, – он слышал, как вздрагивает его собственный голос. – Только моей. Здесь. Сейчас. Навсегда.
– Перестаньте! – простонала она сквозь слёзы. – Может, вы меня и любите…– она не заметила, к счастью, его невольной усмешки, – но я-то