не ожидая спутника, пошёл к станции. Отставший Марлен подхватил оставшийся чемодан злополучного капитана и заспешил следом, постукивая мешающей палкой, пыхтя и спотыкаясь на каждом шагу. В конце концов, не выдержал и взмолился:
- Володька, притормози немного, не беги так, - а когда догнал приятеля, добавил, - и вообще ты не туда идёшь: нам нечего делать на станции. Давай я впереди покандыбаю.
Владимир молча подчинился, пропуская спутника вперёд, и пошёл следом за вихляющимся на каждом шагу Марленом, ломающимся то на правый, то на левый бок в зависимости от того, в какой руке нёс чемодан, и одновременно припадающим на больную ногу. Обе руки его были заняты, он часто останавливался и, чертыхаясь, поправлял палку, попутно смахивая со лба уже повлажневшие от пота волосы. Владимиру подумалось, что товарищ его мало того, что духом не устойчив, слаб, так ещё и физически совсем не развит. Хорошо, что не надо идти на станцию, никто не будет знать, что они сошли здесь, следы обрублены в поезде. И торопиться, пожалуй, тоже не надо. Внедряться в дело нужно медленно, учил Гевисман, а делать его надо быстро, а ещё быстрее – уходить. Так что, - как это выразился Марлен? – покандыбаем пока.
Пройдя так ещё метров 100, уже недалеко от вагона-станции свернули с полотна железной дороги, по тропинке пересекли какие-то тёмные кусты и вышли на дорогу, идущую параллельно железнодорожному полотну.
- Во! Сколько лет прошло, а вспомнил, что здесь дорога. Теперь по ней потопаем прямо до сестрёнки.
Марлен остановился передохнуть и переменить руки. Стояли, вслушиваясь в предрассветную темноту.
Глава 5
- 1 –
Был тот час, когда всё затихает, готовится к встрече света, жизни, нового дня. Густеющий книзу туман ослабевал в движении, цеплялся за ветви кустов и небольших деревьев. Вымокшие листья их истекали оседавшей влагой, хорошо слышна была частая и неровная капель под каждым деревом и кустом. Рассвет наступал, но чёрный, ещё ночной, лес полностью скрывал жаркую полоску зарождающегося дня, и только видно было, как постепенно серело-светлело небо в неподвижных вершинах деревьев. Кое-где их оживляли редкие птичьи голоса, встревожено окликающие сородичей, не уверенные в том, что есть ещё кто-то живой, кроме них.
Как-то судорожно вздохнув и передёрнувшись всем телом от утренней свежести, Марлен снова подхватил свои вещи обеими руками, необычно молча, и двинулся первым, смирившись, очевидно, с необходимостью и неотвратимостью дороги.
И опять они шли недолго.
За первым же небольшим поворотом почти поперёк дороги, уткнувшись радиатором в кусты, стоял ЗИС, блестевший, как и кусты, от влаги. За кабиной высились бочками газогенераторы, по стёклам пересекающимися струйками стекала вода, жирно блестели налипшие на колёса комья и полосы грязи. Машина стояла, будто брошенная кем-то.
- Стой здесь, я посмотрю, - тихо сказал Марлен, оставил свои вещи и осторожно пошёл к машине, припадая на больную ногу, как будто специально пригибаясь, притаиваясь к земле. Медленно подойдя к кабине, он заглянул в окно, ничего, наверное, не увидел, слегка протёр его ладонью, снова заглянул, потом взялся за ручку дверцы и резко рванул на себя.
- Хенде хох, фрау-матка! – заорал он дурным голосом и одновременно посунулся к открытой дверце, но тут же отлетел от неё, шлёпнувшись задом в мокрую траву обочины дороги под куст-душ, а из дверцы осталась торчать, как сработавшая пружина, толстая нога в коротком пыльном сапоге. Потом к ней присоединилась вторая, обе сползли на землю, а следом и весь хозяин, одетый в синий комбинезон и серый выцветший ватник. Голова была повязана белым платком с какими-то синими узорами так, что узел находился сзади, и из-под платка торчали светлые волосы. «Женщина!» Запоздало стал понятен пугающий крик пострадавшего, который уже поднимался, отряхиваясь.
- Ты чего?! – закричал он обиженно.
- А ты чё? – получил в ответ то же.
- Дура деревенская! – обозвал, не найдя, что ещё сказать.
Ему было обидно за нелепый исход затеянной шутки и вдвойне – за мокрый зад.
- Шуток не понимаешь, кобыла стоеросовая? – кипятился Марлен. – Да я тебя сейчас…
Но что будет «сейчас», он уже не представлял, да и не мог ничего. Но, видно, женщину, всё же, напугал, потому что она стала оправдываться:
- Так вы ж по-немецки кричали. Почём я знала со сна, что вы – наш офицер. Разве б я пихнула! Сами виноваты! – не удержалась в женской логике оставлять за собой последнее слово. Потом увидела Владимира.
- Ой, вас двое! Чё вы здесь делаете? А вещей-то сколько! Куда вы?
Была она, что называется, в теле, но особенно поражали груди, никак не умещавшиеся в телогрейке. Вся её фигура расширялась кверху, увеличенная ещё больше нелепой неженской одеждой. Привлекали внимание гладкость кожи лица, большие серые, очень красивые, глаза, не подходящие лунообразной форме простецкой физиономии, и, особенно, симпатичный, вызывающий улыбку, чуть вздёрнутый нос, вышелушенный солнцем до красноты. Под платком угадывались, по выбившимся прядям, короткие русые волосы. Да, подумалось Владимиру, это тело рождено, чтобы производить, русская мадонна впечатляет формами. Вряд ли им соответствует интеллект. Некрасивая самка, однако, симпатичная. Вероятно, грубая. Не хотелось бы ночью склоняться над этим лицом.
Как обычно, обида Марлена быстро прошла, и он уже приставал:
- Слушай, где ты такие достала? Возьми меня адъютантом, я их носить буду, а?
- Смеётесь, товарищ младший лейтенант, - с угловатым жеманством отвечала дорожная наяда, - а хватит силёнок-то? Разве что на одну?
- Так нас двое, - нашёлся Марлен.
Рот его плотоядно растянулся до ушей, глаза масляно заблестели, и даже на заду не чувствовалось мокроты. Женщина тоже смеялась, радуясь, очевидно, исчерпанному неприятному инциденту, да и потому, что такой язык был ей понятен и такие подыгрыши привычны.
- А он захочет? – стрельнула взглядом во Владимира.
- Володя, ты как думаешь, вдвоём подымем? – пригласил в игру друга Марлен. – Давай, попробуем. Ты под какую станешь?
Вдвоём с обидчицей громко и дружно засмеялись.
Владимир подошёл ближе, спросил:
- Это ваш грузовик?
- Мой. - Женщина притихла, не привычная, очевидно, к серьёзному обращению на «вы» и опасавшаяся вообще «выкающих» людей не её мира и понимания.
- А что ты-то здесь делаешь? – втесался в разговор Марлен.
- Агронома привезла на поезд, в Минск он поехал. – Жалобно добавила: - За день ухайдакалась в поле, вот и прикемарила немного. А вы разбудили.
- И откуда ты? – продолжал допрос Марлен.
- Из Сосняков, в колхозе работаю.
Марлен от радости даже присел, хлопнув себя по коленям.
- Ну, ты даёшь, девка! Нам туда и надо. Давай, заводи, поехали! – заторопил он женщину.
Вблизи Владимир разглядел, что женщина ещё совсем молода, лет 25-ти, хотя одежда её и не сошедшая с лица тревога, вызванная неожиданной встречей, старили, да и лицо уже было посечено ранними тонкими морщинками у глаз и на лбу, отметками нелёгкой, видимо, жизни.
- А зачем к нам? – Ей совсем не хотелось привозить в деревню непознанных людей, да ещё в форме, может, на горе кому-нибудь, может, и всей деревне. Так не раз уже было от наездов разных начальников, усиленно проверяющих, как они жили под немцем, да настырно поучающих, как должны жить теперь, что сеять и выхаживать, и заранее отрезающих по крупному ломтю каждый от ещё не выращенного и не испечённого хлеба. Да и женское любопытство не давало покоя, больше, конечно, оно. Как это, привезла военных в деревню и не может рассказать подружкам кто они и зачем явились-нарисовались в офицерской форме. Ещё раз внимательно, по-женски тщательно, оглядела приятелей, задержавшись взглядом на вещах.
- Может, в гости к кому?
- Угадала, подруга, - ответил не отдававший инициативы разговора Марлен. – Да ты не боись! Не начальники мы, - догадался о её тревоге, - к сестре еду. К Любови Александровне, учительшей она у вас, за председателем вашим живёт. Знаешь?
Лицо женщины разом просветлело, глаза ещё расширились, подняв кустики бровей. Она радостно переспросила:
- Так ты – её брательник?
- Ну да! – ответил, радуясь родству не меньше, Марлен.
Тревога и насторожённость, сдерживавшие их, рассеялись.
- Вот будет радость-то! – ещё раз воскликнула женщина.
- Так давай, торопись довезти её! Шевелись, Венера! – стал по-хозяйски подгонять Марлен.
- Чем материться, лучше помоги, - не обижаясь, ответила та.
Она полезла в кузов через заднее колесо и борт, тяжело задирая свою толстую, как обрубленную, ногу и наваливаясь на борт всем телом.
Марлен заорал вслед:
- Эй-ей! Не помни! – Спросил: - Что делать-то?
Женщина сбросила топор.
- Нате, нарубите сушняка покороче, а я пока вздую самовары да заведу свою «Варвару».
- Ты чего это мужика бабьим именем окрестила? – тут же поинтересовался Марлен.
- Это машина-то мужик? – ответила та и добавила убеждённо: - Она у меня работница, значит, баба.
- 2 –
Как ни торопились, прошло не менее получаса, пока чудо русской автотехники стало готово к движению. Мотор у ЗИСа работал ровно, с редкими лишними выхлопами, да и весь он выглядел аккуратным, даже недавно был выкрашен, с целыми дощатыми бортами и кабиной, даже с целыми стёклами и только с сильно изношенными шинами.
- Хорошо живёте в своём колхозе, даже машина есть. Чо не отобрали на фронт или ещё куда? – поинтересовался Марлен, первым усаживаясь в тесную кабину посередине, рядом с водителем так, что рычаг переключения скоростей оказался у него между ног. Угадывалось, что ему не часто приходилось ездить в машине, а уж в кабине – наверняка.
- Смотри, прищемлю, - засмеялась шофериха, и Марлен убрал больную ногу, переставив её с помощью обеих рук за рычаг. – Председатель наш, дядька-хозяин, всем бы такого, подобрал «Варвару» в поле, - удовлетворила любопытство младшего офицера, - видать, кто-то по целине пытался на ней удрать, да в грязи зарюхался. Вытащили мы её всем бабским тяглом с помощью коров, бычка да трёх коней-доходяг, что приблудились после наших солдат, вымыли, вычистили не хуже, как своих бурёнок, когда были, а там уж председатель один старался. За самогон да картошку наменял, что надо, у военных, что долго ещё шли мимо, сам лежал и под ней и на ней вместе с солдатиками, заманенными опять-таки за самогон, - сделали машину. Когда она завелась и поехала, председатель аж заплакал, тоже напился с пригульными ремонтниками и спал сутки, - неторопливо рассказывала она, прогревая мотор. – Документов-то нет! Так, верно, и армейские, что в тылу, и районные начальники всякие, завидя, пытались отобрать, да, видно, откупался от них наш Иван Иванович. Живет пока с нами «Варвара», ой, как помогает! Долго ли? Тоже не верится, что не отберут. Пока работаем, - она протёрла чистой тряпкой окна, навалившись на Марлена так, что тот сопел и елозил задавленно. – Я и испугалась-то со сна не за себя, а за неё. Она ж у меня самая дорогая подруга, с ней – по-хорошему, и она хорошо бегает. Подумалось, что и вы на неё нацелились. – Уселась поудобнее. – Председатель мне строго-настрого запретил оставаться на станции, а я вот заснула, сморилась, дура.
Владимир кое-как умостился рядом с Марленом в тесной кабине, с трудом захлопнул деревянную дверцу.
- Поехали? – спросила женщина. – По дороге придётся останавливаться на
