подчинённого часто практиковалась у них в отделе Гевисманом и другими фюрерами. Отказ от выполнения всегда был чреват отместками и по службе, и в частной жизни. А тут ещё ссылка на Родину и Сталина. Никаких отговорок. Всеобщее уныние, пропитавшее ещё недавно гремевший от смеха вагон, подтверждало его догадки. Всем было тоже всё ясно. И привычно, иначе бы не молчали. Может, написать рапорт и покончить счёты с янки? И с Германией? Нет, такой вариант его не устраивал. Из их компании начисто освобождён от Японии только Марлен. Барков рапорта не напишет, это ясно. Марусин – возможно. И всё же больше всего завтрашнее утро беспокоило в связи с историей с капитаном-уголовником. Япония отходила на второй план. Контузия по документам у него серьёзная, и можно, наверное, отговориться. От капитана, если он жив, не отговоришься.
- 11 –
И снова проснулся не сам. В тусклом свете фонаря-коптилки в проходе его тряс за плечо и громко шептал на ухо его приобретённый друг:
- Вставай! Выходить будем, слышишь? Вставай! На выход надо. Только тихо!
От неожиданности, ещё не совсем проснувшись, Владимир глухим задавленным голосом с тревогой спросил:
- Was ist das?
И тут же от испуга за эту оговорку окончательно проснулся и поспешил исправиться:
- Фу ты! Напугал. Война снится. Что случилось?
- Выходить будем, вставай!
- Сейчас? Зачем? Уже Минск? – удивился Владимир.
- Тише ты! Кончай вопросы. Нет, не Минск. Здесь выйдем, к тётке моей заскочим.
Владимир сразу понял недосказанную мысль Марлена и подумал, что может быть это и есть единственный выход из их подвешенного состояния в истории с выкинутым капитаном.
Собрались быстро. Владимир перетащил поочерёдно чемоданы Марлена и капитана в тамбур, стараясь надолго не оставлять открытой входную дверь в него, откуда доносились такие громкие и резкие лязг и стук железа о железо, что, казалось, вот-вот проснётся весь вагон. Но никто не проснулся, во всяком случае, не встал и не помешал, не проснулись ни проводник, ни Марусин с Барковым. Закалённая шумами молодёжь беспробудно спала, начисто позабыв все неприятности ушедшего дня и предстоящие нелёгкие решения наступающего.
- Ну, кажется, всё. Пошли, - оглядывая полки и столик, сказал Марлен, - двинули.
Поезд заметно замедлял ход.
- Надо попрощаться, - решил Владимир. – Неудобно.
- Да подумаешь! Встретились – расстались, - возразил Марлен. – Больше и не увидимся, чего прощаться-то? Пусть спят.
Владимир думал не только об этом.
- Надо, чтобы они знали, зачем и где мы сошли, их, возможно, спрашивать будут. Не нужно, чтобы думали, будто мы сбежали.
Марлен быстро глянул на Владимира, согласился:
- Ладно, буди, попрощаемся.
С трудом растолкали разоспавшихся попутчиков, наскоро и кое-как объяснили им, что выходят, что решили навестить родственников Марлена.
- Сестру, - подсказал тот.
Поезд уже останавливался. Полусонный Марусин только и спросил, что за станция.
- Барановичи, - ответил Марлен, и они с Владимиром, пожав мягкие и тёплые руки так до конца и не проснувшимся Славе и Сергею, заспешили к выходу.
Поезд уже стоял. Проводника не было. Марлен сам открыл дверь вагона, неловко и быстро спустился-скатился по ступеньке на землю и заторопил Владимира:
- Давай скорей.
Тот быстро передал ему чемоданы и мешки и спустился сам, захлопнув дверь вагона. Паровоз будто этого и ждал, коротко свистнул, поезд тронулся и пошёл мимо, поблёскивая тёмными неживыми стёклами окон в тусклом свете скрытой облаками луны.
Когда поезд ушёл, стало видно, что высадились они в чистом поле, на забытом богом полустанке без всяких намёков на станцию. Причём, высадились почему-то не на лицевой, а на другой стороне железнодорожного полотна, вдали от пассажирского вагона без колёс с какой-то вывеской сверху, служащего, очевидно, здесь вокзалом. Они видели, как встречавший поезд железнодорожник с флажками ушёл в вагон, и стало совершенно пусто. Клочья тумана, медленно перемещаясь над землёй, то открывали, то закрывали вагон, отгораживая их от него и от близкого леса и реки внизу под коротким пологим склоном со склонившимися над водой лохматыми ивами, и тем самым усиливался эффект нереальности и одиночества в ночи. Взблёскивающие вдруг разом под изредка вырывающейся из облаков луной рельсы уходили далеко в туман и терялись по обе стороны в никуда.
- Ты испугался? – спросил Владимир, зная наверняка, что это так, и потому они здесь, неизвестно где.
- А ты хотел бы попасть на Дальний Восток? И как тебе лучше: в «столыпине» или в воинском? – закричал в ответ Марлен и тут же смолк, спрятав глаза. Ему нечего было сказать в оправдание. Помолчав, сознался:
- Конечно, испугался. Только не Японии, а майора. Мне с палочкой Япония не светит, а майор с капитаном запросто устроят любую командировку на долгие годы в края сибирские. Сам же думаешь: может, капитан и жив остался? Тогда нам хана. Вот я и сорвался.
- Ты хотя бы знаешь, где мы высадились? – спросил Владимир.
Нехотя Марлен процедил:
- Сразу где-то за Барановичами.
- Значит, и Сергею со Славой соврал? Зачем?
- А ты хотел, чтобы они сообщили майору, где мы сошли, и нас сразу бы сцапали? – снова вспылил Марлен, чувствуя свою неправоту и тупиковую ситуацию, в которую загнал обоих. – Ну что ты ко мне привязался? Я же объяснил: испугался я.
Вообще-то положение для Вилли не было безнадёжным и очень уж сложным. Он мог перестать быть Владимиром Васильевым, для этого у него были другие документы, только потребуется осторожность на случай возможного случайного опознания дорожными попутчиками и пострадавшими НКВД-шниками. Может быть, следует отказаться от остановки в засвеченном в разговорах Минске? В общем, с ним лично не было больших проблем. Но ему почему-то жалко было этого покалеченного войной простого по натуре парня, навязанного судьбой всего сутки назад, и он почему-то не хотел избавиться от этой жалости. Не потому, что Марлен хорошо запомнил его лицо, знал, как исчез капитан, и сознается во всём, в этом не было сомнений, если попадёт всё же в лапы контрразведки. Просто Вилли-Владимиром овладела вдруг и нестерпимо жгла не испытанная ранее никогда жалость к слабому безвольному и незащищённому человеку, не защищённому ни от людей, ни от судьбы. Почему-то он не мог оставить его на произвол судьбы таким вот беспомощным и запутавшимся в собственных потугах спасения. Вправду сказать, не хотелось и терять для себя даже этой ненадёжной опоры в новой жизни, для которой уже были скроены первые планы, да и привык он уже к Марлену.
- Я посижу здесь, а ты иди, посмотри, как называется станция. Не показывайся только на всякий случай никому, - предложил Владимир.
Марлен ушёл, изредка застилаемый туманом.
Вернулся быстро, и по тому, как торопился, часто соскальзывая и стукаясь палкой о шпалы и рельсы, Владимир догадался, что с ним опять что-то случилось. Видно, богом он выбран в качестве оселка для испытаний несчастьями. А вместе с ним и новорождённый русский Владимир. Что-то притягивало его к этому парню. Может быть, неутолённое желание иметь друга, хотя бы такого, безалаберного, но открытого, совершенно не похожего на него, каких не было у Вальтера в той замкнутой жизни в далёкой теперь Германии. Может быть, бог выбрал их противовесами друг другу, свёл вместе и теперь наслаждается, наблюдая и оценивая, кто из них больше приспособлен к жизни. Так или иначе, теперь они повязаны судьбой, и приходится смиряться с ней, подстраиваться. Почему-то верилось, что не должен Владимир проиграть, зацепившись за этого парня. Он, хотя и узкая, и перекосившаяся, но – дверь в незнакомый мир с незнакомыми правилами, и, главное, по характеру и уму своему он не будет допытываться, почему Владимир не такой как все, не так себя ведёт, не очень хорошо говорит по-русски, вообще чем-то отличается от всех. У Марлена не хватит внутренней насторожённости, чтобы понять это. Для адаптации в русской жизни парень – находка. Не должен Вилли проиграть в затеянной им игре, уж очень высоки ставки: его жизнь, свобода и свободная жизнь в свободной Германии.
Но на этот раз Владимир ошибся. Когда Марлен выдрался из тумана и тьмы и, учащённо и неровно дыша и часто утирая с лица свободной рукой пот вперемешку с конденсатом тумана, приблизился, его глаза, губы, брови, всё подвижное мальчишеское лицо с наметившимися, однако, тонкими морщинками, выражало торжество, радость, удаль, самодовольство.
- Ты что? – спросил Владимир.
- А ничего! – ответил Марлен и, не дождавшись желаемых расспросов, продолжал: - Ты возмущался, что мы здесь выпрыгнули? – Помолчал, наслаждаясь тем, как сразит сейчас напарника. – А затем, что мы сейчас идём к моей старшей сестрёнке, - скорчил рожу, ожидая растерянности на лице приятеля, и, не дождавшись, добавил, ёрничая и лицом, и голосом: - Я её хочу видеть! – и даже утробно хохотнул, чуть не взвизгнув на последнем слове. Потом, поняв, что все усилия расшевелить, удивить, поразить Владимира напрасны, быстро успокоился и более-менее связно объяснил, что, притопав к станции-вагону и увидев название «Сосняки», вспомнил, что уже был здесь, правда, давно и с матерью, когда приезжали к старшей сестрёнке на свадьбу.
- Люба вышла замуж за здешнего куркуля, познакомившись с ним в Минске на слёте каких-то передовиков. Его потом почему-то выбрали председателем колхоза, хотя, на мой взгляд, он больше годился в кладовщики. И вообще таких гнали в Сибирь, больно умных. Чего сестра в нём нашла? А вот живёт уже сколько лет, дома перестала появляться и к себе не зовёт. Мы вот теперь заявимся, посмотрим, как там заботится о ней незваный зять, наведём порядок в семье. Деревня их недалеко от станции, сколько помню, пешком с час по полям. Люба учительницей работает. Письма редко пишет, совсем оторвалась от семьи, видно, председатель давит, да и жизни у нас теперь разные. Они – начальство колхозное, в президиумах сидят, где же ездить к родичам. В деревнях это - сплошь и рядом: в соседних живут, а в гости не ходят. Всё забота да работа, маета сплошная, а отсюда до Минска – вон как далеко. Теперь побываем в гостях у сестрёнки, раскулачим зятька на самогончик, а может, и водочки поставит, ведь председатель же!
Он ещё что-то говорил, полузахлёбываясь торопливыми мыслями и словами, опережавшими их и вносящими сумбур в изобилие речи, но Владимир уже не слушал, внутренне успокаиваясь, удивляясь, что вдруг оказалась здесь, на этой случайно выбранной станции, старшая сестра Марлена, будто подставленная кем-то. И может быть, то, что они убрались из вагона, где наследили и куда ещё придут смершевцы, даже к лучшему, даже несомненно, к лучшему: они ушли из поля зрения, ещё не вызвав острого подозрения, и причина ухода теперь есть, основательная и настоящая. За себя Владимир не боялся, а вот Марлен мог не выдержать психологического давления усиленных расспросов и проболтаться, не прямо, но намёками, и тогда за них бы зацепились и – конец. Значит, снова он ушёл от опасности и снова не сам, а кем-то ведомый. Сколько же так будет продолжаться и какова конечная цена такого спасения? С ума можно сойти! А пока…
- Ну, что ж, пойдём в гости к сестре, - решил он, встал, потянулся, окончательно будя тело, поднял чемодан Марлена, прихватил на плечо свой вещмешок и, не оборачиваясь,
