Копчёный и другие.
Внимание! Данный текст содержит нецензурные выражения, либо мат
Когда я был и глуп и мал -
И дождь, и град, и ветер, -
Я всех смешил и развлекал,
А дождь лил каждый вечер.
Шекспир. Двенадцатая ночь, или что угодно.
Пролог.
Однажды, идя, куда то по своим делам, я увидел на белом свежевыкрашенном бетонном заборе старательно нарисованную цветным мелком указующую стрелку. За ней ещё одну, потом ещё. Так как мне было в ту же сторону (нет, правда), я шёл и поглядывал на стрелки, пока они не упёрлись в слово «сурпрыс» и ещё один указатель - вверх. Там весёлой детской рукой было приписано: НУ И ДУРАКИ ЖЕ ВЫ ВСЕ.
Глубина аллегории, заложенная малолетним пакостником в незатейливом розыгрыше, очаровала меня. Точнее жизнь моей страны и не отобразишь.
Глава 1.
Дела людские
Валерий Петрович Петров, сменил за свою многотрудную и суетную жизнь не одно занятие. Работой не брезговал, от жизни много не требовал. Думал, что так будет всегда, всё предопределено, ему и детям его. Но вот качнулась, поплыла в небытие держава, увлекая за собой жизни миллионов, таких как он, людей. Простая жизненная установка, заученная раз и навсегда: трудись и живи как все, - была объявлена неверной и сменилась ещё более простой: кто успел, тот и съел. Ощущение катастрофы пришло не сразу. Недоумение, ярость, бессилие. Понимание собственной ненужности, во всеобъемлющем, планетарном смысле. Куда бежать? Что делать?
Работы в городе не стало, вовсе никакой. Кто мог, подались, на любых условиях, в неприветливую, но хлебную Москву. Кто не мог, перебивались, кое-как на местах: потихонечку поворовывая, копаясь в чахлых огородиках и разводя домашнюю птицу.
Весь последний год, Петрович промышлял сбором цветных металлов. Рубил и сдавал казённые кабели. Риска не любивший, опасность своего промысла оценивал как невеликую. Всем было плевать. Счёт дням не вёл, попивал не в меру и всё никак не мог избавиться от странного чувства, будто бы забыл что-то важное, а как вспомнит, так всё разом в жизни объясниться и поправиться.
Сколько так могло продолжаться, неизвестно, вернее всего, так и сгинул бы. Но, вот, в самом начале лета, Валера неожиданно устроился на работу. Это был невероятный, на грани чудесного, случай. Повезло! По знакомству, через жену Ирину, через её бойких подруг, Петровича неожиданно взяли разнорабочим на местную рыбокоптильню.
Коптильня, - долгое приземистое строение красного кирпича, с обширным двором, за глухим забором, - располагалась за городской окраиной, на отшибе. Далее пустырь, на котором вольно раскинулась самостийно возникшая свалка.
Невеликий коллектив – из двух человек, встретил Валеру с ревнивым подозрением. Но тот, показав себя «своим в доску», личностью с прозрачной душой и внятной общностью интересов, прижился. Нина Ивановна, Тихон и Валера подружились.
Хозяин коптильни, – краснорожий, коренастый мужик, лет тридцати пяти, с протяжно рыкающим говором, толстыми сосисочными пальцами, на одном из которых блистал массивный перстень, – каждый день наезжал в своё коптильное хозяйство с проверкой. Иногда шеф являлся в сильном подпитии. Чего в прочем никто не замечал, считая это естественным. Первые пять минут он был страшен: орал и даже тянулся двинуть мужикам по мордасам. Но потом, вдруг, без всякого видимого перехода, сникал, стихал и, обведя взглядом понуро стоявших работников, говорил, кому ни будь из них: - Эй, ты, ну ладно, иди, возьми там, в багажнике.
Так бывало уже не раз, этого ожидали: ну всё, пронесло; уныние сменялось оживлением. Из багажника появлялись водка и пиво и все, во главе с хозяином, садились выпивать и закусывать – рыбкой собственного производства.
Размякнув, «барин» любил порассуждать о жизни, прославляя разум и деловую хватку. В пример приводил себя, ударяясь в воспоминания: мол, и сам он от сохи, поднялся фактически с нуля, вовремя оценив момент и вцепившись в кусок намертво.
- У вас, уроды, деньги под ногами валяются, вы ленитесь их поднять.
Обводил взглядом льстиво смотрящий на него коллектив и, подняв стакан, громогласно вопрошал: - Да, ханурики?!
- Да-а-а! – тянули «ханурики», чокаясь за здоровье благодетеля.
Закончив неофициальную часть, расходились во всеобщем удовольствии и любви. Предприниматель садился в свой, видавший виды «Мерседес» и зигзагами, никого не боясь, пылил восвояси.
Производство, хоть и не очень сложное, но трудоёмкое было отлажено. Технология соблюдалась. С дымком, водой, опилками, обдувом. В общем: огонь, вода, медные трубы – как положено. Работой не делились, всё делали сообща. Работали с утра до самого позднего вечера. Чаще без выходных. Мужики спали в бытовке. У Нины был свой закуток, в маленькой кладовочке, при коптильне. Так было проще. Домой не ходили, да и не стремились.
Муж Нины Ивановны помер, сын Ника давно перебрался в Рязань. Дома было пусто одиноко, а тут всё на людях…
Тихон был «перекати поле». О себе никогда ничего не рассказывал. И только по некоторым оговоркам, можно было догадываться о разных этапах его жизни. Жизнь эта представлялась витиеватой, с лёгким налётом маргинальной романтики.
Валерина супруга Ирка, каждый год по весне и до первых заморозков, уезжала к тётке в деревню. Тётка Валеру терпеть не могла, поэтому он к ней никогда и не ездил. Сын, Серёга, в армии, осенью должен вернуться. Квартира в городе стояла пустая. - Зато электричество не тикает. Потому как у меня даже холодильника нет. - Радовался такому обстоятельству Валера. Платили на коптильне скромно, но раз в месяц Валерий Петрович отсылал большую часть денег жене, и кое-что подкидывал сыну в армию. На себя тратил очень мало, разве что водочкой побаловаться.
Так и жили на коптильне: Нина Ивановна, Тихон и Валера – коммуной. Строгий грубиян хозяин своих работников ценил. Только виду не показывал.
Глава 2.
Дела собачьи
За коптильней, за бетонным забором, тянулся обширный пустырь, постепенно переходящий в свалку. На нём – пустыре, в самодельных, беспорядочно разбросанных хибарах, жили какие то странные, бесприютные люди и обитали, в великом множестве, бродячие, одичавшие собаки.
Как труженики рыбокоптильни не латали ограду, псы неведомым путём то и дело появлялись на территории. Их гоняли, а по вечерам остерегались, так как, сбившись в стаю, те становились, по настоящему, опасны.
Собак пробовали травить, но вскоре от этого отказались. Отравившись, беспризорные дворняги заползали подыхать в самые укромные углы и вскоре трупный дух, перекрывая даже мощные копчёные запахи, начинал тянуть по округе. Подохшую животину нужно было отыскать, долго и мучительно вытягивать из какой-нибудь щели, а потом ещё прикопать. Это быстро надоело. Добровольная похоронная команда, не взирая даже на сорокаградусное поощрение, распалась. Остался старый испытанный способ – кирпичом по рёбрам четвероногому другу.
Когда и как, вопреки всему, на коптильне обосновался щенок, никто толком не помнил. Только с некоторых пор он - охристо-рыжий, тонконогий, поджарый – появлялся то тут то там, весело прыгая, виляя хвостиком и путаясь под ногами. Его, походя, пинали, он исчезал, что бы тут же появиться в другом месте двора.
В обед, он скромно садился в бытовке у стола и провожал взглядом каждый кусок, отправляемый едоками в рот, до тех пор, пока кто ни будь, матюгнувшись, не бросал ему рыбью голову. Щенок хватал её и удалялся вон, за дверь.
Почему его не прибили, не задавили, не прогнали, оставалось загадкой для самих людей. – Махонький очень, - говорила Нина Ивановна – была охота мараться. Вот он, тишком-тишком, прижился. Шантрапа.
Наверное, в этом была доля правды. Рука не подымалась зашибить этакую мелюзгу. Кроме того, пёсик был забавный, всегда весёлый и ласковый. Покладистый, необидчивый на злые шутки мужиков.
А вскоре и дело себе нашёл – завидя пришлых собак, он с тонким визгливым лаем, мчался за подмогой. Затем прятался и из-за угла, мелко скалясь передними зубами, тихонько рыча, наблюдал за скорой и неминуемой расправой над непрошеными гостями.
Когда опасность миновала, пёсик ещё некоторое время дрожал, а потом, понурясь, уходил за штабель деревянных ящиков и там отлёживался.
- Переживает, гад – ухмылялся Тиша, бывалый человек. – Перед своими ссучился и переживает. Ну, ничего, они его на хор не поставят. Попереживает и успокоится. С сытым брюхом и совесть спит.
И точно, – прав был Тиша. Вскоре щенок появлялся, как ни в чём не бывало, снова скакал, ластился и вилял хвостиком. Ну что ж, дело оставалось за малым, хотя конечно и важным, для определяющейся щенячьей судьбы событием. Надо было дать живому существу имя! И его дали, естественно – «Копчёный».
Рыжий, сухой пёсик очень подходил к своему имени. И оно к нему. Удивительное дело – с тех пор как обосновался на новом месте – Копчёный нисколько не подрос и оставался таким же тощим. Хорошая кормёжка и здоровый образ жизни никак не повлияли на его субтильность.
- Это у него порода такая – говорила Нина Ивановна Валере – на сусликов охотится.
Валера был с этим в корне не согласен. У него была собственная теория. – Породы, Ивановна, у него отродясь не было. И суслики тут ни причем. Это оттого, что у него детство трудное было.
Основывал эти умозаключения Валерий Петрович на личном опыте. Он и сам, прямо скажем, особой статью не отличался: был невысок, угловат, узкоплеч. Детство своё провёл в интернате, лишь на летние месяцы, отправляясь на побывку в деревню к бабке. Это были самые счастливые дни той поры, запомнившиеся на всю жизнь. Полная свобода, парное молоко, картошка со сметаной и мягкие перины.
Иногда, глядя на атлетичного Тишу, он думал: и я мог быть таким – высоким, широкоплечим – если бы в своё время, в интернате, меня чуть меньше били по ночам и кормили не всякой дристнёй.
- Это оттого, Ивановна, что в период формирования, не хватило ему жратвы и ласки. Это навсегда. Теперь так уж и останется.
Валерик жалел Копчёного и выказывал ему своё расположение. Ему казалось, что и Копчёный особо выделяет его среди прочих других. Но вскоре у пёсика появился настоящий друг, да такой, что разнорабочий Петров даже возревновал.
Глава 3.
Капитан Томилин
Продукция коптильни пользовалась успехом. Кроме местного торгового люда сюда наезжали и представители так называемых «нужных людей». Не только из ближней Рязани, но даже один чудила из самой Москвы.
Хозяин либо лично встречал гостей, либо отзванивал и говорил - кому, сколько, чего отгрузить. Строго настрого наказывая: пьяными мордами не светится и денег не клянчить. Noblesse obliges!
Приезжий люд приятностью не отличался. Особых симпатий у местных не вызывал. Взаимно на работяг смотрели с нескрываемой брезгливостью или, в лучшем случае, просто не замечали. Сдержанное неприятие гасилось привычными матюгами. Но был
