пыли, видишь, люди сидят!
Тот к кому обращались – пожилой, плешивый мужик с пегой бородкой – словно не слышал. Вид затрапезный, стеганая безрукавка, поверх замурзанной футболки, тренировочные с лампасами, резиновые пляжные шлёпанцы. Упруго, с нажимом, он продолжал шаркать разлапистой метлой по земле, с каждым взмахом подгоняя плотный столб пыли к
сидящим.
- Ты что, лысый чёрт, оглох?!
Мужик не поднял глаз, буркнул что-то под нос и продолжал своё дело.
- Так, – Валерий Петрович привстал, – сейчас я его вырублю.
Глава 10.
Аллилуйя.
(и опять разговоры)
Бородатый коротко зыркнул из-под лохматых бровей и закрутил метлой маленький смерч.
- Ах ты, гад!
- Стой, стой, Фалера! Это федь Аллилуйя! Не так нато. Аллилуйя, не пыли, с нами посети, а за нами упери.
Мужик замер и подняв голову, осмотрел компанию. Маленькие его прозрачные глазки были полны ласковой укоризны. Так смотрят на нашкодивших детей.
Просеменив в сторону, он сунул метёлку под куст, а, вернувшись, уселся возле стола на землю: - Аллилуйя!
Тихон и Валера переглянулись.
- Эй, мужик, ты чего там, как таракан? Давай сюда, на лавку!
- Тэрра фирма.
- Чего, какая фирма?
- Я говорю: тэррам ханк пункти лёко понимус ад унивэрса рэфэрэнтэс, – и, собрав все свои морщинки, расплылся в беззубой улыбке.
- Ишь, зачирикал! – констатировал Валера. – Небось, выжрать хочет. Посуду бы ему свободную.… Не из одной же с ним пить.
- Так вон чашка – «люби меня»…
- Так ты же говорил…?
- Мало ли…
Закончив перешёптываться, Тихон заглянул под стол.
- Товарищ, так и будете там сидеть? Выпейте с нами, из кружечки, не побрезгуйте.
Аллилуйя сделал успокаивающий жест: - Сапиэнс, кви проспицит, - и, сунув руку под стёганку, извлёк захватанный гранёный стакан. – Мне беленькой, пожалуйста.
- Дурак-дурак, а дело знает, - Валера налил в стакан убогому.
Старик, благодарно приняв подношение, подержал на отлёте, разглядывая жидкость на просвет.
- Мультум ин парво, - и одним махом выпил. Задышал, зашлёпал губами, лапнул со стола пучок лука. Разом запихнул в рот, зачавкал, поочерёдно подмигивая слезящимися глазами.
- Силён, бродяга, - Валера покачал головой – я одного знал, так он любил исключительно зубной пастой закусывать.
- А у нас один зелёнку пил, - вяло добавил Тихон. Видно было, что думал о другом. – Так что там с твоим мужем, Марго?
- А! Интересуетесь, Аркатьевич? Как скасать? Фсё, что касалось пустяками, стало ф нём омерсительно. Фсё, что гофорил – гатость. Естчё эта его привычка… Я стала им брекофать, не хотела с ним спать
- Это какая же привычка. – Тихон явно мотал на ус.
- Кофырялся.
- Как это?
- Он фсё фремя кофырялся, особенно когда нервничал. Ф носу, ф ушах, фо рту, ф ногах! Или сначала ф ногах, потом фо рту. Даже кокта с тобой гофорил, фынет что-то из уха и ф рот. Это так не фязалось с внешностью плейбоя.
- Можно перебью – Валера тоже заинтересовался рассказом – у нас на автобазе, где я раньше работал, был один мужик, так он колбасу ел, только если она протухнет. Свежую ни-ни.
- Отрафился?
- Не, как-то обожрался тухлой колбасы, шёл по улице, видит – красивая иномарка стоит. Ну и чего-то взыграл в нём пролетарский гнев, газы, что ли в голову попёрли. Достал он из кармана дверной ключ и нацарапал на капоте: ВОР. А тут возьми, явись хозяин. Так он и хозяину тем же ключом всю морду расковырял. Теперь сидит на общем режиме, трупоед.
- Валер, чего ты встрял со своим говняным пролетарием? Видишь, человек про себя рассказывает. Извини, пожалуйста, Марго! Продолжай.
- Ну, Если интересно? Уехала я с ним. Он тут жифёт, неталеко. Прожили с ним полгода. Притёт вечером трезвый, фосбуштённый. Я ему потинки снять толшна, а потом сятет в кресло, ф ногах кофыряется и расскасывает как он «пенку снял с барашка гунявого» - у него своя фирма торгово-посредническая – так он как кого облапошит, насыфал «пенку снять». Расскажет, а потом пристофать лезет. Меня даже рфало. Так я это испольсофала, гофорила, что переменная и что тыкаться нелься. Что бы он не лез. Он обратовался: рык-рык, рык-рык. Мальтчика хочу. Тыкать перестал. Какой мальтчик?! Естчё один такой урод родить?!
День не спала, дфа не спала, месяц. Однажды ночью фстала, он спит. Иду на кухню, выпила коньячку, выкурила сигаретку и пошла ф туалет, вешаться. И уже пофесилась, так он меня и тут достал. Приспичило ему, а я тферь запыла запереть. Фынул он меня, откачал. Ф дурку ко мне с цфетами, коньяком, апельсинами. Я как склонная к суициду лежала. И фсё допытывался: что, да что…. Я молтчу. Так ничего ему не сказала.
Вышла, ни денег, ничего. К нему восфращаться не могу. Куда? Устроилась на автостанцию уборщицей, спала там ф бытовке. А он – быфший муж, не отстаёт, преследует. Ну, я его быстро отучила. Как? Я когда ф больнице месяц бала, с глаффрачом спала. Просто так, от ужаса. Так мне страшно и отиноко касалось. А он очень добрый был, правда, тоже сумасшедший, абсолютно. Выдумал этот чудик себе защитника, который ф мечтах с его обидчиками рапрафляется. И так он, со фременем, сжился с этим образом, что стал фременами себя с ним ассоциировать. Растфоение личности. Сфали этого героя: Манделома Лу. Гофорю по буквам: М-а-н-д-е-л-о-м-а Л-у. Я то же не сразу поняла. Это то ли пират ф отставке, то ли благородный разбойник. Ф оранжевом трико, полумаске и синем берете с пером. Кошмар!
Доктор этот естчё и тихий пьяница, фсе об этом знали, но это так обыкновенно! Иногда он бегал по больнице ф очень странном фиде, но никто не пугался. Понимали, - он тихий, у него горячка. Побегает и перестанет, а врач хороший.
Он о «Манделоме» никому не рассказыфал, а мне рассказал. Только потому, что на десятую ночь со мной, точно понял, что я – Маргита Цимлянская, королефа этрусков. Это не снаю кто.
- Вроде народ такой был. На Апеннинах. Что ли где-то…
- Где, где? – Валерик, совершенно заворожённый, ловил каждое слово.
- На Апеннинах. Ты это не запоминай. Это не точно.
- Ну, если не точно…
- Так фот! Он – этот глаффрач, ф минуты помутнения, становясь героем, очень любил неспрафедливость искоренять. Только скажи. Я и сказала, пожалофалась. Тут такое натчалось! Дфух дней не прошло, фрывается он ко мне ф бытовку, под вечер, уже после отбоя, сильно «под шафе» и в образе. Рычит, глазами молнии мечет. В апельсиновом нижнем белье, босиком, пол морды углём размалёфанно, на голофе синий плюшефый берет, с петушиным пером. Где, – гофорит – насильник и слотей!
Я у него спрашифаю: какой сегодня день? Он как заорёт: Возмездия! Та нет, – гофорю – день недели? Суббота? Так, насильник каждую субботу, будь хоть ядерная фойна, ф биллиардной шары катает, до одиннадцати, а потом домой. Ага! Герой сорвался и вперёд. Мстить.
«Мой» потом извиняться приходил. Фсё понимаю, и развод дам, только этого больше не надо! Обосрался, – гофорит – разом за всю жизнь. Доктор его и беретом душил, и глаз пером колол. Визгу было на фесь город! «Бывший» правда, так и не понял, кто это был. Но, что от меня прифет – врубился, а это главное. Вот так.
А через пару месяцев, я сюда перебралась, к Зурику Зарнаковичу устроилась. Он добрый. Ноя с ним не сплю. Имейте ф фиду! Ну, что интересно?!
- Очень. – Ответил Валерик.
- Я таких девушек сильно ценю, - подняв стакан, негромко сказал Тиша. – За тебя, Маргита!
- За меня. – Легко согласилась она.
Глава 11.
Террорист Утюк.
Едва выпили, как что-то со свистом разрезало воздух и, грохнув, разбилось о берёзу, засыпав стол мелкой крошкой. Никто ещё ничего не успел понять, а Тиша, перемахнув стол, уже нёсся огромными прыжками к противоположному концу поляны. Вломившись в кусты, коротко повозился там и явился, ведя перед собой за шиворот мордастого мужика – того самого, что бодался с «носачом».
- А если бы ты попал, а гнида, если бы попал?!
- Психическую! Я только хотел психическую!
- Полюбуйтесь на гада, кирпичугой в нас запустил.
Валера с Маргитой повыскакивали из-за стола. Только Аллилуйя продолжал сидеть, отряхивая кирпичную пыль с лысины.
- Психическую! Я только попугать! А зачем вы мой пиджак украли?! Вон он, пиджачишко мой, на сучке висит.
- Чего, это кто украл?! – Валера перегнулся через стол и коротко ткнул кулаком мордастого в нос.
- Ой!
- Ты, террорист грёбанный, сейчас сам на сучке повиснешь.
- Стойте, стойте, - Маргита раскинула длинные руки, разводя противников, - тафайте разберёмся. Непонятки! Тиша, не терши ему форотник так, он сатыхается. Граштанин, я тейстфительно подняла фаш питшак и пофесила фот сюда, просто, что бы он не пропал, его никто не крал.
Пойманный покрутил головой, пытаясь отдышаться.
- Этот меня в ухо ударил, я правильно расслышал: я могу забрать пиджак?
- Та.
- И вы не на что не претендуете?
- Та.
- Значит, ошибка вышла?
Мужик как подкошенный рухнул на траву.
- Простите меня люди добрые, мудак я!
- Мудак и есть, - Валера всё крутил в воздухе кулаком. Прикидывая, сумеет ли достать ещё раз коленопреклонённого.
- Давай вон туда, к философу под стол. Два мудака пара, да философ?
- Нихиль эпэдио. Казус а нуллё прэстантур
- Вот-вот. Казус. Принимай жильца.
- Да ладно тебе Петрович, - удержал друга Тихон, - пусть сядет нормально, расскажет кто такой.
- Может, я не желаю с ним за одним столом сидеть, вот пусть из-под стола и рассказывает.
- Не по-людски как-то…
- Нет, нет! Товарищ прав, не достоин. Я вот сюда рядышком, к благообразному на травку.
Наступила пауза, во время которой Маргита брезгливо разглядывала два лысых «кумпола», выглядывавших из-за столешницы
- Нет, это чёрт знает что такое. А ну-ка, фылезайте, оба.
- Квод нэго – проблеял благообразный. Метатель кирпичей напротив, проявил заинтересованность.
- О, женщины, они всегда спасали меня, впрочем, они же и погубили.
С кряхтеньем он полез на лавку.
- Фылезайте, фылезайте. Так то лучше. А фы, Аллилуйя? Ну, как хотите. И, для натчала, как это…? Чашу примирения!
Она кивнула на «люби меня».
- Фалера!
- Я против. Он нас чуть не поубивал, придурок.
- Он пылкая натура! Тиша?
Тихон молча набулькал в чашку и подмигнул Маргите – он уже не сердился, кажется ситуация забавляла его.
Из-под стола протянулась рука со стаканом.
- Простите философ, вы тихий, как гриб.
Налили всем. Чокнулись, выпили.
- Фот, хорошо, - Марго радостно сияла глазами. – Хорошо ситим. Так, что фы там о женчинах, незнакомец? С этого места попотропней. Ужас как люплю слушать про люпофь. Та, Тиша?
- Та. – Буркнул Тихон.
- Любовь. Женщины. Вся моя жизнь в этом. Но, для начала представлюсь: Семён Вячеславович Утюк. На конце «К». Но это я так, для проформы. Знаю, что бесполезно, всю жизнь в «утюгах» проходил. Позвольте папироску и прикурить.
- Может тебя ещё с ложечки покормить?!
- Мальтчики!
- Фея милосердия, - Утюк благодарно склонил голову, забликовав теменем. Так вот, для вас! История моей жизни. Как на ладони. Борьба света и тьмы.
- Короче, тетерев. – Петрович всё ещё злился.
- Хорошо, короче. Начнём с того, что я родился от женщины…
- Вот странно то! А мы думали, ты прямо из яйца вылупился, то ли правого, то ли левого.
- Фалера!
-
