Санька и «Моя Робинзонада»

река с высокотравными лугами по пологим берегам, к тому же полная рыбы - хоть трусами лови!
   В командировку приоритетно приглашались добровольцы из числа желающих холостяков-путейцев. Я пожелал. Позже выяснилось, что обещанные три недели покосного рая-ада вылились в месяц с приличным хвостиком. Но о том незабываемом времени ещё непременно будет поведано в отдельном рассказе. А тогда, в начале июля, я вызвался добровольцем потому, что новые места и новые лица были мне всегда интересны, и что обитать в избушке уже изрядно надоело, и первой причиной тому стали сырость и холод. Стволы деревьев внутри, в том числе и две всегда свеже выбеленные природой берёзки, да половое покрытие из живой земли романтичны на кратковременное проживание, но не на ночлеги из ночи в ночь. Даже спальный мешок, доставленный Мишкой, не спасал. Внутри «помещение» было не протопить, и пока я путейничал, сырость, не исчезающая за тенистый от крон день, забиралась во все закутки и щели и, хуже всего, - в спальник. И каждый раз перед сном я ещё долго прогревал его своим телом. Впоследствии приобретённая здесь, и закреплённая затем на покосе невралгия (воспаление седалищного нерва), ещё с четверть века – нет-нет, да будут беспокоить меня.
   Так, с выездом на июльский покос, я покинул, совершенно не предполагая, что навсегда, свою избушку у речки Эганушки. После покоса, в августе, меня забросит ещё в одну знаменитую командировку - в столицу БАМа песенную Тынду, потом - в более прозаичное пребывание на соседней с Сулуком станции Солони, тоже на правах командировочного. Ну, а затем сопки ослепительно покроют ранние сулукские снега. А в начале 1986 года я уже переберусь на Тюменский Север. И на десятилетия забуду и о своей избушке, и о тебе с друзьями-пацанами, Санька.
   
   4.
   Север… Это 20-летие, это половина моей разумной и относительно оседлой жизни. Трудоустроился я стропальщиком на базе комплектации в вахтовом посёлке Белый Яр, а на жительство поселился в балке` у Петра - товарища по шабашничеству в Средней Азии. Именно он зазвал меня "если пахать, так пахать на приличный северный коэффициент (добавка к зарплате) 1, 7 в отличие от дальневосточного в 1, 4". А бало`к – это та же избушка-самострой, только как официальная площадь проживания многих северян тех лет, на которой даже прописывали.
   И потекли годы-времена точно во`ды широкой, упругой, судоходной, новой в моей судьбе реки Казым – притока великой Оби. До этого ведь у нас с Петрухой Аму-Дарья была в шабашническом Каракалпакстане, о чём давно написана мною целая повесть…
   
   И вот через 15 северных лет, уже на рубеже миллениума, то есть в начале 2000-х или, как модно называть теперь, нулевых годов, в своём почтовом ящике я однажды обнаружил конверт. Человеком в городе к этому времени я стал достаточно известным: журналист, поэт, руководитель литобъединения, которое принимало активное участие в культурной жизни города и района. К тому же, местное ТВ, на котором в одно время работал корреспондентом, постоянно освещало нашу литдеятельность: встречи, поэтические заседания, вечера, выступления – с чтением стихов, с исполнением авторских песен. А местная газета регулярно публиковала произведения «Литературного салона», как именовалось наше лито. Имели мы публикации и в окружной, и в областной прессе. А ещё я ждал в это время утверждение приёмной комиссии в Москве постановления Тюменской писательской организации, рекомендовавшей меня к приёму в Союз писателей России...
   Письмо было «местного значения» - без адреса и штемпелей, а вместо данных отправителя стояли цифры номера домашнего телефона. Не без интереса я вскрыл конверт и развернул тетрадный листок, находившийся в нём. Листок этот хранится и теперь где-то в моём архиве, но привожу написанное по памяти.
   «Здравствуй! Привет от Сулука! Я давно здесь и давно наблюдаю за тобой. Рад, что ты таким стал. Если захочешь поговорить - звони. Саша».
   Сулук!.. Это слово ударило в черепную коробку, как колокольный язык в звонкие чугунные стенки колокола. Первая мысль была о том, что кто-то из бывших сослуживцев моего Мишки перебрался сюда и узнал меня. А Мишка… Мой единственный, мой дорогой названный брат Мишка, давно, ещё в 1990-ом году, погиб на какой-то речке - под Сулуком ли, под Чегдомыном* ли - где именно, мне и до сих пор неизвестно. (Но начата уже повесть, Сань, и о моём погибшем брате, которого ты, конечно же, знал)…
   Я тотчас набрал указанный номер телефона и попал на незнакомый мужской голос. Это был твой голос, Сашка, ты удачно для меня находился дома. Да, я не помнил тебя, но я почти прибежал к указанному тобой дому, где у подъезда на лавочке меня ждал ты - высокий, почти на голову выше меня парень лет 30. Мы поднялись на второй этаж в однокомнатную квартиру, где вы жили с матерью. За чаем – непьющими на то время оказались мы оба - ты показал мне фотоальбом и в нём я вспомнил-узнал и тебя, и Корову, и виды нашего Сулука. Стали вспоминать, как я обитал в лесу, и оказалось, что легендарную избушку мою кто-то сжёг той же далёкой осенью 85-го. А ты в Сулуке окончил 10 классов, затем два солдатских года служил где-то в автобате водителем; отслужив, женился, развёлся… А когда умер отец, перебравшийся чуть позже меня - после развода с твоей матерью из Сулука на Север в Белый Яр - переехал вместе с ней сюда, в его квартиру. И вот уже шесть лет живёшь и работаешь в городе.
   - И всё это время ты не подошёл ко мне, не дал о себе знать? – поражённый, спрашивал я.
   - Да, не подошёл, - улыбался ты, уже восстановленной в моей памяти, той, мальчишеской своей, смущённой улыбкой. – Хотя я тебя сразу же в первые дни приезда узнал: по местному каналу постоянно показывали. Ты интервью у всякого начальства брал в передачах - важный человек, как подступиться? А потом работа моя пошла - трасса, командировки... Я и на выступления ваши приходил, когда в Белый Яр приезжал, тебя слушал, «Робинзона» нашего вспоминал - всё ждал, а вдруг споёшь его…
   «Робинзона» мы, разумеется, спели в тот же вечер – уже у меня в гостях. Оказалось, что ты помнил песню наизусть - ещё в первых моих текстовых вариантах. В том дне я подарил тебе несколько своих книжек стихов, которые ты принял с благодарностью, но прямо сказал, что стихи не очень любишь, а вот песни, которые получаются из них - совсем другое дело.
   Вот и всё, Саш, что я могу вспомнить теперь и о нашем северном общении. Пару раз ещё ты что-то подвозил по моей просьбе к нашему дому-«деревяшке» на своём грузовике, работая водителем в ЖКХ города. Планировал прокатить меня и на рыбалку на своей моторной лодке. Не вышло...
   Летним днём 2002-го я шёл с рынка мимо твоей пятиэтажки. В третье тысячелетие наш вахтовый когда-то посёлок Белый Яр вошёл, как уютный красивый городок - с капитальными каменными домами, с новостройками, застилаемый понемногу, но повсюду, дорожным покрытием: асфальтом, декоративной плиткой, тротуарами. От продувного на улицах песка, от балков и жилых вагончиков и следа не осталось…
   У твоего подъезда стояли женщины с чёрных траурных накидках.
   - Кто умер? - спросил я какого-то знакомого.
   - Сашка Флоров утонул, в Казыме. На лодке перевернулся.
   У меня больно запульсировала кровь в висках. Сашка?..
   - И не пил ведь парень, совсем не пил. Три дня искали, распух весь… - продолжал знакомый и вдруг, увидев по моему изменившемуся лицу, что я близко знал тебя, запнулся, промолвил:
   - Поднимись, попрощайся, скоро выносить будут…
   Я несогласно мотнул головой и молча, медленно, какими-то опьяневшими ногами отошёл к углу дома, чтоб осмыслить услышанное, увиденное…
   13.00 показывали мои наручные часы.
   «А гроб обычно выносят в 14.00... Есть ещё час…» - вязко ворочались мысли в воспалившемся сознании.
   Солнце июня блистало над молодым северным городом, такое же, как и 17 лет назад - там, в Сулуке над дальневосточными сопками, среди которых вырос ты… А совсем недавно оно, вечное, сияло нам с тобой здесь, где мы так необычно встретились, где ты был молодым, рослым, весь в делах и планах, пусть и не общих с моими. А теперь это наше солнце вдруг светило мне одному. А ты лежал в гробу – мёртвый, распухший от утопления…
   Нет, я не мог более представлять это, и не смог подняться к тебе для прощания, Санька! Понимаешь, не смог! Я не хотел принимать твою гибель, не хотел видеть тебя неживым!
   Слепо, одиноко я поплёлся домой. Ресницы мои слеплялись слёзами…
   
   5.
   …И вот прошло ещё 10 лет - уже после того, белоярского лета, последнего в твоей жизни, Сань. И снова сияет в незабудковом небе нетленное июньское солнце, солнце теперь краснодарское для меня.
   Выставив на сайте нашу «Робинзонаду» с посвящением тебе, я пообещал в ответах на комментарии к тексту написать рассказ об истории возникновения песни и о тебе. И я его написал.
   Зашло, закатилось твоё солнышко, младший друг мой, утонуло в водах далёкой северной реки Казым. А моё - вот оно, ещё сияет мне и новой в моей судьбе речке – глинистой, кубанской речушке с безликим именем Протока. И рассказ этот я тоже публикую в интернете, а затем он появится и в моих новых книгах. Ведь солнце наше почему-то благоволит ко мне, Саша. Ты уж прости его и меня за это. Но, может быть, оно только потому и дарит свет моим глазам, что я ещё так мало рассказал о дорогих мне людях, живших и живущих на земле. Так мало рассказал - о них и за них…
   
   ***
   Пока мы живём и изучаем мир, мир изучает нас…
   

---------------------------------------------------
    *Чегдомы́н — рабочий посёлок (ранее - посёлок городского типа) в России, административный центр Верхнебуреинского района Хабаровского края.

2012 г., Кубань