ПЕСНИ С ВОЛКАМИ. Часть 2

* * *
В его кисловодском пресс-центре Татки не оказалось. «Улетела в Нальчик», – объяснил Малхаз, ехидно, как показалось Тимурханову, ухмыльнувшись. Отчасти назло этому гипотетическому ехидству Тимурханов объявил, что встретит главу своей пресс-службы в аэропорту сам. И разумеется, без охраны.
Малхаз, конечно же, всё равно увязался следом на джипе.
А глава пресс-службы спустилась по трапу в босоножках на высоченных каблуках и в деловом костюме – с юбкой-мини. Прозрачная косынка стягивала рыжую волну волос – странная дань традициям.
Чувствуя, что волнуется, как пацан, Тимурханов шагнул навстречу, стараясь не пялиться на её ноги.
Татьяна, казалось, совсем не удивилась тому, что он здесь, – расплылась в улыбке, наморщив нос, помахала зажатой в руках кожаной папкой и начала что-то азартно рассказывать про поездку, устраиваясь на переднем сиденье.
– Тяжело? – перебил Тимурханов.
Она осеклась и удивлённо заморгала:
– В смысле?
– Тяжело тебе тут… с нашими?
Она вскинула брови, – он вмиг припомнил эту её привычку.
– Ну-у, пришлось кое от чего отказаться, Беслан Алиевич...
– Например?
– Например, я всегда всех называла: «Мой поросёночек»…
Он захохотал так, как не смеялся уже несколько месяцев. Выговорил сквозь смех:
– И как же ты сейчас всех называешь?
– Ну-у… – Она покусала губы, в глазах заплясали знакомые черти. – Орёл… сокол… зайчик… медвежонок… вот ёжиком могу назвать…
– И это все трудности, Татьяна Игнатьевна?
Она невозмутимо кивнула. Тимурханов хмыкнул, но, тронув наконец машину с места, вдруг увидел её круглое колено возле своей ладони, лежащей на переключателе скоростей, и наддал газу так, что машина полетела по шоссе, оставляя позади джип Малхаза. Вдруг разозлившись на себя, он чуть ли не до отказа вывернул на сидюке регулятор громкости – из динамиков грянула лезгинка.
«На тебе!» – подумал он с непонятным злорадством.
А она только, радостно улыбнувшись, опустила стекло и мгновенно сдёрнула косынку с заплескавшихся на ветру волос.

* * *
– Зайдёте ко мне после шести, Татьяна Игнатьевна, – бросил он ей, выходя из машины, и увидел, как она послушно кивнула, и расслабился, когда её тонкая фигурка скрылась в лифте, и заставил себя выбросить из головы всё лишнее, к делу отношения не имевшее, и не смотреть на часы, когда всё равно ещё только три… пол-четвёртого… пять… без двадцати пяти шесть…
Ровно в шесть он отпустил немало удивившуюся секретаршу.
В четверть седьмого в дверь кабинета легонько постучали.
Татьяна стояла на пороге, зажав под мышкой всё ту же папку, глядя чуть настороженно, и Тимурханов, удовлетворённо поняв, что она волнуется, сразу почувствовал знакомую уверенность опытного охотника, сидящего в засаде и знающего, что дичь не денется никуда. Никуда и некуда ей деваться…
А вот про то, как ёкает у охотника сердце, дичи лучше не знать.
Он молча кивнул Татьяне на кожаный громадный диван, но она решительно покачала головой и объяснила просто:
– В этой-то юбке, на этом-то диване, когда у меня коленки будут выше головы?
Он опять захохотал:
– А зачем такую надевала?
– Так ведь по делу же, Беслан Алиевич, – сказала она тоненьким голоском благонравной семиклассницы и, не удержавшись, тоже прыснула. – Это, знаете ли, очень кстати бывает иногда. Когда надо, чтоб у начальников в Нальчике мозги малость того… потекли.
Его собственные мозги ему сейчас приходилось буквально ловить. Чтобы совсем того… не вытекли.
– Тогда сюда присаживайтесь, Татьяна Игнатьевна, – он указал на собственное кресло.
Брови у неё снова взметнулись, но, помедлив, она процокала каблуками по паркету и протянула всё тем же благонравным голоском:
– Мерси вам! Когда ещё доведётся у босса в кресле посидеть… Хотя нет, слово «босс» вам не подходит…
– Да-а? – Он тоже поднял бровь. – А какое подходит? Шеф?
Татьяна вытянула губы трубочкой и всерьёз, – он был готов поклясться! – задумалась. Потом решительно сказала:
– Чиф? Вождь? Хорошо, буду так звать.
– Зови! – Хватая кресло за подлокотник, Тимурханов и сам ещё не знал, что сделает, но сделал – раскрутил так, что она ахнула и выронила папку. Бумаги разлетелись, но ему было уже всё равно, – рывком остановив эту карусель, он заглянул близко-близко в её расширившиеся, потемневшие глазищи.
Её рот на вкус оказался свежим и нежным, и впрямь, как у девчонки, не ведающей ни табачного дыма, ни матерной ругани, ни мужских губ, – это было последней мелькнувшей у него связной мыслью.
А потом опять совсем рядом он увидел её распахнутые глаза.
– За-зачем вы это сделали? – выдохнула она, прижав пальцы к припухшим губам. – Зачем?
Он не думал, что сумеет отстраниться, но отстранился. Усмехнулся, чувствуя, что усмешка получается не лихой, а виноватой:
– Должен же я поближе узнавать своих новых работников…
Извернувшись, она стремительно пролетела у него под рукой – прямо к дверям. Остановилась, прищурилась:
– Вы всех своих работников так узнавали? Малхаза, например?
Ему ничего не оставалось, как снова расхохотаться.
А она, уже вылетев в приёмную, щёлкала кнопками кофеварки. Одним досадливым движением сбросила с ног туфли, сразу трогательно уменьшившись в росте. Сказала, не оборачиваясь:
– Беслан Алиевич…
Стоя в дверном проёме, он прислонился к притолоке, не в силах отвести взгляда. Хотя уже слышал, как в коридоре галдят, явно направляясь сюда, ребята.
Татьяна тоже это слышала и торопливо проговорила, повернувшись к нему и подняв наконец растерянные, сердитые глаза:
– Есть такой анекдот, знаете, наверно… вот сидит лягушка в воде, балдеет… а крокодил ползёт к реке и спрашивает у неё, мол, лягушка, вода тёплая? А та ему и говорит – я тут сижу как женщина, а не как термометр… Так вот… – Она глубоко вздохнула. – Я у вас сижу только как термометр!

* * *
Когда Малхаз решительно сел за руль его «ниссана», Тимурханов сразу понял – зачем. И о ком собирался говорить с ним Малхаз – понял тоже. И всё равно вскипел до красных кругов перед глазами, когда Малхаз, выехав со стоянки, пробурчал:
– Не трогай её, Бес.
Тимурханов размеренно произнёс про себя начало двенадцатой суры Корана и всё-таки сорвался:
– Не твоё дело!
– Она не джуляб. И в джеро не годится. Только в жёны. Не трогай её!
– Не твоё дело, – с силой повторил Тимурханов. – Алихана учи!
– Алихан и сам всё понимает, – невозмутимо отрезал Малхаз. – Она чистая женщина. Не игрушка. Я тебя предупредил, Бес.
– И что сделаешь? – прищурился Тимурханов.
– Уйду, – сказал Малхаз просто. – И все уйдём.
– Останови машину!
Когда «ниссан» затормозил у обочины, Тимурханов распахнул дверцу и, пошарив в бардачке, закурил. Вышел из машины. Малхаз молча подошёл сзади, протянул руку за сигаретами.
– Ты ж бросил, – криво усмехнулся Тимурханов.
– Как она говорит, – тоже усмехнулся тот, – закуришь тут, когда полковое знамя украли…
– Че-го? – Он помотал головой. – Наваждение, не баба!
– Ты ещё не знаешь, какая она! – объявил Малхаз гордо, и Тимурханов скрипнул зубами. – Ты не знаешь, сколько к нам людей ходит, чтоб её послушать! Тебе бы только руки тянуть!
– Сан ваш, – процедил Тимурханов, – заткнись, а?
– А она возьмёт и уедет! – не унимался Малхаз. – Если ты её напугаешь!
– Её-то?! – Тимурханов наконец коротко и невесело засмеялся. – Её напугаешь…

* * *
Сколько людей приходит послушать Татьяну, он убедился на следующий же день. В редакции собственной газеты. Даже охранник на этаже сидел не где положено, – на лестничной площадке, – а стоял возле распахнутой настежь редакционной двери, откуда как раз донёсся взрыв хохота. Мужского, между прочим. И сразу – тишина. И женский голос.
Её голос.
Тимурханов без церемоний показал кулак встрепенувшемуся охраннику, – который, впрочем, и не подумал вернуться на пост, – и встал за дверью.
– Есть такая притча… мол, в каждом человеке идет борьба. Борются два волка. Один волк – это зло. Ну там… зависть, ревность, ненависть, обида, ложь... А другой волк – это добро. Вот. Мир, любовь, надежда, истина, доброта, верность... А какой волк в конце концов победит?
– Который сильнее! – азартно предположил мальчишеский голос. Алихан. И этот здесь!
– Всегда побеждает тот волк, – она помедлила, – которого ты сам кормишь.
Тишина.
Кто-то присвистнул.
Не выдержав, Тимурханов встал в дверях, мрачно оглядывая поворачивающиеся к нему ошеломлённые лица.
– Вы уже закончили свою… лекцию, Татьяна Игнатьевна? – хмуро осведомился он, злорадно отметив, как она вспыхнула. Никакого мини, строгая тёмная юбка в пол, тёмный свитер под горло, пламенные волосы собраны в пучок – училка!
Он ответил как минимум на десять рукопожатий, пока посетители пролетали мимо него в коридор, как выстреленные. На свой пост нехотя побрёл и охранник. В редакции остались только Нажа – верстальщик и по совместительству дизайнер, Алихан и Татьяна, упорно отводящая взгляд.
– Это вы так номер сдаёте? – не удержался он от новой колкости.
– Номер уже сдан, – отозвалась она немедля, разглаживая юбку. – Час назад Малхаз повёз плёнки в типографию. Будут какие-нибудь распоряжения?
– И вам эта толпа не мешала работать? – деланно удивился Тимурханов.
– У-у, когда ей мешают работать, она знаете, какая?! – похвастался Нажа и прикусил язык под его взглядом.
– Вы недовольны моей работой, Беслан Алиевич? – Она наконец подняла на него спокойные, – очень уж спокойные, – глубокие глаза. – Есть претензии? Вам не нравится, что в редакции бывают посетители?
Умом он понимал, что пора заканчивать эту бессмысленную перепалку, но язык уже произносил:
– Когда вас тут не было, посетители не ходили таким… – он запнулся, подыскивая слово, – табуном.
– Это даже мало народу было! – снова встрял неугомонный Нажа, – а вот когда она поёт!
Взгляд Тимурханова упал на притаившуюся в углу за шкафом гитару.
– Ах, она ещё и поёт! – продекламировала вдруг Татьяна, прикусывая губу. В глазах её снова запрыгали чёртики и вдруг погасли. – Беслан Алиевич… Я знаю, что вы меня не психотерапевтом брали, а начальником пресс-службы! Но если людям нравится меня слушать… если это им помогает… я буду говорить, петь, плясать, сказки рассказывать, что угодно, лишь бы им хоть немного стало легче, лишь бы они отошли от этой поганой войны! И вы мне этого запретить – не можете!
– Я вам за психотерапию не плачу, – хрипло перебил он, глядя, как влажнеют её глаза. – И… и ваших оправданий мне не надо. Делайте, что считаете нужным, лишь бы это не отражалось на вашей… основной работе.
Идиот, баран, осёл!
Круто развернувшись, он вышел.

* * *
Всю следующую неделю он специально её избегал. И поэтому буквально окаменел, когда, вернувшись поздно ночью в собственный дом, наспех помывшись и переодевшись, спускаясь в кухню, услышал:
– …Кусок не по зубам, не по Сеньке вина,
Не по росту потолок, не по карману цена,
Не по вкусу пряник, не по чину мундир,
Пуля виноватого найдёт…
Он забыл, что надо дышать. Замер, прислонившись к стене, не веря ушам.
– …Славный урок – не в глаз, а в бровь,
Калачиком свернулась, замурлыкала кровь,
Стала кровь хитра, только мы похитрей,
Пуля виноватого найдёт…
Когда невозможный этот голос умолк, он с трудом набрал полную грудь воздуха.
«За чёртом ли ты сюда её притащил? – угрюмо подумал он. – Чтобы как дурак стоять