отвезти, куда ей надо. И все следом поехали. И она пистолет Султану под ноги бросила, и пела, а мы…
Он замолчал, сглатывая. Поглядев наконец прямо в лицо Тимурханову, попятился.
– Проваливай! – только и выдохнул тот.
Уже в несущейся машине набрал мобильный номер, сказал раздельно:
– Если б погубил её, скот тупой, тебе б не жить.
В трубке раздался невесёлый смешок:
– А ведь твоя она тоже не была, Бес.
Гудки…
* * *
Малхаз сидел на корточках в коридоре перед кухней и уныло строгал ножом какую-то щепку – стружки так и сыпались.
– Нас и хают, и ругают, а мы хаяны живём… – неслось из кухни. – А мы хаяны, отчаянны, нигде не пропадём… Эх, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня… Я тогда тебя забуду, ягодиночка моя… – голос зазвенел. – Когда вырастет… – глубокий вздох, – да на твоём да на камушке холодном зелёная трава…
Тимурханов рванул дверь. Бросил Малхазу через плечо:
– ДIаяла кхузара! Уходи!
– Пельмени вот делаю, – Татьяна зачем-то протянула перед собой вымазанные в муке ладони, будто доказательство. – С рыбой… А то нашей еды я вам так и не приготовила… Рыба, конечно, не та, что надо…
Он каменно молчал, стиснув зубы и видя только, как бьётся пульс на её высокой шее, в нежной впадинке между ключицами. И сюда – пулю?
– Выстрелила бы? – спросил хрипло.
– Нет, конечно! – отрезала она поспешно. Слишком поспешно. – Нет!
– Врёшь, – проронил Тимурханов, не спуская с неё глаз.
Попятившись, Татьяна вдруг распахнула дверцу холодильника. Что-то звякнуло, и перед ним на столе оказалась запотевшая бутылка водки и две рюмки. Она сосредоточенно налила одну до краёв, потом, помедлив, тоже до краёв – вторую. Спохватившись, повернулась к плите и зачерпнула шумовкой пельмени из большой красной облупившейся кастрюли – он и не знал, что такая есть в кухне этого дома, где его семья почти и не жила, где он останавливался только, когда бывал в Грозном.
Поглядев ему в глаза, Татьяна молча пододвинула рюмку поближе, и он, чуть поколебавшись, опрокинул в себя водку. В голове враз зашумело, и, тяжело опустившись на табурет, он подцепил вилкой обжигающие пельмени. Она тоже выпила свою рюмку – так легко, будто там была вода. И снова повернулась к плите.
– Хватит. – Он поймал её за руку, испачканную мукой, и тут же разжал пальцы, увидев синяки на её тонком запястье. Закрыл глаза. – С-суки!
– Беслан Алиевич… – Она качнулась к нему, но замерла. – Ничего же не случилось…
– Завтра же домой уедешь, – отрезал Тимурханов. – Не в Москву. Домой. К себе. Всё, хватит, побаловались…
«А ведь твоя она тоже не была»…
– Беслан Алиевич … – Татьяна присела перед ним на корточки. – Ничего же страшного… Он же понял…
– Этот?!
– Я его не боюсь и от него не побегу! – отрезала она, сверкнув глазами и распрямляясь, как пружина. – Пустите!
Он крепко держал её теперь уже за обе руки:
– Сама собой распоряжаешься, значит? Сама себя казнишь? Вот так вот легко? Смерти ищешь? Я вот тебе сейчас поищу!
Она, кажется, отбивалась. Кажется, вырывалась. Кажется, что-то торопливо говорила, захлёбываясь слезами. Он всё равно не слушал и не слышал. В голове стоял неумолчный гул, а тело только рвалось к этому тонкому телу, обжигавшему его ладони. И лишь когда она вдруг обмякла в его безжалостных руках, будто неживая, он наконец опомнился, хватая ртом воздух и даже застонал.
Кое-как усадив женщину на неудобный табурет, Тимурханов неловко набрал в ладонь воды из-под крана и плеснул ей в бледное лицо, глядя, как медленно раскрываются ещё ничего не понимающие глаза.
– Ну теперь-то хоть уедешь? – спросил хрипло и безнадёжно вместо извинений, вместо оправданий.
Не отводя от него взгляда, она молча помотала головой.
* * *
Видя, как Татка разделывает побагровевшего полпреда на тонкие ломтики, Тимурханов с весёлым сочувствием к высокопоставленному лицу вспомнил ту давнишнюю пресс-конференцию, на которой ему самому досталось от острого язычка этой рыжей ведьмы.
– Вы не обижайтесь только на меня, Иван Филиппович, – закончив разделку, произнесла она вдруг дрогнувшим голосом, и полпред удивлённо моргнул. – Знаете, если бы вы свою кандидатуру на пост президента России выдвинули, я б за вас первая проголосовала!
– Позвольте спросить, почему? – опомнившись, поинтересовался полпред, и всхохотнувшие было журналисты снова притихли.
– А потому что вы перед теми женщинами, матерями… после теракта… на колени встали, – глухо отозвалась Татьяна. – И я вам за это, Иван Филиппович, до земли поклонюсь.
И впрямь низко поклонилась, коснувшись пальцами затоптанного пола.
Корреспонденты вновь зашушукались.
Полпред хрипловато откашлялся.
– Воспитание по Макаренко… – обречённо пробормотал Тимурханов, потирая затылок. – Методом взрыва… Вот же чёртова баба…
И с упавшим сердцем увидел, как завороженно провожает Татьяну глазами высокопоставленное лицо.
* * *
– Что делаешь? – Тимурханов редко когда до такой степени не знал, как сказать то, что собирался сказать.
– Беслан Алиевич… – недоумённо и сонно отозвалась Татьяна, – сегодня номер сдавали… прессуха ещё… час ночи… что я могу делать? Сплю. Нужно что-то?
– Нужно, – он прикрыл глаза, отчаянно злясь на себя. – Умоешься, приведёшь себя в порядок, оденешься… – он откашлялся, – понарядней. Малхаз за тобой заедет.
Молчание в трубке навалилось камнем.
– И?
– И споёшь полпреду! В ресторане. – Тимурханов обозлился ещё больше. – Довыступалась сегодня? Ещё выступишь! Поняла?
– Поняла! – Её голос зазвенел. – И играть в эти ваши игрушки не буду!
– Будешь как миленькая! – обрезал Тимурханов.
– Как же! Ждите!
Гудки…
– И подожду! – скрипнув зубами, он повернулся к Малхазу.– Сейчас поедешь и привезёшь её. Прямо сюда!
– Бес… она же отказалась! – процедил Малхаз, глядя на него исподлобья.
Ресторан был полон. И за столом полпреда, кроме него самого, сидел внимательно слушавший Султан, по лицу которого бродила кривая усмешка.
– Ты глухой? – поинтересовался Тимурханов, прищурившись.
– Она не поедет, – Малхаз катнул желваками на скулах, но, опустив глаза под его взглядом, повернулся и скрылся в дверях.
Полпред опрокинул очередную рюмку коньяка. Султан поигрывал вилкой и ножом, всё так же криво усмехаясь.
И по тому, как вдруг разом стих привычный ресторанный гул, даже не поворачиваясь к дверям, Тимурханов понял – приехала.
Босая.
В чёрном свитере Малхаза, доходившем почти до подола её ночной сорочки.
Встрёпанная рыжая грива прядями падала на глаза, полыхавшие нестерпимым зелёным огнём.
Полпред медленно поднялся, машинально застёгивая ворот рубашки.
Встал и Султан.
Не глядя на него, не глядя ни на кого, она прошла прямо к эстраде, на которой зажигало цыганское трио, властно протянула руку. Черноголовый солист в алой переливчатой рубахе, как завороженный, отдал ей свою гитару. Тряхнув копной волос, она провела пальцами по струнам, одобрительно кивнула просиявшему цыгану. И… без микрофона, в полный голос, уже в совершеннейшей тишине…
– Са ромалэ пхучэла
Бубамара – сосэ ачхэла,
Дэвла, дэвла, вачар лэ,
Бубамара тукэ потчинэл…
Эй, ромалэн ашунэн,
Эй, чхаворэн гуглэ зуралэн,
Бубамара чхайори,
Баро гырга вой си оджили...
Джинджи-ринджи, бубамара,
Цхэлийе, жужийе, хайдэ море хой ромэса…
Оборвала песню на полуслове и так же резко, одним движением вскинутой руки, оборвала загомонивших было цыган:
– Не цыганка я, пхэнори. Гаджинка... Подпойте лучше. Видите, вон баре, – ледяной взгляд обжёг Тимурханова, – песен моих желают!
Тимурханов не желал ничего, кроме как провалиться сквозь натёртый паркет ресторана. Немедля.
– …Песен, ещё ненаписанных, сколько?
Скажи, кукушка, пропой!
В городе мне жить, или на выселках,
Камнем лежать или гореть звездой?
Солнце моё, взгляни на меня…
Глядел на неё весь зал. Глазел, забыв обо всём. А её взгляд не отрывался от них, застывших возле стола полпреда.
– …Кто пойдёт по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле – в бою!
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твёрдой рукой – в строю…
Краем глаза он увидел, как стиснул кулаки Султан.
– …Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох – дай огня!
Вот так…
И когда этот голос, наполнивший зал, взлетел ещё выше, Тимурханов заметил, как мужчины опускают глаза… и сам упёрся взглядом в паркет.
– …Где же ты теперь, воля вольная?!
С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь?
Ответь!
Хорошо с тобой, да плохо без тебя,
Голову да плечи терпеливые – под плеть!
Под плеть…
Только когда затих последний гитарный аккорд, зал будто снова начал дышать. Татьяна улыбнулась расплывшемуся в улыбке до ушей цыгану, возвратила ему гитару и легко спрыгнула со сцены. Так же легко, будто и не касаясь паркета босыми ногами, подошла к ним.
– Прости, – выдохнул Тимурханов, ожидая чего угодно – от попрёков до пощёчины. Не ожидал только, что она лишь мимолётно проведёт тёплыми пальцами по его руке. И скользнёт к выходу, даже не обернувшись.
– Королева… – хрипло, будто в забытьи, пробормотал кто-то сзади – полпред или Султан… и Тимурханов стиснул зубы.
…И если есть порох – дай огня!
Вот так…
* * *
– Да не нужна мне никакая ваша машина, Беслан Алиевич, – упрямо пробурчала Татьяна в очередной раз, когда они уже подъезжали к воротам навороченного автосалона. – Ну зачем? Деньги тратить без толку?
– Не нуди, женщина! Считай, я тебе её напрокат даю, – отрубил тот.
Татка уныло плелась за продавцами, тут же налетевшими бодрой стаей, и только морщила нос – мимо «фордов», мимо «пежо», мимо, мимо…
И вдруг замерла. Глазищи так и вспыхнули.
Малхаз потёр затылок, Алихан широко ухмыльнулся, Тимурханов обречённо проследил за её взглядом: в ряд – блестящим, хромированным, свирепым полчищем – застыли мотоциклы.
Покусывая нижнюю губу, она подняла смеющийся взгляд:
– Что, слабо будет, Беслан Алиевич?
– На слабо знаешь, кто попался? – буркнул он, не в силах сдержать улыбки. Парни за спиной уже откровенно хохотали. – Ну? Какой?
– Ты подумай, Бес, как она у нас – и будет на этом?! – укоризненно покачал головой Малхаз.
Татка уже ловко оседлала ярко-алое с золотом чудовище, обернулась, тряхнув вихрами, подбоченилась:
– А что такое? Мне есть что терять, кроме своих цепей?
– К-каких ещё цепей? – заморгал Алихан обалдело.
– Маркса почитай да! – вздёрнула она подбородок, поворачиваясь к не менее обалдевшему продавцу.
– Будете её на машине следом… провожать, – пояснил Тимурханов ехидно. – Туда провожать… сюда провожать…
– Туда ехали – за ними гнались, обратно едут – за ними гонятся, – не менее ехидно прищурилась Татьяна и вдруг на мгновение опустила глаза. – Беслан Алиевич… Спасибо…
– Спасибом не отделаешься, – развёл он руками, чувствуя себя, как всегда рядом с нею, бесшабашным подростком. – Покатаешь?
И видя, как округляются её глазищи, захохотал.
* * *
«А твоя жена, Бес, к твоей бабе поехала…»
Смска пиликнула в телефоне в полдень.
Не думая больше ни о каком интервью, не объясняясь и не прощаясь, Тимурханов стремительно вышел и сел в машину.
По лестнице на Таткин этаж он взбежал. Позвонил в дверь, ещё и ещё раз.
Лёгкие шаги, и дверь распахнулась.
– Вы чего? – Татка подбоченилась.
Отодвинув её в сторону, он двумя шагами оказался на кухне, такой же маленькой,
