в собственном доме, не решаясь в собственную кухню войти? Чтобы трястись, когда она куда-то отправляется, и отдавать ей всю свою охрану? Чтобы скрежетать зубами, глядя, как эти охранники мотаются за ней с блаженными улыбками, как бычки на верёвочке?»
Никогда ещё его пресс-служба не работала так дельно, и никогда ещё его газета не расходилась таким тиражом – влёт, с колёс.
Татьяны в кухне не было. Были магнитофон и Алихан.
– Бес, а найдём денег – Таткин альбом записать?! – жизнерадостно вскинулся последний, но, поглядев на дядюшкино лицо, враз заткнулся и вскочил, намереваясь исчезнуть.
– Магнитофон оставь, – проронил Тимурханов.
– …Прятались вены – искала игла,
Ликовали стрелы, порвалась тетива,
Колесом в огонь, щекой – в ладонь,
Пуля виноватого найдёт…
* * *
В очередном помпезном мероприятии, должном подчеркнуть стабильность и спокойствие, воцарившееся в республике, пресс-служба Тимурханова должна была принять участие постольку-поскольку. Что надо, обозреть, не слишком борзея при этом; кого надо, куснуть; пройти по краю и умудриться не упасть, – всё, как всегда. Но это было не просто мероприятие, это был рок-фестиваль…
Тимурханов лично приехал за Татьяной к окончанию пресс-конференции организаторов действа. Но… пресс-конференция раньше началась и, следовательно, раньше закончилась, как и генеральная репетиция действа на стадионе, а Татка уже азартно обсуждала что-то за сценой с двумя местными звукачами, нежно оглаживая пульт. Тимурханов застонал почти вслух.
Увидев его, она неохотно распрямилась, не снимая ладони с пульта, умоляюще поглядела:
– Беслан Алиевич…
– С ума сошла?! – не повышая голоса, яростно прошипел он.
– Беслан Алиевич… Одну песню… только одну… никого уже нет… а пацаны зато отстроятся…
Пацаны, – оба не старше семнадцати, – вытаращились на него так же молитвенно.
Сдаваясь, он махнул рукой:
– Чёрт с вами, давай одну!
Расплываясь в улыбке, она метнулась к микрофону.
– …Волчий вой, да лай собак,
Крепко, до боли сжатый кулак,
Птицей стучится в жилах кровь,
Вера да надежда, любовь.
«За» голосуют тысячи рук,
И высок наш флаг,
Синее небо, да солнца круг,
Всё на месте, да что-то не так.
В небе над нами горит звезда,
Некому, кроме неё, нам помочь,
В тёмную-тёмную-тёмную ночь…
Душу она вынимала, эта женщина. Вынимала и ставила обратно – уже другую.
Он закрыл глаза.
А когда открыл, когда закончилась песня, когда Татка привычным жестом отправила на стойку микрофон, Тимурханов таким же привычным жестом нашарил сбоку под пиджаком кобуру.
Охранники Султана стояли почти вплотную к сцене и таращились на Татку. И Султан тоже был здесь. И тоже не спускал с неё прищуренного острого взгляда.
– Начальник пресс-службы? – протянул он медленно, нараспев. – Хороша у тебя пресс-служба, Бес!
– Хороша, – согласился Тимурханов невозмутимо, крепко беря свою пресс-службу за локоть и лихорадочно вспоминая, во сколько сегодня рейс на Москву. Он запихает Татку в самолёт, даже если придётся её связать. Но сперва надо выбраться с проклятого стадиона.
– Про меня вот только нехорошо пишет. Но поёт… как надо, – почему-то запнувшись, продолжал Султан. – У меня на дне рожденья споёт? Я заплачу. Много. Вот за эту песню, что она сейчас пела. Ты же знаешь, я не скупой. Ты вот ей сколько платишь?
Тимурханов отдал Татьяне должное, – она низко опустила голову и молчала, как глухонемая.
– Я бы такой женщине чистым золотом платил, – Султан тяжело усмехнулся. – Так сколько хочешь за свою песню, пресс-служба?
– Да нисколько! – Татка всё-таки вскинула взгляд, и Тимурханов сжал зубы. – Я песнями не торгую. Не на базаре.
Сзади послышались ещё шаги, Тимурханов скосил глаза и облегченно перевёл дыхание – Малхаз, Алихан и трое новых ребят.
– Значит, не споёшь? – разочарованно протянул Султан. – Зря… Не пожалела бы.
Он надменно кивнул Тимурханову и двинулся вместе с охраной к своему кортежу.
Тимурханов провожал их глазами, пока не заурчали автомобильные моторы, и только потом повернулся к Татьяне, бледной, как молоко. Качнувшись к нему, она пробормотала:
– Простите, Беслан Алиевич, подставила я ва-ас…
– Ш-ш, – прошептал он в пушистую макушку, уткнувшуюся в его пиджак. – Всё обойдётся... Сейчас в Москву полетим… альбом твой запишем…
Она так и подскочила, захлопала мокрыми ресницами.
– Класс! – заорал Алихан.
– Всё, что ни случается, к лучшему – знаешь такую поговорку? – подмигнул Тимурханов, вымученно улыбаясь.
«В небе над нами горит звезда,
Некому, кроме неё, нам помочь
В тёмную-тёмную-тёмную ночь…»
* * *
– Я тебе запрещаю, поняла?! – гаркнул Тимурханов в трубку мобильника, которая, казалось, раскалилась, а вибрировала – так уж точно. – Только попробуй туда сунуться!
– И что будет, если сунусь? – Он прямо-таки видел, как раздуваются её тонкие ноздри. – Уволите, что ли?
Он скрипнул зубами – баба взяла столько воли, сколько он собственноручно ей дал.
Но поездка в это село, которое ещё не остыло после побоища, там учинённого, когда всё вокруг было наводнено и теми, и этими…
Малхаз нетерпеливо посигналил.
– Еду! – бросил Тимурханов через плечо, и в трубку: – Значит, так, Татьяна Игнатьевна!
– Внемлю, затаив дыхание! – процедила она.
– Очень хорошо! – Он невесть отчего вдруг развеселился. – Предупреждаю в последний раз: попробуйте только сделать по-своему, а не по-моему… уволить – не уволю! Сниму ремень и выдеру так, что вы потом неделю будете работать стоя! Понятно?
Вместо ответа он услышал тишину, а потом: «Аппарат вызываемого абонента не отвечает»… Он ещё раз набрал номер – «…или временно недоступен».
Уже садясь в машину, Тимурханов позвонил Алихану:
– Где Татка?
– Раскокала телефон… – пробурчал тот. – Об стену. Всмятку.
– Но никуда не поехала?
– Нет.
– Вот и держите её, не выпускайте! – Он развеселился ещё больше, повернувшись к Малхазу. – Вон туда, в салон давай на минутку…
– Какой ещё салон? – простонал Малхаз, но машину припарковал.
…Таткина голова, как факел, полыхала среди собравшейся возле пресс-центра журналистской братии, ожидавшей каких-то известий. Она даже косынку не соизволила надеть. Зыркнула исподлобья.
– Татьяна Игнатьевна! – подозвал он, и галдёж враз стих: журналисты, несомненно, видели печальную гибель мобильника, да и слышали многое, благо и он, и Татьяна орали, не заботясь о чужих ушах.
Подошла. Не торопясь. Глаза сощурены. Нижняя губа прикушена.
Тимурханов так же нарочито медленно полез в карман и протянул ей последней модели увесистую дорогущую «Нокию»:
– Вот этой бросайтесь на здоровье. Не дамская игрушка, выдержит.
Она осторожно взяла телефон, покачала в ладони. Глазищи вспыхнули.
– Татка, не смей! – заорал Алихан, вмиг всё сообразив.
– Проверить же надо, – невинно пожала она плечами и с размаху вмазала мобильник в асфальт – кажется, даже искры посыпались. Журналисты ахнули, а она подхватила злосчастную «Нокию» – целёхонькую, поднесла к уху, потыкала пальцем в кнопки.
У Тимурханова в кармане затрещал сигнал вызова.
Вокруг загалдели.
– А что, Татьяна Игнатьевна, у присутствующих есть билеты на это шоу? – поинтересовался он невозмутимо.
Она помотала головой, не подымая глаз.
– Тогда… – и он властно сделал знак охране.
* * *
– Где?
Алихан молча ткнул пальцем за окно.
Навороченные пластиковые окна в приёмной отсутствующего пока северокавказского полпреда почти не пропускали звуков, и Тимурханов сам приоткрыл створку, глянул вниз.
В отличие от него, ни его пресс-служба, ни его охрана отнюдь не скучали. Пресс-служба восседала на бетонном парапете, подстелив газетку «Коммерсант», скрестив точёные ноги и весело грызя яблоко. Время от времени она помахивала этим яблоком в разные стороны. Его охранники сосредоточенно, повинуясь движениям яблока, устанавливали свои четыре машины по разным сторонам маленькой площади, – скорее, площадки, – перед резиденцией полпреда. Охрана же полпреда глазела на эти манипуляции, разинув рты. Словом, все, абсолютно все были при деле.
– Чего там? – нетерпеливо спросил за его плечом майор из Ингушетии, до конца открывая створку.
Во всех остановившихся наконец машинах водители одновременно распахнули настежь дверцы.
– Система «Долби сораунд»! – провозгласила Татьяна, взмахнув яблоком.
И из всех четырёх машин во всю мощь динамиков ринулась одна и та же песня, хит этого лета:
– Чёрные глаза, вспоминаю, умираю, чёрные глаза, я только о тебе мечтаю, чёрные глаза, самые прекрасные чёрные глаза…
Ингуш рядом с Тимурхановым хлопнул себя по бокам и зашёлся от хохота. Тимурханов же оборвал смех, когда увидел, как из камуфлированной толпы, глазеющей на действо, враз вымахнул в лезгинке какой-то орёл и подлетел к Татке – единственной женщине в этой толпе.
Она сперва испуганно заоглядывалась и замотала головой, а потом…
– Гляди, гляди! – воскликнул ингуш, восхищённо таращась вниз.
Татка, закусив губу, решительно отшвырнула яблоко, и, спорхнув с парапета, павой поплыла среди расступившихся, хохочущих, неистово аплодирующих мужчин.
– Ну что за баба, а?! Огонь! – ингуш помотал головой и покосился уважительно: – Твоя?
– Моя! – буркнул сквозь зубы Тимурханов и решительно захлопнул окно. Подозвал Алихана: – Скажи им, я велел прекратить, рехнулись они там совсем, что ли?!
Разочарованный Алихан медленно, нога за ногу, поволокся по коридору.
– Бе-гом! – рявкнул вслед Тимурханов.
Но внизу уже засигналил, разворачиваясь, кортеж полпреда, и лихая мелодия оборвалась сама собой.
* * *
Тимурханов сперва и не понял, почему у приехавших к нему в офис ребят такие окаменевшие, напряжённые лица. А когда понял…
– Татка? Что?!
– Н-нет, ничего… ничего такого, – поспешно забормотал Алихан. – Мы её домой к тебе отвезли. Пока… – И, запнувшись под его взглядом, ещё торопливее: – Н-на концерт её Султан привёз… верней, его водитель её п-привёз… а остальные – следом…
– Как?! Как она к нему попала?! – Тимурханов рванул ворот рубашки.
Парни молча отвели глаза. Алихан продолжал, захлёбываясь:
– Она… она из машины выскочила и п-пистолет ему под ноги кинула… и п-потом уже н-на концерт… а п-потом мы её подхватили, и к тебе, а она м-молчит, ничего не говорит… только «всё в порядке, всё в порядке»… мы тогда… вот…
Они расступились, и кто-то из коридора протолкнул в кабинет ёжащегося, нервно озирающегося парня – Тимурханов как-то мельком видел его в свите Султана. Тот испуганно вытаращил и без того выпуклые, как у рыбы, глаза, переглотнул, кадык так и дёргался на худой шее.
– Что вы с ней сделали? – очень тихо спросил Тимурханов.
– Ничего! – Парень умоляюще прижал руки к груди. – Клянусь Всевышним! Султан велел её найти и к нему привезти, наши и привезли…
Так. Он ещё раз глянул на повесивших головы ребят.
– Дальше!
– Он с ней начал говорить... они стояли у машины… я не слышал, про что…
Ясно, про что. Яснее ясного.
– И тут она у него пистолет из-за пояса как выдернет… а он засмеялся только… и говорит ей – всё равно не выстрелишь… а она говорит, в тебя, мол, нет… и ткнула пистолет себе вот сюда… – Парень поднёс руку к шее. Глаза его раскрылись ещё шире, голос упал до шёпота. – И говорит, мол, только я сама собой распоряжаюсь, вот и распоряжусь. Он тогда обругал её всяко… и велел Руслану её
