Вот мы и встретились 9-10

договор. – Пошли к телеку, - а там не утерпел узнать подробности:
- Вроде слюбились?
Сын, привычно заложив руки за голову, откинулся на спинку дивана.
- Послезавтра уеду.
Отец разочарованно, с досадой, крякнул.
- Та-ак! Раз так, то конечно, вали.
- Мать бы как-нибудь подготовить, - высказал единственную причину задержки непутёвый лоботряс.
Всеволод Иванович, не глядя на отпрыска, пообещал:
- Поговорю с ней, скажу, что отложили сговор на проверку.
- Может, и на самом деле так, - задумчиво согласился несговорчивый жених. – В следующий отпуск приеду, тогда и понятно станет, - и подумал: - «За два года всё утрясётся».
Молча пялились на экран, пока младший не стал клевать носом, усыплённый каким-то сериалом с бесконечной бессмысленной стрельбой и трупами. Тогда старший поднялся, освобождая диван.
- Ложись, у тебя завтра хлопотный день.
Сын послушно постелил постель, лёг, но сон ушёл. Нащупал лежавший рядом мобильник, задумчиво повертел в руках и медленно стал просматривать занесённые в память телефоны. Её телефона не было. Идиот! Он же стёр его! Неврастеник! Как будто вместе с телефоном можно стереть и память. Оживил в своей памяти адрес – нет, не забыл – и, не торопясь, перенёс в память мобильника. Интересно, как она там, на холодном Севере, не простудилась? Не должна бы, в театрах и клубах и там должно быть тепло. Меня-то уж точно забыла. Хотел вот посмотреть на неё на сцене, а придётся смотреть на других. Вера, конечно, эффектнее, но почему-то тянет к той, неуловимой и далёкой, а не к этой, рядом. Неужели и впрямь у него вспухло самолюбие? От Маши веет теплом и энергией, а эта, что рядом, словно роза в целлофане. Поскорее домой, а там – в тайгу и обязательно на всю зиму на горные работы, чтобы вымерзла напрочь отпускная дурь.
Когда в театральной раздевалке они скинули пальто, Иван Всеволодович почти остолбенел при взгляде на спутницу. Длинные волосы её, волнистые на концах, были свободно стянуты на спине серебряной нитью в пышный хвост, стройные ноги обтягивали белые замшевые сапожки на среднем каблуке, а умопомрачительные телеса обтягивало светло-серое шерстяное платье с длинными рукавами и глухим стоячим воротничком. И всё равно от закрытой фигуры нельзя было глаз оторвать. На ней не было ни макияжа, ни украшений, всё в первозданном виде, но в таком, что когда они вышли в фойе, то род мужской дружно устремил взгляды, медленно пробегая восхищёнными глазами снизу вверх и обратно. Даже дамы, одетые в вечерние, по-разному декольтированные, платья, расписанные умелыми визажистами и увешанные драгоценностями, и те не оставили без внимания Золушку, окидывая её бесцеремонными презрительными взглядами и переводя прищуренные злые глаза на кавалера-верзилу, одетого в контраст в тёмно-синий костюм с голубым гугинским галстуком, купленным матерью. И от этого, и от молодой красивой спутницы, и от нездорового повышенного внимания к ним Ивану Всеволодовичу стало не по себе, но он крепился, изображая как мог высокомерное безразличие и проклиная себя за то, что вообще вылез на люди в непривычной шкуре и в непривычной роли индюка, оберегающего самку.
- Иван Всеволодович, - Вера тоже почувствовала чересчур откровенные взгляды, - пойдёмте на места, а то меня уже раздели до ниточки.
Индюк криво ухмыльнулся.
- Не обращайте внимания, - посоветовал покровительственно. – Просто вы сегодня обворожительно хороши в этом платье
Она обречённо вздохнула, подняв на него виноватые глаза.
- Оно у меня единственное выходное. Что делать, если я из него чуть выросла. Разве заметно?
«Да она совершенно безразлична к женской оснастке!» - подумал Иван Всеволодович.
- Ещё как! У вас такая фигура, - объяснил постороннее внимание, - что никакой одеждой невозможно скрыть, и никакими усилиями не отвести мужских глаз.
- И ваших – тоже?
- Каюсь, - он невольно рассмеялся.
- Надо было прийти к самому началу, - и быстро пошла, опустив голову, в зрительный зал, а там – в начало партера, где им предстояло окунуться в затмение высокого искусства.
- Давно вы были здесь? – начал отвлекающий трёп Иван Всеволодович, с любопытством оглядывая небогатый театральный интерьер и заполняющую зал разношёрстную публику, большая часть которой была одета в повседневную одёжку, чаще всего – в джинсы и свитера. «А я-то, дурень, беспокоился о костюме», - посетовал синий индюк, но тут же и оправдал себя: - «Для Веры старался». А она, как всегда, замедлила с ответом. «С такой и не поцапаешься всласть», - отметил он и ещё один дефект у невесты.
- Года три-четыре назад, ещё в студенчестве подруги затащили на чеховскую «Чайку».
- Понравилась?
- Не помню, - уставилась она пустым тёмным взглядом на занавес.
- Э-э, да вы и не театрал, - тут же навесил ярлык психо-маркёр.
Она повернулась к нему лицом, глаза были непроницаемо темны, целлофан плотно завёрнут.
- И не телеголик.
- Чем же вы занимаетесь по вечерам, как убиваете свободное время? – упорно долбил Иван Всеволодович в обёртку, пытаясь продолбить отверстие к захолодевшей душе.
Она опять ответила не сразу, словно тщательно подбирая слова, и опять отвернулась к занавесу.
- У меня его фактически нет, - и опять сделала паузу. – Почти всё уходит на домашнюю работу, школьную подготовку и справочный интернет. Если что и остаётся, то предпочитаю полежать и почитать русских философов, особенно Бердяева и Ильина. Недавно увлеклась Гумилёвым. – «Ого!» - уже в который раз удивился дилетант-философ новой чёрточке характера учительницы. – «Серьёзная дама».
- А родители?
Она молчала дольше обычного.
- Отец не терпит пустых разговоров, не касающихся его.
- Ясно. – «Вот отчего её душа свёрнута в замкнутый клубок». – С мамой больше?
Опять гнетущая пауза.
- А вы часто бываете в театре? – спросила, не поворачивая головы.
«Чего спрашивать-то?» - разозлился подначенный Иван Всеволодович. – «Не знает, что ли, где я работаю? Да если бы жил в Москве, то не пропустил бы ни одного спектакля с Марией Сергеевной».
- По возможности, - и сухо разъяснил эти самые невозможности: - У нас в посёлке профтеатра нет.
Вера повернула голову, чуть оживив глаза.
- Извините, ляпнула, не подумав.
- Пронесло,- извинил заядлый театрал. – Сегодня нам, конечно, Чехова не покажут. – Раскрыл двулистную программку: - Жорж Жмурик. Знаете такого?
- Нет.
- Наверное, из молодых да шустрых, борзописец. «Двое в квартире, не считая тёщи». Как вам название?
- Пошловато-претенциозное.
- Смахивает. Как думаете, о чём шедевр, чем завершится?
Она, наконец, повернулась к нему на пол-оборота туловища, оценив потуги как-то снять напряжение и убить время до начала.
- И думать нечего: обычное мещанское противостояние, заканчивающееся тем, что зятю придётся собирать чемодан. Самая насущная тема сегодняшнего времени.
- Ой ли? – не согласился Иван Всеволодович с упрощённым сюжетом. – Если насущная, то такую и показывать смысла нет – никому не интересно. Скорее всего, Жмурик поиграет с нами в жмурки, и конец драмы четверо завершат дружно.
- Как четверо? – удивилась Вера, недоумённо подняв ровные густые брови. – Их же трое.
- Пока. В финале тёща усилит свой фронт, приведя четвёртого. – Соавтор смотрел на соседку вызывающе-весело, гордый придумкой. – Предлагаю пари: кто окажется прав, у того и будем ужинать, согласны?
У неё совсем повеселели глаза, засветившись крохотными светлыми точками.
- Нечестно. По вашему, выигравший и платит. Но я согласна.
- Замётано. – Уладив спорное дело, они, склонившись друг к другу, успели ещё внимательно изучить по программке состав труппы, никого не запомнив, как прозвенели сразу все три звонка, зал заполнился больше, чем наполовину, и началось действо.
До антракта оно шло по сценарию Веры. Незамысловатый сюжет скрашивали юморные мизансцены и отличная игра провинциальных лицедеев. Иван Всеволодович с удовольствием смеялся, не знакомый с ситуацией на практике, изредка приглашая взглядом присоединиться спутницу, но та только иногда сдержанно улыбалась. В антракте позвал прошвырнуться по фойе, показать синий костюм и заглянуть в буфет, но Вера отказалась, всё ещё стесняясь своего платья и себя в нём.
- Ну, как драма? – пришлось и вежливому спутнику отказаться от бодрящего коктейля. – Понравилась?
Она повернулась к нему анфас, и он невольно задержался взглядом на хорошо обрисованной платьем полной груди.
- Ничего. Не понравилось, как они бесстыдно раздеваются почти донага и изображают любовные ласки на людях, полуприкрывшись одеялом. Неприятно смотреть.
- Почему же бесстыдно? – обиделся за Марию Сергеевну Иван Всеволодович. – Что делать, если таковы современные законы жанра, требования оскотинившейся публики  и часто само- и себялюбивых режиссёров? Почему неприятно? Вы же смотрите соревнования, где спортсмены ничуть не больше прикрыты. – К концу первого действия ему всё чаще мерещилось, что в роли молодки на сцене Маша, и очень переживал за её обиды от мужа-оболтуса и матери-злюки. Может, и в театр он надумал идти потому, что очень захотелось посмотреть на ту, что ускользала, не давала увидеть себя ни в жизни, ни на сцене. Может, и в театр он надумал идти потому, что очень захотелось посмотреть на ту, что ускользала, не давала увидеть себя ни в жизни, ни на сцене.
- Не сердитесь, я понимаю, - Вера примиряюще положила ладонь – она была холодной – на руку театрального адвоката, а он подумал зло: «Вот бы кого на сцену вместо посиневшей от холода и стыда худышки, аншлаг был бы обеспечен». – Мне их жалко.
Он повернул руку, собираясь ухватить и согреть её ладонь, но она убрала, чуть покраснев.
- А вам не хотелось стать актрисой?
Недотрога опять замкнулась.
- Мне вообще ни кем не хотелось стать.
«Да», - решил он, - «кто-то крепко испортил жизнь девочке, так, что напрочь отбил всякие надежды на счастливое будущее, заставив затаиться в себе и отгородиться от мира», - и с участием взглянул на посмурневшую соседку.
- Знаете, вам не о чем жалеть, я уверен, что профессия учителя намного полезнее для общества любой другой.
- Даже геолога?
- Даже, - не колеблясь, подтвердил он. – Ну, а если вдруг, предположим вполне вероятное, появится в городе ещё какой-нибудь замечательный человек из дальних краёв, вроде меня, - Иван Всеволодович сделал многозначительную паузу, - и вы встретитесь и нечаянно полюбите друг друга, и он позовёт вас, поедете с ним?
Вера опять повернулась к нему всем телом, словно показывая, что готова к открытому честному разговору, и внимательно вглядывалась затемнёнными зрачками в его заинтересованно ожидающие глаза, обдумывая нелёгкий ответ.
- Поеду, - сказала глухо, негромко, и ответ её, он чувствовал, вырвался из самых глубин затаившейся души.
- Не побоитесь уехать от устоявшейся жизни и любимой работы? – нещадно пытал иезуит.
Она не замедлила с подтверждением:
- Уеду.
Как бы он хотел услышать это от той, что затерялась где-то на севере.
- А если там, в его далёких краях, не будет возможности работать по профессии, тогда как?
Глаза её потемнели ещё больше, а черты лица словно затвердели, только на щеках появились розовые пятна.
- Что ж, - Вера неожиданно расслабилась, видимо, окончательно решив свою судьбу, даже улыбнулась, и в тёмных зрачках появились живые просветы. – Тогда у меня останется самая главная