-11-
Проволынив три дня, отмокнув в ванне с морской солью и отлежавшись на диване с томиком Чехова, Мария Сергеевна, наконец, собралась в храм, чтобы услышать от Аркадия заслуженные похвалы за успешно проведённые мёрзлые гастроли и заново включиться в служение любимому искусству. Встала как никогда рано, тщательно намарафетилась и, взяв фиолетовый кристалл, уселась в уголок дивана в ожидании времени ухода. Вертя камень в пальцах с наманикюренными ногтями и согревая ладонями, попросила вслух:
- Ну, давай, маг, где ты там, явись, подскажи, что меня ждёт, - но, сколько ни вертела талисман, ни дула на него, камень был чист и прозрачен. – Ну и чёрт с тобой! А ещё трепался: позови – явлюсь. – Она положила аметист на место, прошла в кухню, достала из ящика стола письмо, смяла вместе с конвертом, уложила на тарелку и подожгла. Когда оно, почернев и съёжившись, развалилось на части, умяла пепел пальцами, открыла форточку и сдула его наружу. – Всё? Всё, так всё – не больно-то и надо!
В старый двухэтажный особняк, переделанный под каменный театр и давно ожидающий реставрации или сноса, что проще и дешевле, почти вбежала, чувствуя, как радостно-тревожно забилось сердце.
- Ну, здравствуй, как ты тут без меня? – прошептала, нежно прикоснувшись к стене. – Не забыл? – и твёрдым шагом, гулко стуча каблуками модняцких лаковых сапожек с голенищами-раструбами до колен, направилась прямиком на ковёр. Не доходя до пыточной, упёрлась взглядом в доску объявлений. Вывешены были два свеженьких. Одним объявлялось, что театр приступает к постановке мюзикла «Кошки-мышки», и ниже перечислены задействованные в очередном шедевре артисты. Первыми, на главных ролях, стояли Алёна и Влад, очевидно, он – кот, а она – мышка, или наоборот, она – кошка, а он – мышь. В перечне не было Пирамидона, Стаса, обеих заговорщиц и… Марии Сергеевны тоже не было. Вторым был приказ, которым за низкие профессиональные качества, не соответствующие новым требованиям времени, и недостойное поведение во время гастролей, выразившееся в ущемлении прав других гастролёров в свою пользу и позорную связь с флотским шефом, а также в связи с модернизацией и реорганизацией театра в музыкально-молодёжный имени Б. Моисеева (МММ) уволена актриса Гончарова Мария Сергеевна. По мере усвоения хвалы за удачно проведённые гастроли щёки позорницы пламенели всё больше и больше, а на глаза навернулись злые слёзы негодования и обиды. Резким движением она сорвала приказ, скомкала и растоптала, потом решительным шагом подошла к директорской двери, с силой рванула, но та оказалась заперта. Из зрительного зала донеслась громкая музыка. Мария Сергеевна развернулась и стремительно зашагала туда. И уже у самого входа в зал подумала, что, как ни крути, а в приказе есть-таки большая доля правды. Всё равно было обидно, но съездить Аркашу по ухмыльной наглой морде расхотелось. Остановилась в дверях. На сцене шла репетиция. Из музыкального центра лающе звучал невыразительный голос попсовой одноразовой певицы, а на подмостках, умоляюще заламывая руки и сладострастно изгибаясь гибким телом, корчилась, разевая рот в такт фонограмме, Алёна. И всё это для того, чтобы умолить, охмурить белокурого херувима, роль которого досталась Владу. Понаблюдав некоторое время за этим непотребьем, Мария Сергеевна громко позвала:
- Аркадий Михайлович! Можно вас на минутку?
Все на сцене враз застыли, певицу вырубили, а главреж и по совместительству ради экономии директор поплёлся к ней, чуть приволакивая тощие ноги «и поджав хвост», - заметила она.
- На каком основании? – почти выкрикнула в запале, испепеляя гневным взглядом, когда он приблизился, но остановился поодаль, помня о непредсказуемом взрывном характере уволенной.
Старательно отводя взгляд, перебегая им из стороны в сторону и часто разглядывая что-то на полу, дирреж промямлил:
- Поступил документальный сигнал от двух молодых артистов, и я как руководитель должен был среагировать. – Фамилии стукачей можно было не называть.
- Клевета! – возмутилась Мария Сергеевна. – Ты получил отзыв моряков?
Аркаша заелозил ногами и ещё дальше отступил от разъярённой мегеры, опасаясь непредсказуемого финала мини-драмы. Он был таким жалким и прибитым, что она поняла: экзекуции не получится.
- Я обязан был отреагировать, - опять пробормотал он, даже не затлев и воодушевляясь: - И вообще, мы переходим на новый формат: молодёжный мюзикл, для которого нужны молодые артисты, ровесники зрителей.
Старая актриса фыркнула:
- Под фонограмму?
- Почему бы и нет, - подтвердил непотопляемый режиссёр тонущего театрика. – Почему в наступившее время технического прогресса не воспользоваться достижениями акустики и в театре? Наш зритель, если и заметит, не будет возражать. Вспомни, сколько эстрадников выступает под фонограмму, собирая огромные залы и даже стадионы? И ничего. Современной продвинутой молодёжи нужны массовое общение и ритмическая бодрящая музыка. И неважно, откуда она доносится, важны не внешние, а внутренние ощущения. Не важен и текст, и сюжет, важнее, чтобы они были на непонятном английском. Мы будем играть и петь на английском. Ты у нас не потянешь.
- А без меня у тебя ничего не получится, - Мария Сергеевна презрительно улыбнулась.
Мюзик-режиссёр разом стушевался, упёршись взглядом в пол.
- Я знаю,- но так и не осмелился взглянуть в глаза уволенной ведущей актрисы.
А она ещё больше скривила губы, ещё больше растянула рот в презрительной улыбке к невзрачной особе бывшего для неё худрука.
- Ты, может быть, и неплохой режиссёр, но человек – дерьмовый.
- Я знаю, - как заведённый повторил он глухо.
Со сцены послышался требовательный голос руководительницы художественного руководителя:
- Аркадий Михайлович, мы ждём, надо работать.
- И хорошо, что ты меня уволил. – Мария Сергеевна резко повернулась и пошла вон из чужого театра, задорно стуча каблуками и ни с кем не попрощавшись.
В «Опеле» посидела с минуту, осваиваясь со статусом вышвырнутой актрисы, включила мотор и рывком отвернула от тротуара, чуть не врезавшись в «девятку». Та затормозила, молодой парень высунулся в окно пассажира, увидел бабу-водителя и покрутил пальцем у виска. «Он и сам не представляет, до чего прав», - подумала она и уже осторожно вырулила в общий разреженный дневной поток.
Пошёл мелкий нудный дождь. Включила дворники, но глаза всё равно застилала мокрая муть. Провела пальцами – оказывается она, не подозревая, рюмила. Кое-как платком стёрла горькую влагу вместе с тушью, глубоко вздохнула и уже совсем спокойно поехала дальше. На памятном тротуаре, несмотря на такую же слякоть никого не было. Остановилась у того самого «лондонского шопа», купила две бутылки того самого «Муската» и коробку тех самых эклеров. Дома распечатала одну бутылку, открыла коробку, положила на противоположный край кухонного стола аметист и, усевшись на своё место, спиной к холодильнику, предложила:
- Ну что, отметим падение звезды?
Полстакана выпила по-русски, залпом, и не почувствовала никакого облегчающего эффекта. Пришлось повторить, и только тогда по сосудам и капиллярам заструилась горячая кровь, нагретая растворённой энергией южного солнца. Вяло зажевала одно пирожное, не чувствуя вкуса крема, и захлопнула коробку. Зашумело-таки в голове, отяжелив её так, что пришлось подпереть руками. Устремила плавающий взгляд на кристалл. «Вот так, мой дорогой маг, сверзилась курва! Что будем делать?» - и, поместив подбородок на сложенные одна на другую ладони рук, уложенных локтями на стол, уставилась на камень, пристально вглядываясь в него полуприкрытыми глазами. И вдруг, что это? Увидела лохмача! Он сидел там, где сидел раньше, и скалился в весёлой улыбке. «Чего лыбишься-то? – спросила, злясь, а он в ответ: - «Поедешь со мной». «Вот ещё!» - возмутилась она. – «Ни за что! Что я там буду делать?». А он, положив на стол руки, раскрыл громадные ладони, а в них – груда искромётных камней: красных, синих, зелёных, белых, фиолетовых, - и все, перекатываясь, испускают такой яркий свет, что глазам больно. «Будешь собирать такие», - сказал, - «красные дарят жизнерадостность и жизнестойкость, зелёные – верность и самоотверженность, синие – любвеобильность и преданность, фиолетовые – доброту и справедливость, белые – искренность и честность…» - «Дай!» - она протянула руки по столу, голова соскользнула с ладоней, стукнулась о столешницу, и она проснулась.
- Жмотина! – обругала лежащий перед ней талисман и ушла в морскую ванну. Нырнув по уши, подумала: «Сейчас, может, поехала бы, если бы сильно настоял. Олух царя сибирского! Подержаться бы за бороду, подёргать бы за усы!» - Она рассмеялась, представив себе изумлённую рожу лохмача. Вылезла на кафельный берег, тщательно обтёрлась, полюбовавшись изящным девичьим телом, отражённым в зеркале, быстро оделась и поехала на метро на давно забытый шопинг.
Прошвыривалась почти полдня, не пропустила по дороге ни одного бутика-люкса, а добыла всего-то ненужный набор макияжа да пару ажурных бюстгальтеров, которыми и пользовалась-то редко, поскольку груди и без подпорки стояли торчком. Вернувшись, усталая и тоскливая, довыцедила винцо, заедая эклерами и, скрючившись на диване, смотрела и слушала по «Культуре» Нетребку с европейскими знаменитостями, пока не начали слипаться глаза.
Проснувшись на следующее утро в привычное московское время, опять стала думать: хорошо или плохо, что наконец-то ушла из Аркашкиного гадюшника, и что делать дальше? Нет, её не вышибли, она ушла по собственному желанию, так записано в трудовой книжке, и это, конечно, формулировка Аркадия вопреки приказу, состряпанному явно Лизкой. С такой записью можно бесстрашно стучаться в другие театры, может, где и примут, учитывая её стаж, вне очереди молодых претендентов, расплодившихся в столице словно тараканы. Вопрос: куда стучаться? Обязательно нужны приличные рекомендации и блатные знакомства, которых у неё нет, о которых не побеспокоилась за десять лет. Всё думалось, что засветит по-честному и без них, и вот – крахнулась. Съездить, что ли, к родителям?
Но прежде пошла в ближайшую церковь. Крестясь, прошла в боковой предел к иконе святой Марии, у которой всегда выпрашивала благословения на новый спектакль, а сейчас оно нужно было по горло. Попросила и о здравии родных, не забыла поставить свечку и во здравие раба божьего Ивана. Сказано ведь: не держи зуб даже на врага своего. Раздав по монетке нищим на паперти, позвонила родителям, они оказались дома.
- Что это вы филоните? – поинтересовалась у матери озабоченно.
- Сегодня, дорогуша, суббота, - ответила та.
Оба родителя двигали науку Авиценны, и были очень недовольны, когда их единственное дитя свалило в лицедеи.
- Надо же, а я и не знала, что сегодня суббота, - радостно созналась дочь.
- Значит – счастливая, - выдала диагноз кардио-доктор и доктор меднаук одновременно. – Будешь ею вдвойне, если приедешь к обеду – будут твои любимые домашние пельмени с настоящей крестьянской сметаной.
- Лечу, - пообещала дочь, подумав, что, может быть, она и вправду счастливая от того, что избавилась, пусть и с кровью, от художественной опеки чуждого по духу режиссёра, от театра, который неумолимо шёл ко дну?
