диктаторше глазами Алёны против проголосовали четверо. – Ясно, - констатировала избирательная комиссия: - три – за, два – против, принято единогласно. Запиши, оформи и отдай для утверждения Чурову, - приказала руководителю, - и идём дымить, - забыв, что обещала ознакомить труппу с репертуаром.
- А ты мне всё больше нравишься, - похвалил соратницу Плаксин в тамбуре, приглядываясь к ней словно к незнакомке.
- Мерси, - Мария Сергеевна совсем не ожидала от трагика даже такого скупого комплимента.
- Сколько мы уже вместе? – для него, состарившегося на сцене, время давно потеряло счёт.
- Да уж скоро за десятку перевалит.
- Ого! – удивился Плаксин. – Изрядно. А я тебя и не знаю толком.
- А для меня Мария Сергеевна, - несмотря на старшинство в возрасте Влад всегда называл её по имени-отчеству то ли уважительно, то ли сохраняя дистанцию, - всегда была склочной бабой, нарочно цепляющейся к Аркадию и затягивающей рабочее время. После сегодняшнего – не так.
Склочница удивлённо взглянула на плохо знакомого моложавого мужчину, занимающегося не настоящим мужским делом.
- Тебе надо менять профессию, - посоветовала жёстко.
- Знаю, - не стал вставать на дыбки Влад. – Каждый сезон уговариваю себя и никак не могу уговорить. – Он выдохнул длинную струю дыма. – Затягивает актёрство как спортсменов, готовых мантулиться до икоты. Причём, чем меньше таланта, тем сложнее остановиться.
-Точно, - подтвердил ветеран Плаксин, - уже знаешь, как надо, но не можешь так, как надо.
- Да я не про тебя, - извинился тамбурный исповедник.
- А я и не в обиде, - отмёл извинения патриарх сцены, - ты прав: уходить надо вовремя – тогда, когда овладело равнодушие. Но человечишка слаб, особенно артист. Преклоняюсь перед Магомаевым и Атлантовым, а сам – не могу. Потому и глушу совесть водкой.
- Я тоже уйду после этих гастролей, - совсем уж неожиданно объявил Стас. – Уйду в музыку.
Мария Сергеевна окончательно опешила от последствий своей краткой режиссёрской деятельности.
- Да ладно вам! – пожурила слабых мужиков. – Совсем раскисли. – Она знала, что для артистов крайние душевные состояния типичны и не особенно поверила в истинность намерений соратников по лицедейству.
Вернувшись в вагон, она присела в проходе, напротив Алёны, уткнувшейся в небольшой томик Ахматовой.
«Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюблённости и страсти, -
Пусть в жгучей тишине сливаются уста,
И сердце рвётся от любви на части», - припомнила вслух Мария Сергеевна когда-то поразившее её четверостишие печального до беспросветности стиха, как будто поэтесса заглянула ей в душу.
Алёна оторвалась от книги и внимательно взглянула на неприятную женщину, с которой надо будет притворяться на сцене, да так, чтобы зритель уверовал, что они и в жизни близкие подруги.
- Не верится, чтобы вам могла нравиться Анна Андреевна.
Мария Сергеевна снисходительно улыбнулась – она давно уже перестала играть в девчачьи игры «нравится - не нравится».
- Ты права, - согласилась с максималистским утверждением юного дарования, не обтёсанного ещё закулисными жерновами, - для меня и впрямь уже не существует творческих авторитетов, их угробил, размазал по грязи лжи театр, - но, помолчав и подумав, всё же поправилась: - Кроме, пожалуй, Чехова.
Алёна захлопнула книгу, бросила на столик.
- Вы такая, потому что завидуете Аркадию Михайловичу и Елизавете Авраамовне.
- Завидую? – удивилась Мария Сергеевна, не подозревавшая в себе такой слабости, но, чуть подумав, опять согласилась: - Ну, что ж, пожалуй, и в этом ты права: мне, как и всякому человеку, конечно, свойственна зависть как самое сильное чувство. Но учти, что она бывает двоякой: злой и доброй. Ты какую имеешь в виду?
- Злую, конечно! – вызывающе выпалила поклонница Аркадия и Елизаветы.
- И напрасно, - завистница не огорчилась её признанием. – Меня абсолютно не колышет, как Аркадий Михайлович опошляет классику, а Елизавета Авраамовна играет не душой, а телесами. А вот по-доброму я им всё-таки завидую. Завидую тому, что они имеют возможность делать то, что хотят. Давай-ка не будем ссориться и злиться друг на друга и выяснять заискрившие взаимоотношения, нам делить-то нечего, мы – равны. – Мария Сергеевна перешла на своё место и улеглась, подложив руки под голову.
Пришли оживлённые мужчины, извлекли НЗ.
- Маша? – вопросительно окликнул Плаксин.
- В ауте, - она села, - только чай.
- А мы решили прикончить, чтобы не смущала в связи с сухим законом.
Когда же все успокоились и улеглись, укачиваемые не торопящимся в северную ночь поездом, Мария Сергеевна, закрыв глаза, снова и снова перебирала в памяти суматошные подготовительные дни к авантюрным гастролям обречённых на провал отщепенцев и всё больше склонялась к упрощённой мысли: будь, что будет! Да и не это её беспокоило, а сердечко саднило что-то другое. И вдруг догадалась: телефонный разговор! И даже не он, а то, что по её вине встреча не состоялась. Не состоялась потому, что она не захотела, а не захотела потому, что… вот, в этом-то и надо разобраться. То, что она дура несусветная, ясно и последнему шизику. Чего замандражила-то? А теперь, двойная дура, жалеет. Надо, надо было всё же близко столкнуться и понять, что искры из их взаимоотношений не высечешь, что все так ожидаемые разговоры – тление чувств и больше ничего. Да и какие могут быть чувства, когда они и виделись-то разок, да и то в ненормальном обличии: он – в шерсти, а она – без причёски и макияжа, в затрапезной одежонке. Нет, надо было встретиться, рассмотреть хорошенько друг друга, высказаться и разбежаться навсегда: он – на восток, она – на север. А что, если бы вспыхнуло пламя? Что тогда? Наверное, не зря ей припомнились остерегающие ахматовские строчки:
«Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюблённости и страсти…»
Её черта как китайская стена проходит через театр, его – через таёжную геологию, они параллельны и никогда не пересекутся и не сольются, никогда…
«И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья…»
Да, «душа должна быть свободна и чужда медлительной истоме сладострастья», и на этом закроем последнюю страницу недописанного приключения.
Конечно, притягивает в нём таинственная неизвестность человека не её круга: геолог, тайга, горы, океан, камень… Как же она в суматохе забыла взять с собой оберег? В Иване Всеволодовиче масса достоинств: большой, основательный, умница, добряк, хозяйственный, уравновешен, хотя и фантазёр… можно и дальше перечислять, но все достоинства перевешивает один-единственный недостаток: бродяга. Для него город – тюрьма, замок Иф, а она – плохой надзиратель: сбежит. Ей – в тайгу? Исключено! Или актриса, или жена, совместить эти роли не удастся. Значит, быть ей вечной бобылкой, замужем за театром. И жить одной, в ночной тоске, ой, как не хочется! Рвать черту, рубить стену? Нет, надо повременить. Так что, дорогой Иван Всеволодович, прощайте, не поминайте лихом! Хотя, почему сразу и замуж? Можно ведь и так встречаться изредка, когда удастся, не ущемляя свободы. Для актрисы – только так. Может, ещё раз брякнуть, поболтать по-дружески без острых углов? Разве нельзя остаться друзьями между двумя стенами. Нет, ему нужна нормальная сидячая баба, и нечего пудрить мозги хорошему человеку. Хватит, пора переключиться на другой канал. Она повернулась лицом к стене, пытаясь заснуть.
В Северодвинске, городе, построенном зэками на сваях и собственных костях, их никто не встречал, никому они не были нужны, хотя и имели направление в этот город, и страсть как захотелось сесть в обратный поезд. Дневные сумерки и мокрый снег усиливали это желание. Пришлось кое-как разместиться в вокзальном зале ожидания, так не похожем на башметовский, и отгородиться чемоданами от враждебного мира.
- Не дрейфь, братья славяне, иду на «вы», - подбодрил вождь и исчез в поисках врага, подло не явившегося на встречу.
Славяне впали в вокзальную дремоту. Примерно через час вождь появился в сопровождении рыжей дамы в очках и с неприятным брюзгливо-злобным выражением заштукатуренного лица, задубевшего от постоянного общения с лживой творческой интеллигенцией и вдвойне лживой артистической братией.
- Мы ждали вас с вечерним самолётом, - проскрипела она то ли простуженным, то ли пропитым голосом сквозь ярко накрашенные губы, светившиеся словно стоп-сигналы в здешней темноте. Пирамидон виновато кашлянул, смущённо задёргал носовой грушей.
- Видите ли, нам противопоказаны авиалайнеры – наша заслуженная артистка не переносит полётов, особенно взлётов и посадок.
Рыжая зыркнула по паре женщин в зачуханной дорожной одежонке и с лицами, помятыми твёрдыми вагонными подушками.
- Как фамилия?
- Гончарова, - быстро назвал старый врун, угрожающе взглянув на Марию Сергеевну и надеясь, что в барашковой голове рыжей найдётся какая-нибудь более-менее заслуженная с такой распространённой фамилией.
Чиновная продюсерша сузила глаза под выщипанными и нарисованными бровями, покопалась в архивах памяти, но зацепки там не нашла. И немудрено: всяких заслуженных и народных развелось в нашем отсталом государстве столько, что стало уже неприлично не иметь какого-нибудь официального ярлыка, зачастую не соответствующего таланту.
- Что-то я не припоминаю…
Пирамидон, чтобы как-то выкарабкаться из вранья, решил ещё больше запудрить ей мозги.
- Она – заслуженная Каракалпакской республики.
Рыжая недоверчиво взглянула на него, что-то туго соображая.
- Это где?
Трагик и сам толком не знал.
- Где-то у Каспия, говорят… Вы знаете, где Каспий?
Местная культорганизаторша презрительно фыркнула.
- Знаю, конечно, справа от Чёрного. – Она, очевидно, вспомнила карту страны, обязательно висящую за её спиной на стене кабинета.
- Вот и они там обитают, эти самые карла… клара… ну, в общем, калпаки. Народ степной, всё на ишаках да ослах передвигаются. Гончарова даже машин боится. – Никто не мешал старому актёру красиво врать, потому что это было не враньё, а импровизация, и всем четверым было профессионально интересно, как он из неё выпутается в реалии. – Даже хотели с собой осла прихватить в багаже.
- И прихватили, - подала голос заслуженная, весело глядя на завравшегося осла.
Культ-дама перевела взгляд с одной на другого, дотумкала, наконец, что её мурыжат, и взъярилась:
- Ну, хватит меня опрыскивать туфталином! Почему вас так мало?
- Мало? – возмутился напоследок предводитель. – Да знаете ли вы, что наш театр самый продвинутый в этом сезоне? Что наш последний спектакль номинирован на «Золотую маску»? – Не выдержав его испепеляющего взгляда, натуфталиненная особа отвела свои зачернённые глаза в сторону. – Нас буквально разрывают на куски! Вы должны радоваться, что вам достался кусок.
Но занозистую даму это счастье почему-то не обрадовало.
- Ну и куда я этот кусок вставлю? – культурподельницу не так-то просто было сбить с чиновничьего панталыку. – Все мероприятия до конца года расписаны, на большую сцену вас не выпустишь, - она критически оглядела хлипкий артистический конгломерат, заброшенный наугад резвым Аркадием Михайловичем. – Разве что пустить вас по клубам? – произнесла обидно, словно перед ней были не столичные золотомасочники с заслуженной артисткой, а
