-13-
- А я, - откликнулась Мария Сергеевна, чуть понизив голос, - тоже хотела бы увидеть вас в вашем пресловутом таёжном раю. Не могли бы вы снять небольшой фильм о вашем житье-бытье и выслать мне, а я обещаю вам взамен контрамарку на свой. Алё-ё! – но мобильник не отвечал. Она отняла его от уха, согнала с лица улыбку, осмотрела аппаратик, дунула на него, снова приложила к уху. – Алё-ё… Глухо! «Что он там, в обморок, что ли, брякнулся от радости? Или решил не услышать? Ну, и чёрт с тобой, лохматый урод! Обойдёмся и без твоего сериала. А контрамарку отдам Григорию. Вот так – съел?» - удручённо вздохнула, слезла с дивана и пошла отмокать в ванное море.
Наутро позвонил Георгий Георгиевич и обрадовал тем, что она утверждена в главной роли. Съёмки начнутся завтра в девять.
- Послушайте, - всполошилась Мария Сергеевна, - какие съёмки? Я же совершенно не в курсе сценария.
- Приедете, будет и сценарий, и репетиции, - успокоил он её, - только не опаздывайте.
Спать легла пораньше, чтобы сократить время до интересной работы.
А утром… утром начался киносценический бардак, совершенно не имеющий ничего общего с привычным размеренным ритмом подготовки к спектаклю: никакой читки, никакой шлифовки ролей, всё с маху, прямо с колёс и без всякой последовательности. Готового сценария вообще не было. Двое моложавых мужиков из журналистской братии сочиняли его по ходу съёмок, изменяя и дополняя в соответствии с неожиданными поворотами сценического действия. Актёрам и режиссёру разрешалась полная и неограниченная импровизация, лишь бы укладывались в отведённое дорогое время, и нередко к концу дневной съёмки от начального текста не оставалось ни строчки. Что будет завтра-послезавтра, никто не знал и никто об этом не беспокоился, поскольку все житейские ситуации в этом застойном мире давно проиграны и осталось только следовать им, не загружая зрителей непонятными новыми. Марии Сергеевне даже понравилась такая игровая вольность. Перед каждой съёмкой Г.Г. рассказывал, что актёры должны делать, но совершенно не объяснял, как делать, отдавая психологию сцен и ролей на откуп актёрам, неизменно подчёркивая, что должно быть поменьше длинных и тягостных переживаний и побольше движений и экспрессии, а главное – надо экономить время. И эта установка в общем устраивала Марию Сергеевну – незашоренность позволяла играть так, как хотелось, как ей виделась роль, как она понимала сценарий и как чувствовала партнёров. Перед каждой мини-сценой была всего одна, от силы две репетиции, и совсем не требовалась точность текста, главное – донести до зрителя смысл поступков героев. Раздражала сумятица, лишний толпящийся народ, шум технических работ и дискретность сцен, когда только-только вживёшься в образ и – раз! – конец съёмки, а в следующем эпизоде уже совершенно другое содержание и надо мгновенно переходить от убийственного отчаянья к безудержной радости. Мария Сергеевна не представляла себе, как можно из этого непоследовательного хаоса состряпать хороший фильм с понятным сюжетом. В первую неделю очень отвлекали движения съёмочной камеры и глазеющие со всех сторон свободные актёры и технари, но потом привыкла, но сама никогда не смотрела на съёмки других, предпочитая отсиживаться где-нибудь в сторонке. Поначалу удивлял и набор актёров, в основном это был ершистый молодняк, недавно приобщившийся к Мельпомене и Талии, не знающий толком актёрской техники и не имеющий опыта перевоплощения. Были на третьих-четвёртых ролях и обветшавшие одуванчики, смирившиеся с собственной бесталанностью, поскольку ничего другого делать не умели. В общем, труппа – далеко не первый сорт. Потом уже ей объяснили, что никакой частный продюсер, решивший прославиться собственным киношедевром, никогда не раскошелится на дорогих народных и заслуженных, и, возможно, в этом и преимущество частных сериалов, что они волей-неволей высвечивают новых звёзд, не испорченных театральными штампами мастеров. «Выходит», - грустно усмехнулась Мария Сергеевна, - «и меня посчитали за дешёвку». Рваный ритм съёмок, непостоянная занятость актёров, сбродный характер труппы не способствовали сплочённости коллектива, в котором кучковались по старым знакомствам и привязанностям, не имея необходимости заводить новые, и в этой бродящей толпе она оказалась одна. Одиночеству способствовало и то, что Г.Г., распознав в ней настоящую актрису, выделил из общей массы, разрешая спорить и настаивать на своём, часто соглашался с её мнением и вообще относился к ней уважительно, тогда как с остальными обращался довольно грубо и непререкаемо. Поэтому её невзлюбили не только за самостоятельность, но и за то, что она стала негласной примой, главным действующим лицом в труппе. Кто же среди актёрской братии любит выскочек, пусть и талантливых? Это на похоронах корифеев чуть ли не все оказываются хорошими друзьями покойника, почти закадычными, стараясь направить отсвет от таланта на свою серость и заставляя краснеть от стыда почившего в любви и славе. Нет для актёра врага злее, чем свой собрат по искусству. В схватке за роли, популярность и славу все приёмы против соперников хороши, и любой, будь хоть какой перезаслуженный и перенародный положительный герой, отлично справляется с наимерзейшей ролью негодяя. Творческая изоляция Марию Сергеевну не очень беспокоила, она давно уже привыкла к одиночеству и к собственным критериям оценки творчества, но угнетало то, что скоропалительность съёмок, не позволявшая углубиться в роль, не способствовала росту и шлифовке мастерства и даже, наоборот, обедняла его, исключая глубокие психологические переживания с подменой на быструю смену действий. Во главу мастерства здесь ставили внешние эффекты и динамику, к которым поначалу трудно было привыкнуть. В общем, прав оказался лохматый геолог: кино – не театр, они несовместимы и несопоставимы, театр обогащает талант, а кино – развращает и гробит. Но не хотелось подводить Г.Г., который очень ей доверял, и она терпела и вообще стала в их тухлом предприятии вроде козырной карты, без которой им не выиграть. Мария Сергеевна, конечно, не прекращала поисков, звонила и навещала дирекции известных театров, но везде встречала одно: нет. Прорваться в закрытые наглухо театральные корпоративы можно было только по серьёзной протекции, но у неё, как назло, не было никого, кто бы мог замолвить за бедного гусара словечко, и не было рекомендательных премий и званий, кроме одного: простонародная актриса.
И ещё одно её удерживало от бегства с киносъёмочной быдлятины, вернее – один. По сценарию потрёпанная жизнью и склоками ведущая актриса провинциального театра вдруг ни с того, ни с сего и даже вопреки собственным желаниям втюрилась в молодого, а лучше сказать – юного, начинающего актёра, презрев и существенную разницу в летах, и женский стыд, и язвительные смешки соратников, и даже истошную ругань собственной дочери, почти ровесницы парня. А он, подыгрывая и фактически почти в открытую насмехаясь над ополоумевшей матроной, в конце концов, соблазняет дочь. Объединившись, молодые стараются всяческими известными в наше скотское время способами выжить сорокалетнюю старуху из её квартиры, переселить в съёмную и забыть. В общем, сплошная житейская гадость, зачем-то перенесённая на экран. Парня играл, соответствуя герою, четверокурсник ВГИКа, какой-то родственник по какой-то линии рыжего продюсера, хотя у блатняка не было ни маковки рыжинки, и вообще он был по-лоэнгриновски голубоглазым красавцем со светлыми кудрями, но с одним маленьким недостатком – недалёк, если не сказать глуп, зато с амбициями Михалкова. Марию Сергеевну, однако, не смутили изъяны красавца, и она, почему-то пожалев недотёпу, взяла лоботряса под женское покровительство, уделяя ему всё свободное время. Фактически не Г.Г., а она учила начинающую звезду-пустышку что и как нужно делать в роли, а в перерывах, не отпуская, пыталась натаскать в теории мастерства, правда, не очень успешно, а заодно и подкармливала, и вправляла искривлённые мозги духовными критериями и житейской мудростью, в которой и сама-то была слаба. И в скором времени красавец превратился в большую игрушку, в живого Томогочи, внимательно и терпеливо слушал её, старательно повторяя то, что она показывала, безропотно следовал её указаниям, и сам привык к паутинной опёке. А ей было приятно, что есть кто-то, за кем можно ухаживать, не встречая противодействия, и направлять туда, куда ей хотелось. Так продолжалось, пока кукла не вышла из роли и не стала проявлять к ней явно не сценарный, а мужской интерес, решив, что ей позволено всё. И тогда, очнувшись от игры в мать, она постаралась держать игрушку на длинном поводке, и помогало то, что по сценарию они становились врагами, но отпускать совсем не хотела, не задумываясь, к чему эта двусмысленная связь может привести. Правда, иногда нет-нет да и пронзала неутешительная мыслишка: «Не притворяйся, старуха, не ври себе, тебе нужно дитё, нужно настоящее материнство, а не этот суррогат. Перезрела, голубушка, звони лохматому, просись в гости на случку».
Как-то на выходе из кинодельни её остановил рыжий меценат.
- Садитесь, подвезу.
- Спасибо. – Мария Сергеевна чувствовала необъяснимую интуитивную неприязнь к продюсеру. Ей всё не нравилось в нём: и розово-рыжая рожа, и злые водянистые глаза, и медная жёсткая шевелюра, и в крупных веснушках лапы, в которых было бы неприятно оказаться. – Я никогда не подсаживаюсь к незнакомым водителям – мало ли что случится! – мысленно напомнила ему о гибели жены в автокатастрофе, и он, похоже, понял намёк, напряг скулы, обозначив нервно задвигавшиеся желваки.
- Говорят, вы привязали к себе Вадима, зачем?
«Вон что тебя беспокоит, рыжий родственничек!» Она рассмеялась.
- Не знаю, зачем, сама задаю себе этот же вопрос и не нахожу ответа.
Рыжий сощурил порыжевшие глаза, надвинув на них рыжие брови, нервно завертел кольцо с ключами на толстом рыжем пальце.
- Прекратите, иначе я буду вынужден предпринять соответствующие меры.
- Какие? – она продолжала улыбаться, ясно глядя на него. – Прогнать меня нельзя, потому что без меня и безнадёжное ваше кинопредприятие развалится, и плакали ваши денежки! Убрать Вадима – тоже, потому что я тоже уйду. Что ещё?
На её лице была уже не улыбка, а ухмылка. Ох, как приятно загнать молодого честолюбивого толстосума в тупик, ради этого можно даже пожертвовать карьерой второразрядной кинозвезды. «Что, шибздик, не понравилось?» А он, чуть помолчав и ничего не сказав в ответ, резко повернулся и уверенно зашагал к чёрному джипу «Тойоте». Нахмурившись, Мария Сергеевна проводила его потускневшим взглядом, дождалась, когда он уедет, и поплелась не очень уверенно к своему кирпичному недоджипенному «Опелю».
- Мария Сергеевна, - услышала вслед, - подвезите до института, - подбежал предмет недавней перепалки.
- Садись, - разрешила неласково и, пока ехали, не промолвила ни словечка, и прилипала молчал, приученный отвечать на вопросы, а не задавать их.
На подъезде к единственному в стране киномуравейнику она остановилась у супершопа и, прихватив сумку, вошла внутрь, а паж – за ней. Собрав с полок всякие нахимиченные
