Вся труппа потерянно мельтешила около стены, то подходя к ней, то задумчиво отходя от большого листа ватмана, на котором крупными буквами чёрным траурным маркером было начертано: «Съёмки временно приостанавливаются до лета», и кто-то безысходно добавил красной помадой: «2020 г.». Перетряхивать и взбадривать было некого и нечего. Вскоре подошёл Г.Г. и усталым голосом объяснил, что спонсоры не получили ожидаемых прибылей, и денег на продолжение съёмок нет. Ожидается, добавил, не веря, что появятся к лету, а пока господа актёры вольны устраиваться в другие кинокомпании, и положил на стол куцый листок с несколькими строками второстепенных вакансий. Кто-то в горячности предложил бастовать, кто-то из числа упитанных – голодать, а большинство устремилось на выход, чтобы успеть застолбить какую-нибудь более-менее прибыльную вакансию. Когда почти все рассеялись, Мария Сергеевна подошла к осунувшемуся, потемневшему в лице режиссёру, с которым у неё сложились, в общем-то, неплохие отношения, и, стыдясь, попросила:
- Георгий Георгиевич, не могли бы вы порекомендовать меня кому-либо из знакомых вам театральных режиссёров?
Он поднял на неё болезненные глаза, попытался улыбнуться, но только чуть дрогнул уголками пересохших губ, покачал удручённо головой и тяжко вздохнул.
- Лишиться вас, значит окончательно вырыть себе яму, - обречённо произнёс он. – Если вы уйдёте, сериалу конец.
Мария Сергеевна поспешила успокоить глубоко депрессивного режиссёра.
- Я вернусь, как только позовёте, обещаю.
Г.Г. внимательно посмотрел на неё, очевидно, поверил и, вытащив из кармана куртки мобильник, набрал номер, а она деликатно отошла, чтобы не подслушивать, хотя и очень хотелось, и не мешать разговору, в котором близко затрагивалась её судьба актрисы. Наконец, телефон отключён.
- Вы Копелевича знаете? – спросил ходатай.
- Наслышана, - осторожно ответила Мария Сергеевна с дрогнувшим сердцем.
- Он хочет побеседовать с вами.
- Спасибо, - выдохнула актриса, разом покраснев от возбуждения, а Г.Г., сделав хорошее дело, наконец-то сумел нормально улыбнуться.
- Мне хорошо с вами работалось, - похвалил не зажёгшуюся кинозвезду.
- Мне – тоже.
- Очень надеюсь ещё встретиться на съёмочной площадке.
- Я – тоже, - хотя ей-то этого очень не хотелось.
- Успехов вам, - он снова помрачнел, и она, сдержавшись, не пожелала ему того же.
- До свиданья.
Театр Копелевича возник в числе многих в мутной пене неограниченных свобод, дарованных властями, отменившими во второй раз после революционного переворота всякую мораль, вредную для экономического развития демократического государства. Ярко воссиял лозунг: «Сначала надо накормить, а уж потом и воспитывать», на деле означавший: «Сначала мы, власть взявшие, нажрёмся до отвала, а там видно будет. Берите, господа-граждане, столько всяких свобод и суверенитетов, сколько в вас влезет, только не лезьте в экономику, не мешайте нужным деловым людям жить». Кто-то стал радостно орать на всех углах, упиваясь нищей свободой, а кто-то, сообразив, что без экономики свободы нет, начал активно внедряться в бездуховный и бесчестный, но прибыльный бизнес. Артур Леонидович вовремя сориентировался и сделал безошибочный крен в сторону интеллектуального зрителя, то есть, вшивой интеллигенции, для которой мораль всегда была лишней обузой, и, отказавшись от опостылевших всем Чехова, Горького, Островского, переключился на современный западноевропейский репертуар, в котором гнилое нутро разумной цивилизованной особи прикрыто непроницаемой маской респектабельности, и где всем правят господин доллар и госпожа нажива. Когда-то счастливо отлучённые от свобод трудящиеся ума, освободившиеся доносами от конкурентов, возликовали: теперь можно делать всё, за что они тихо страдали много лет, лишь бы было выгодно себе, и валом повалили в театры копелевичей подшлифовать навыки и подучиться новым методам скрытого подличанья в борьбе за светлое будущее.
Мария Сергеевна, с трудом убедив бдительную бабушку-вахтёршу в том, что ей назначена встреча, прошла в зрительный зал, где шла, судя по всему, так нравившаяся ей рядовая репетиция-вчитка, когда можно ещё поиздеваться над текстом, приспосабливая его к собственным внутренним прочтениям и потребностям. Ставили, как она поняла, осовремененную театральную интерпретацию Пушкинской «Пиковой дамы». Ничего необычного в этом не было, поскольку переиначивание исконно русских произведений на американский лад стало модным, давало возможность зрителям оттолкнуться от отечественной сермяжины и приобщиться к истинной цивилизации, и никого не удивляло, что чеховские герои щеголяют в джинсах и кроссовках и изъясняются на московском сленге, а Каренина не бросается как дура под поезд, а спешит в адвокатскую контору. Мария Сергеевна на цыпочках прошла внутрь зала и тихо уселась позади наблюдательной группы в передних креслах партера. Правил репетицией сам успешный мэтр, прозванный своими и чужими Монархом за чрезмерную властность, высокомерие и презрение к актёришкам.
- Не то, не то! – закричал он, поднявшись из-за столика с настольной лампой и разбросанным текстом пьесы. – Ну, не то! – и грузно поднялся на сцену. Это был плотно сложенный массивный брюнет с шевелюрой Кобзона и типично семитскими тёмно-карими глазами под густыми чёрными бровями. Внушительный нос с горбинкой нависал над толстыми плотоядными губами, а мощный широкий подбородок отливал сталью просвечивающей сквозь тёмную кожу чёрной щетины. Говорят, когда-то он бесподобно выглядел в ролях римских патрициев. – Что ты скрючилась? – напал на пожилую актрису, только что закончившую монолог графини. – Ты ещё не сдохла, подожди, когда тебя придушит Герман.
- Го-о-лос! – неожиданно для себя закричала Мария Сергеевна.
- Что – голос? – стремительно обернулся на голос Монарх.
- Голос должен быть молодым и певучим, - объяснила выскочка, несколько стушевавшись. – Графиня в молодости была красавицей и не может допустить, чтобы её одолела дряхлая старость.
- Кто там вякает? – сердито заорал Копелевич.
- Я, - встала нахалюга.
- Иди сюда! – приказал разъярённый деспот.
Густо покраснев, Мария Сергеевна пошла на сцену, ожидая первого жёсткого разноса.
– Показывай. – Копелевич за руку стащил с кресла графиню и показал рукой на её место.
Кое-как задавив страх и понимая, что именно сейчас решится: быть или не быть ей в театре, Мария Сергеевна лихорадочно вспоминала услышанный монолог и произнесла его, перевирая, так, как ей хотелось, чётко выговаривая слова, не сюсюкая, а с хитрецой и задоринкой, да ещё и на лице изобразила надменность и лукавство.
- Повтори, - попросил спокойным голосом режиссёр.
Она повторила более уверенно и добавила, горячась:
- Я бы её ещё больше оживила, вставив в монолог пару анекдотов от Никулина.
- Графине – анекдоты? – завопил Копелевич, выпучив и без того выпуклые глаза.
- Почему бы нет? – Мария Сергеевна поумерила пыл, но строптивый характер давал о себе знать, хотя она и понимала, что несёт ахинею. Артисты вокруг откровенно смеялись, радуясь провалу чужой выскочки. – Что она, не человек, что ли? Не баба? – Засмеялись ещё гуще, представив графиню бабой. И тогда пришелица ударила по мозгам да наотмашь: - И вообще, мне она представляется единственной святой фигурой среди троицы главных героев, и в этом надо убедить зрителя, сыграв её не как развалину, а как женщину, не поддающуюся годам. Что такое Герман? Герман – мерзкий убийца! Пушкин постеснялся сделать из офицера прямого убийцу старой женщины – тогда это был нонсенс - и потому изобразил графиню неприятной брюзжащей немощной старухой, не пожалел несчастную женщину и убил бедную страхом. Не верю! Не лезет ни в какие ворота! Не может аристократка до мозга костей, полная душевных сил, умереть со страха. Не должна! Бред! – Марию Сергеевну понесло ещё быстрее и ещё больше вкось. – А Лиза-Лизавета? Что она притворяется? И горбатому понятно, что Герман укокошил бабушку, надо было вцепиться ему в горло, вызвать полицию, а она? Отпустила убийцу! Очевидно, выгодно было, и это – ангел, достойный любви? Неправда! Вот уж точно, стакнулись два дьявола во плоти, и такими их и показывать надо. Сколько условностей, от которых надо отказаться, чтобы понятно стало современному разумному зрителю.
- Так вы что, хотите переделать Пушкина? – взъярился лжепоклонник старины.
Она пожала плечами.
- Его нет, а больше некому, - и было непонятно, то ли некому, потому что Пушкина нет, то ли, раз его нет, то некому, кроме неё.
Монарх даже остолбенел с полуоткрытым ртом и отвисшей челюстью. «Сейчас, сейчас понесёт по кочкам», - посмурнела Мария Сергеевна, повернув голову в сторону. – «Выгонит взашей поганой метлой». Но случилось совсем другое. Уразумев, что она играет обнаглевшую тупицу - прототип современных режиссёров-новаторов, да так, что все поверили в её дурость, Копелевич расхохотался, а у неё отлегло от сердца и даже подумалось, что Монарх, пожалуй, добрый дядька, а не жестокий и злобный деспот, каким его характеризуют актёры.
- Да вы кто? – утёр пальцем выступившие слёзы добрый деспот. – Как сюда попали?
- Я Гончарова, от Георгия Георгиевича.
- А-а, - протянул Аркадий Леонидович, вспоминая просьбу приятеля, - от Жорки? Перерыв! – объявил всем, а ей: - Пойдём.
В тесной комнатушке, сплошь обклеенной афишами театра, он еле уместился за небольшим письменным столом, а ей ткнул пальцем в простой деревянный стул, стоявший чуть сбоку от стола. Сцепив толстенные пальцы молотобойца, подвигал живым шарниром, о чём-то раздумывая.
- Я, пожалуй, возьму вас. – Мария Сергеевна чуть не запрыгала на стуле, шлёпая задом по сиденью, но он тут же охладил её пыл. – В резерв. – И объяснил: - Сами понимаете, сейчас середина сезона, все роли распределены до конца весны, так что придётся вам попариться в дублёрах. Если устраивает – договорились. Кстати, где вы до этого работали? – Она назвала театр и фамилию Аркадия Михайловича, вызвав у Копелевича пренебрежительную улыбку. – Допелся, кретин! – Очевидно, он знал о потугах неудачливого муз-режиссёра. – Слишком высоко взял и сорвал слабенький голосишко, - в голосе Копелевича слышалось явное удовлетворение крахом конкурента.
Вошла та пожилая актриса, что мямлила за графиню, подошла вплотную к столу шефа.
- Можно отлучиться минут на 15?
- Отлучись на 10, - разрешил он.
Она развернулась и, отходя от стола, вильнула бедром так, что широкое платье в крупных складках, мешком висящее на костлявой фигуре, хлестнуло краем по щеке Марии Сергеевны. Та непроизвольно отдёрнулась, побледнела от злости и пообещала мысленно: «Ну, погоди, ржавая селёдка, ты у меня ещё подёргаешься с извинениями».
- А вы поёте? – спросил Монарх.
- С успехом, - не замедлила с хвастливым ответом Мария Сергеевна, вспомнив о северном триумфе.
- Послушаем, - пообещал режиссёр. – Ну, что, договорились?
- Договорились, - согласилась с условиями новенькая. – Надеюсь не задержаться во втором составе.
- Дерзайте, - разрешил шеф, и оба улыбнулись друг другу, определяя тем самым возникшие обоюдные симпатии. – А пока пошли вкалывать.
Домой возвращалась поздно вечером в приподнятом настроении. Войдя в прихожку, стянула нога об ногу, не
