вывернуло наизнанку – чёрным горящим нутром наружу.
Его брат, его Сержик, самый дорогой и последний близкий человек. Он умирал. Невыносимо тяжело: при разрыве ракеты ему осколком выбило рёбра и изувечило живот. Сержик-джан, в детстве таскавший его на себе, теперь чернел и умирал в муках.
– Сержик-джан… Сержик-джан… – Суренян что-то повторял и повторял ему на родном языке.
А рядом, ругаясь до одури, носится Вягин, добряга капитан Вягин. Вягинский мат – это последнее, что слышит старший брат Серж. Сержу уже всё равно.
– Под голову, сука-блин, мешок ему, сука, подложи… Да ноги подыми, зараза-блин…
Честный, добрый Вягин… Кончается брат. Вот уже кончился. Всё. Суренян поднимается с побелевшим лицом и смотрит прямо перед собой. Там, впереди, желтела водокачка. Не по ней ли, суке, они огонь корректируют?
– Вягин, что Первый? – ни нотки чужого акцента в голосе. Спокоен как в бою. Ни одна нервная струнка уже не сыграет, не вздрогнет.
– Час до подхода наших, полковник, – Вягин вытянулся, стискивая в пальцах автоматный рожок, ещё наполовину полный. – Наши почти рядом, суки, ещё только часик, Суренян.
Вот тут, над телом брата, он впервые попал глазами в глаза Вягина. Они были как дым, что полз над землёй – густо-серые и ускользающие.
– Им придётся вступить в бой прямо с колёс, – сказал Суренян.
Когда свои подошли, полк Суреняна сменили, и адище боя осталось там – далеко. Тогда полковник услышал, как Вягин, тряся головой, доказывал:
– Нет, ты меня слушай, придурок. У него брат с кишками наружу помер, а он, сука, хоть бы поморщился. Не человек он, блин, говорю тебе. Камень!
Ни тени эмоций не пронеслось от этакой характеристики. Согнувшись – отчего-то он стал сгибаться при ходьбе, полковник прошёл мимо.
А вечером именно ему, Вягину, признался:
– Ты смотри за мной. Слышь? Боль у меня во лбу.
– Где? – прохрипел тот.
– Во лбу. Вот здесь, – Суренян ткнул пальцем себе в лоб, – и кровь. Ты не видишь? А я порой вижу и чую, как она пахнет.
Признался в недомогании, как сдался. Ноги медленно подкосились, судорога пробила всё тело, и зубы – зубы так стиснулись, что просунь между ними пруток, сотрут в щепку.
– Припадок! Припадок у Суреняна! – это Вягин всех тогда поднял. – Контузия у него, сука. Да зубы-то разожми ему, зубы!
БМП-шкой его увезли в Царёв-Борисов. Оттуда был самолёт в Москву. В госпитале, записали ему: «бароакустическая травма». А в белёсо-жёлтой палате вручили коробочку с орденом и передали слух, будто бы готовится его повышение.
Появился Доктор. А скоро пришёл и вызов в ставку на Набережную. Обещанная Игра началась.
2.
Игра уже идёт, это очевидно. Когда ему позвонили и попросили спускаться, Суренян сбежал по ступеням, и ветер охватил ему плечи. Поданный чёрный авто поглотил Суреняна, а штатские из III Отделения были молчаливы и предупредительны. Игра началась.
Авто объезжал вокруг госпиталя, а на выезде оказался в заторе. Грузовик с откинутым тентом перегораживал дорогу. «Спецназ ГРУ» – желтела на борту табличка. Бойцы в камуфляже грузили в кузов инвалидные коляски.
Вдоль шоссе – Каширская линия зенитно-ракетных комплексов. Она не впечатлила его. В сравнении с Царёв-Борисовской она слаба. Повторных авианалётов в столице не ожидают. Расслабились. Плохо.
Имперские службы и ставка государя теперь на Набережной. Не в Кремле. Здесь – высотное здание. Новейший ампир, намёк на державное величие времён Иоанна Шестого. Подземные перекрытия выдержат ракетное попадание. Чёрный авто нырнул в подземный гараж и замер. Со списком сверили поданные документы.
– Полковник Суренян? Вам назначено… – офицер отдал честь, штатские сопроводили его к лифтам. Лифт был огромен, как… виденный им недавно.
«Кто из них маски? – мелькнула несуразная мысль. – Жандармский ротмистр в синем штатском костюме, может, он – Скарамуш или Труфальдино?»
На Ассамблее прошла официальная часть его награждения. Государь оказался молодым человеком, очень полным и в круглых очках. Флотская форма капитана I ранга ему совершенно не шла.
С государем была и встреча с глазу на глаз – в его кабинете. Суренян напрасно искал в молодом человеке сходство с Иоанном Шестым. Император и сам смущался своей несхожестью с предком.
– У вас необычное интересное имя, полковник, – осторожничал государь.
– Я – хаестанец, ваше величество. Мы, хаестанцы, необычный народ. Вместо имён старых героев Баграта, Санасара и Трдата у нас теперь в ходу Эдварды, Роберты и Сержи.
– Но персонаж с вашим именем, – звонко сказал государь, – это мой любимый комический герой. Он – оптимист и неунывающим остроумием утверждает жизненные ценности.
Слова хорошо выучены. Полковник промолчал. Со стены давил портрет маршала Петра Михайлова, погибшего лет триста назад недалеко от Царёва-Борисова.
– По рождению вы иностранец, полковник, но выразили желание служить моему народу. Хотели бы вы, оправившись от ранения, продолжить нести службу? – молодой толстый царь поблёскивал на Суреняна маленькими очками.
Ассамблея поразила его натёртым до блеска паркетным полом. Лак при искусственном свете становился зеркальным.
– Что вы ответили императору? – любопытствовала одна дама.
– Ответил ему: да, Иван Антоныч, – отделался Суренян.
– Иван Антоныч – самому государю? – дама задохнулась глинтвейном. – Я хотела сказать, как это символично, что государя зовут как его великого предка!
По паркету проскользнул некий майор с фужером шампанского. Представился, назвался ещё раз, вообще он явно старался попасться на глаза Суреняну:
– Косильцев, майор Косильцев, слушатель Академии Генерального штаба…
«Дать бы тебе по ушам, слушатель. Распустились здесь», – скривился Суренян.
– Ранения, ожоги, контузии мимо проскочили, да, майор? – с акцентом, признаком крайнего раздражения, вырвалось у Суреняна. – Слушателям контузии вредны – на уши плохо действуют.
Майор стерпел. Значит, сильно хотел быть замеченным. Отпил шампанского, стал оправдываться:
– У меня позади высшее военное училище, а после восемь лет службы в Харбине. Казармы, этот вечный песок, перебои с продовольствием. Потом – Академия Генштаба.
Полковник напрягся и стиснул зубы. Жаль, нету здесь Вягина: – «Вот он-то – честный добряга. Тоже, наверное, в отпуске после Царёв-Борисова. Найти бы его…» – промолчал.
С майором их развели: Косильцева в одну сторону, Суреняна в другую. С ним, кавалером императорских наград, хотели поговорить. Вот, подвели к седоватому человеку с резкими морщинками возле носа.
– Это – сенатор Бугримов, – шептали ему. – На Ассамблее он с дочерью, – и тут же громко: – Полковник, заметьте, сенатор, как и вы, хаестанец.
Суренян пожал протянутую руку, а по сенаторской спутнице пробежал взглядом и… снова посмотрел.
– Доброго дня, уважаемый, – невольно сказал на родном языке.
Сенатор, очевидно, смешался, натужно растянул губы:
– Не говорю на родном. Жаль. Но дочка учит… Дезди-джан! – позвал дочь. – Мы из хаестанцев Москвы. Пять поколений в столице.
Юная спутница подала руку:
– Отец и я рады видеть героя, – сказала на родном, но с сильным русским акцентом, и сразу назвалась полным своим именем. Оно прозвучало неожиданно, слишком неожиданно.
Суренян, чуть тронув её руку, смутился и, скрадывая неловкость, бросил заученную фразу:
– Мы, хаестанцы, странный народ: вместо добрых имён Корен, Самвел и Саркис у нас всё чаще Тельманы, Цезари и Гамлеты.
– И Отелло, – добавила Дезди-джан, и Суренян почувствовал себя откровенно глупо. Даже, кажется, покраснел. Жалко, рядом нет Вягина. С ним проще, а без него словно кусок себя потерял.
А майора Косильцева тщательно закрывали спинами другие офицеры. Майор Косильцев перепил шампанского и, расхристав на себе китель, доказывал, что счёт ранений и контузий – это не признак военного опыта, как число поражений – не показатель общевойсковой готовности.
Выписка из госпиталя затянулась. Доктор откладывал её со дня на день. Взорваться бы да наорать на него с южной горячностью! Но вспышка только отсрочит положительное заключение.
– Скажите, вот эти ваши приступы, они вам не в новинку? Скажем так, они – не последствие контузии? Приступы случались и раньше?
– Раз или два, – Суренян нехотя признавался. – Мальчишкой неудачно… гм… соскочил с поезда. А меня неудачно… поймали хозяева поезда.
Доктор резко положил очки на бумаги:
– Полковник, я знаю вашу историю. Симптомы, предшествующие припадку, всякий раз одинаковы?
– Боль во лбу, – Суренян натужно выдохнул, – и кровь, ощущение крови на руках. Липкая, тёплая. И запах.
– В Москве отдохнёте, – глядя в стол, выговорил Доктор.
Суренян не выдержал и вскочил:
– Бросьте, Доктор! Ну что нужно сказать? Маска, я вас знаю! – горячась, он вскочил с места.
– И? Что из того? – Доктор сплёл пальцы, без очков и без маски он словно растворился – зауряднейшее лицо.
Полковник пожалел о срыве. С досадой оскалился, показывая неудовольствие. Потом глянул на Доктора, почти просительно:
– Мне бы капитана Вягина найти. Он где-то в Москве, – выдавил через силу.
– Зачем? С сослуживцем вам будет легче? В одиночку мирная жизнь пугает?
– Доктор, к чёрту ваш психоанализ! – взорвался Суренян. – Разгадал я ту чёртову загадку про дорожный брод на какой-то речке. Кто он был, тот шутник в маске – какой-то актёр? Какого хрена вы меня тут держите! – сорвалось с языка, но он опомнился: – Простите, ну, простите, ненарочно… Как он сюда попадает?! Из прошлого?… – выпалил, наконец, главное.
– У-у, сколько вопросов сразу, – Доктор с интересом следил за ним.
Москва – город крупный, – сказал тогда Доктор. Город на четырёх путях, на вековом перекрёстке. С запада на восток Смоленская дорога переходит во Владимирку. К северу тысячелетняя трасса уходит к Неве и Невскому городку. На юг – Каширское шоссе к старым границам, что когда-то шли по Оке.
– Где люди ходят веками, там есть и переходы в веках, – не глядя в глаза, сказал Доктор. – Те, кто в Игре, их чувствуют. И ты почувствуешь, коллега Капитан.
В тот день – и это подстегнуло его – с утра позвонила Дезди, дочь того сенатора, и почти пропела в трубку:
– Отелло Робертович?
Обратись она по-другому, всё в ленте времени сложилось бы иначе…
За Новокутузовским проспектом после дома Фестиваля Масок струной натянулось Старо-Смоленское шоссе. Оно уходило в частный сектор, в одноэтажные районы. В тех районах деловые центры из-за авианалётов не строились: средств ПВО на весь мегаполис недоставало.
Там на шоссе белела Триумфальная арка. Когда-то она стояла над трассой, а под ней проходила победившая армия. Теперь арка умещалась на разделительной полосе. Полковник прошёл под нею, но ничего не ощутил. На той стороне перехода был всё такой же одноэтажный город.
Двое брели навстречу полковнику по пыльной дороге. Один костерил почём зря правительство и армию:
– Проклятая военная служба! Производство в чины – по дружбе и по запискам! Я избороздил проклятые моря, а меня – в отставку. А столичного грамотея… грамотея…
– Местные? – окликнул полковник.
Тот, что ругал армейские порядки, вдруг вытянулся и свёл каблуки, нутром чуя в Суреняне военного. Выправка, осанка, взгляд – тяжёлый и жёсткий. Суренян удовлетворённо
Помогли сайту Реклама Праздники |