Расскажи это Шекспиру!

южный акцент выползает из гортани и выдаёт волнение.
– Он, – вглядывается Вягин.
– Ах, ну да, – вздох облегчения, – у Дезди-джан конный клуб сегодня, майору по пути, он подвёз её, – сопоставляет Суренян.
– Все они тут на Москве… наездницы, – бормочет сквозь зубы Вягин.
Косильцев уезжает. Дезди Бугримова осматривается и ждёт.
– Не нравится мне это! – хрипло выдыхает кто-то из них, возможно, что оба вместе.
Не вспомнить уже, кто выдохнул эти слова первым – Вягин или Суренян. Не важно.
Позже – в другой день – на вечере у Бугримова были Суренян и Косильцев. Туда же приглашён Вягин. Косильцев не раз попадается на глаза, напоминая о себе:
– Полковник, честь имею, я служил в Харбине, являюсь слушателем Академии Генерального штаба. Я разрабатывал… принимал участие в разработке ряда операций. Включая ту, под Царёвым-Борисовым.
– Я понял, понял, – перебил полковник. – Честь имею.
– О, вот и Дезди к нам! – Косильцев тут же расшаркался: – Ах, вот кто у нас главнокомандующий!
Остужая, Дезди наградила его сдержанной улыбочкой:
– Холодно, майор, холодно. По кадровым вопросам не ко мне – это в Генштаб или к государю. Отелло Робертович!
Светские львы и львицы заинтригованно обернулись.
– Отелло Робертович, ну, вы же служили в Тарках! Что там было? – расспрашивала Дезди, а Суренян пожимал плечами. – Вы были под Баязетом, я знаю, – подсказывала она. – А ещё на Кипре и Родосе – про Кипрско-Родосскую операцию столько писали!
– А это правда, что все турки живут с жёнами по временным бракам? – изнемогла от любопытства одна светская львица.
– Все турки мне не докладывали, – бросил Суренян в раздражении.
– Господа! Отелло Робертович – святой человек, – Дезди-джан сгладила ситуацию. – Он столько пережил, столько…
– Прекратите, – Суреняну не по себе. – Я точно нахожусь в чужой жизни. Здесь, – добавил потише, – всё не моё. Понимаете?
В сенаторской квартире лестница на второй этаж обвивала колонну. За колонной, малое время спустя, стояли Отелло Суренян и Дезди Бугримова.
– Дезди-джан, ласточка… Наверное, я счастлив. Нет, я слишком счастлив. А это не к добру, я знаю, – Отелло понижал голос, а ступени лестницы поскрипывали от чьих-то шагов.
– Что же вы говорите, полковник, – Дезди встряхивала чёлкой. – Так не бывает: счастья чересчур не бывает, оно или есть, или его нет.
– Я люблю, – Отелло не сводит с неё глаз. – Тебя люблю. А это не наяву. Это всё – сон, туман, бред, действие лекарств. Я даже знаю, каких, Дезди-джан, я всё ещё в госпитале, в коме, мне это снится. И вот беда: я проснусь. Тогда – любви нет, всё кончено. Вернётся тот хаос, из которого…
– Зачем ты так? – она в первый раз назвала его на «ты». – Не вернётся. Потому что никакого хаоса нет, а есть мы.
– Ласточка, пойми же, – Суренян, вжимаясь спиной в колонну, терзался. – Я – боевая единица. Я – это военный округ, укрепрайон, блокпосты, казарма.
– Я поеду туда, – перебила его, настойчиво сжав губы.
Здесь с лестницы сошёл гость с осанкой спустившегося к простым людям аристократа. Увидел Суреняна с Бугримовой, мотнул головой и тут же поднялся. Наверх, откуда спустился.
Немедленно возник сенатор Бугримов – желчный и задыхающийся. Даже галстук от духоты ослаблен:
– Полковник Суренян! У вас выключен личный телефон. Что происходит, я спрашиваю! – сенатор кипел.
Отелло щелчком свёл каблуки, вытянулся, замер, опустил по швам руки.
– Был звонок из министерства, полковник! – выдохнул Бугримов. – В шесть утра вам предписано быть на Набережной. Ожидается назначение от государя. За вами послано авто, вас отвезут в гостиницу Дома офицеров.
Сразу поблизости оказался Вягин, а с ним Косильцев. Косильцев напоминал:
– Так вот, я разрабатывал операции…
Окрик сенатора заглушил разговоры:
– Дезди-джан, останься! Ты мне нужна, – требовательно окликнул и увёл её вверх по лестнице.
Ещё с полминуты сверху долетали только обрывки:
– …позоришь себя!.. Он вдвое старше… Ему – на юг, он там и сгинет. А ты?
– Да, отец.
– В глаза мне, в глаза! Не опускай. Что ты там уже задумала?.. – и гул светских голосов затопил их слова.
«Дезди-джан, останься!» – стоял в ушах окрик сенатора. Отелло сбегал вниз к лифтовой площадке. – «Назначение от государя, – гудел воздух, – за вами послано авто». – Зеркальный и полупрозрачный лифт томительно плыл вниз, точно тонул. Вестибюль внизу просторен, залит бело-голубым светом, люстры чуть дребезжат – то ли гул самолётов им слышен, то ли эхо с полигонов сюда докатилось.
«Ласточка, такой радости уже не будет… Дезди!» – «Она хороша. Фигурка и всё такое». – «Я знаю». – «Хорошо, что она не блондинка. С глупой я бы не переспал».
– Что?!
– Говорю, с глупой тёлочкой я бы даже не переспал. А дочка сенатора – не той породы. Увёл бы её у тебя, но гадом буду. Друг – дело святое, – это Вягин спустился с ним, это его слова сливаются в один поток с мыслями Суреняна.
Тревожно. Нервы взвинчены. Слишком много событий в одну тянущуюся ночь. На Кипре и Родосе бывало полегче…
– Подонок ты, Вягин, – беззлобно бросил ему, щурясь на свет.
Этот холодный ламповый свет… всё-таки люстры ощутимо звенят. Точно за городом – обстрел, канонада. Тошнит.
– Она уйдёт от меня. Я знаю.
– Да ладно, брось. С ней у тебя, считай, дело сделано. Стопудово.
«А ведь с ним легче, – пронеслась мысль. – Он – свой. Он – понятный. Такой же. А с другими – надо учиться жить заново».
– В общем, – он разлепил губы, – ты оценил девочку, да?
– А то! – Вягин сияет как стёклышко: – Ты с нею маршалом станешь! Генеральство у тебя в кармане. А все бабы спят с начальниками мужей: он – подполковник, она – под полковником. Маршалом будешь – зуб даю!
– По кому судишь-то, сучара? – опять бросает Суренян. Беззлобно, скорей даже устало, просто они с Вягиным так говорят, когда один на один.
– Вот по своей и сужу, она – сучка. Думаешь, не знаю: спит с хреном из генштаба. Слышишь… – Вягин усмехается, но как-то напряжённо, неискренне: – Мне говорили, она и с тобой была. А? Врут козлы? – а ведь надеется гад, надеется, что врут.
Что-то поднялось из нутра к самому кадыку. Отелло выбросил вперёд руку, схватил Вягина за горло и судорожно сжал, встряхивая.
– Слушай, падаль, ты мне не проводи тут параллели. Понял? – полез гортанный акцент: нервный, клокочущий. – Дезди-джан – не эта твоя… – с майорского кителя Вягина полетели, звеня по полу, армейские значки.
Выпустил его.
– Сука, – выругался.
Вягин шипит и растирает горло:
– Дошёл уже, генерал? Совсем дошёл?
– Другой раз, – спокойно, но с предательским акцентом говорит Отелло, – прежде чем распускать язык, сперва докажи, что Дезди-джан – девка, а моя любовь – сучка.
Вот так, полегчало на душе… Боль, холодная злость – всё это знакомо. Это – своё. Точно заговорил на родном языке.
Посланный авто задерживался. Наверное, в столице и в правду что-то случилось. А жандармы шлют все транспортные средства в объезд.
– Всё понимаю, Вягин. Когда-нибудь она мне изменит. Причём с моим же офицером, – Суренян спиной прислонился к стене.
Вягин собирал с полу значки.
– Да прекрати ты, генерал. Вот когда кто-нибудь поимеет её как овцу, тогда и психуй.
– Но это же будет, обязательно будет. Как жаль, Вягин, как жаль! Блин, я словно жду уже, когда это случится, – Суренян выдавил это с какой-то обречённостью. – Кровь, смотри-ка, – он понюхал руки. – Смотри, это твоя кровь? Я раскровил тебя?
Запах одолел его. Стена за спиной сделалась какой-то шаткой и вязкой.
– Э-э, э-э, ты чего это? – Вягин метнулся к нему.
– Боль, снова такая боль во лбу, прямо здесь, – Отелло показал и с подкосившимися ногами упал на пол вестибюля.
Растерянность. Вягин метнулся туда-сюда. К лифту, к дверям, к консьержу за колоннадой. От лифтовой площадки спускались Косильцев и Родька-Родригес. Последний – походкой снисходительного лорда.
– Падучая у него, блин! Припадок у генерала.
Косильцев и Вягин вместе суетятся, а Родригес сверху, со ступенек, посматривает. Отелло корчился в судорогах, колотил руками пол и выплёвывал пену.
– Зубы! Дайте кто-нибудь платок – сунуть ему в зубы, – орёт Вягин.
Родька-Родригес с достоинством подаёт свой. Косильцев возится с платком, а Вягин вдруг говорит:
– Эй, Родька? Плёл мне про какие-то палатки на рынке, а сам – у сенатора на квартире…
Косильцев вкладывает свёрнутый жгутом платок в зубы Отелло. Вягин опустошённо смотрит и поднимает глаза. На злополучный платок молча, не роняя ни слова, глядит сверху Родригес.
 
3.
Здесь электрические лампы были в форме витых свечей. Их притушили. Окна затянули светомаскирующими шторами. В полумраке пела музыка. Днём ему прислали визитку: приглашение на новый Фестиваль Масок. Он прибыл. Он – в маске Капитана.
Вокруг него кружат люди в карнавальных одеждах, им подают напитки. Из-под маски он оглядывает людей: кто здесь кто? Ловкач Сганарель – может, это прилипала Косильцев? Нет, не его рост. А угрюмый Скапен – уж не Бугримов ли? Похож осанкой. Это условие Игры – кого-то из Масок Отелло уже знает по жизни.
 Жаль. Здесь нет Вягина, а без него пусто. Вчерашний приступ не дал им договорить. Контузия не вовремя дала о себе знать.
– Жалеешь? – его тронул за плечо Пьеро в чёрном цилиндре. – Печален? – упрекнул его.
– Нет, – Капитан отрезал (нэт, нэт – акцент предательски выдаёт тревогу).
Пьеро проницательно глядит на него, а белила на лице сияют матовым отсветом.
– У каждого из нас была своя Игра, – Пьеро задумчив. – И каждая по чуть-чуть меняла ленту времён. А эта Игра – только твоя.
– Она закончится?
– Завершится, – поправил Пьеро. – Конца нет, есть вершина. Если в жизни ты узнаешь кого-то из Масок или кто узнает тебя, торжествуй – это вершина! Смотри, к нам явилась редкая Маска.
Лифт открывался прямо в квартиру. Кто-то вышел из него в чёрном плаще и чёрной маске. Капитан напрягся. Кажется, он уже видел эту прямую спину.
– Не люблю его, – тихо признался Пьеро. – Заносчив.
Капитан вспомнил: кто-то, обернувшись к нему такой вот спиной, прикуривал.
– Дон Домино? – вертушка Коломбина в платьице с маками наткнулась на него первой, охнула, метнулась к усилителям и сделала музыку громче. – Лючинда, Лючинда, иди скорее! – она звала на подмогу.
Дон Домино замер:
– Коллеги, я протестую! – его голос высок и требователен, он привык, чтобы его слушали.
– Дорогой Дон, это последняя Игра, самая последняя, – частила Коломбина. – Она самая-самая важная. Ну, не мешайте ей, пожалуйста… Лючинда, Лючинда!
– Дон, Коломбина права, – голос её подруги, кажется, знаком Суреняну.
К платью Лючинды вместо брошки приколота веточка срезанной ивы.
– Дон Домино, ну, признайте, что Лючинде совсем не идут ивы. Скажите ей, пусть она их не носит, – Коломбина, суетясь, отвлекала гостя.
Дон Домино не слушал.
– Игра началась без меня, – менторски сообщал он, – решением в один голос. Мой голос не был учтён. А я против, решительно против этой Игры. Коллеги, у нас ничья, боевой пат!
На крик собрались Маски – Бригелла, Полишинель, Арлекин. Подбежала Франческа. Доктор взял за плечо Дона:
– Прекратите, коллега Домино, прекратите. Маска Капитан уже с нами, его голос вам придётся учитывать.
– С каких это пор? Пусть так… – Дон Домино порывисто обернулся: – Маска Капитан, отвечай, ты за Игру, в которой играют