странным слияние этих двух, различных по задачам, образов?
– Но что это доказывает?
– Муза есть нечто самостоятельное, приходящие к творческому человеку в подмогу, а идеал – выбранный тобой образец. Но тебе это, конечно же, ничего не объясняет… Ты разве не понял ту фишку с музыкой? Музыка, Муза… Ну же, соображай. Сколько раз она склеивала твое разбитое сердце? Сколько раз, когда ты впадал в тоску, ни с того ни с сего зажигался экран коммуникатора с ее портретом? Сколько раз тебя будил нежный голос за полминуты до нужной остановки метро? Куда бы ты ни ехал – ни разу не проспал! А помнишь, когда тебя одолела икота, и ты поименно перебрал всех, кто мог вспоминать тебя в тот момент, но икать перестал только тогда, когда без особой надежды произнес ее имя?
Я улыбнулся.
– Я и вправду сумасшедший, раз верю таким аргументам.
– Дурак ты, а не сумасшедший, – Отражение удрученно вздохнуло. – У Музы своя воля – это не нужно доказывать, в это нужно поверить. Чем дольше сомневаешься, тем больше сопротивляешься самому себе.
Улыбка осталась на губах Я, теплая, счастливая, глаза устало, но довольно щурятся. Он скрестил руки на груди, запрокинул голову к черному своду.
– Кто же она? Музыка, Любовь, Единственная…
– … Душа, Интуиция, Богиня.
– Так кто же на самом деле?
– Она сама поведает.
Я хмыкнул, стал поворачиваться, когда Оно окликнуло:
– Тебе ведь больше не нужны колкие замечания внутреннего голоса?
– До очередной головомойки.
– До тех пор я бы предпочел отдохнуть.
Чуть помедлив, Я подошел к зеркалу. Ладонь легла на прохладную поверхность. Отражение устало воздело себя на ноги, оттолкнувшись от кресла, подковыляло к стеклянной грани.
– Учти, моя усталость передастся тебе.
– Знаю.
Оно воздело руку, приложило ладонь к длани Я, палец в палец. Улыбнулось краешком губ напоследок и холодным сгустком пустоты впиталось через руку Я, растворилось в теле. Зеркало стало обыкновенным, в нем остался бездушный облик. Когда Я развернулся и пошел прочь, отражение в точности повторило движения, удалилось вглубь зазеркалья.
Я долго шел во мраке, без ориентира, не оглядываясь. Тьма утратила тепло и уют, стала иссиня-черной, повеяло промерзшей сталью. Засвистел ветер, ударился в лицо. Я наклонился вперед, сжал кулаки, ноги будто утопают в сугробах, чудится хруст под шагами. Снег будто из стекла, царапает босые стопы, сводит от холода судорогами.
В кромешной темноте засияла крошечная звездочка. Мерцает, зазывает к себе. Вместе с ней зажглась искорка в сердце Я, он устремился на свет. Назло ему разошелся ветрище, понуждает отвернуться, но Я упрямо смотрит на маяк.
– Может, тебе написать об этом рассказик?
Ветер принес желчные слова, когда-то сказанные одним из знакомых. Но теперь они не задели гордость и не оставили осадка обиды.
– Напишу.
Я продвигался лишь за счет твердости духа, это оказалось достаточным, чтобы бросать себя вперед и запоздало выставлять ногу для опоры. Но вот раздался надменный тон друга:
– Ты просто бежишь от реальности, потому что боишься ее.
Резкий встречный порыв едва не свалил, Я отшатнулся, глубже осел в сугробе. Раскинутые руки удержали равновесие, Я строго ответил голосу из ниоткуда:
– Искусство и есть моя реальность.
Он выкинул руку вперед для рывка, ноги с трудом переступили. Через несколько шагов услышал презрительную интонацию подруги:
– Бесполезная трата времени.
И вновь тугой порыв метнулся навстречу, вынуждая загородиться локтями.
– Я не ищу пользу, я нашел себя.
Он переждал, кривя лицо от промозглых воздушных игл, сделал шаг. Ветер коварно толкнул в спину, повергнув на карачки. Следом накатил мужской бас:
– Так и помрешь один.
Я, шатаясь, поднялся.
– Я не один.
Он глянул на звездочку, что разрослась в размерах. Может только кажется, но Я верил, что и сама она движется к нему. Сил прибавилось, ноги сдвинулись.
Ураганный толчок ударил сбоку, оторвал от земли, Я прокатился кубарем, ушибся головой о твердое, расцарапал щеку, распластался вниз лицом. Сознание помутилось, но все же услышал жалобный голосок девушки, бывшей его:
– Лешка, я люблю тебя.
Едва живой, он с трудом подгреб руки, принял упор лежа.
«Вставай, никчемная тварь!»
Студеная землю нехотя отпустила грудь, Я подобрал колени, враскачку встал, тяжело дыша.
– Мое сердце принадлежит другой.
Стихия утихла, устала иметь дело с бараном. Та звездочка оказалась окном, до которого остался шаг. Я изнеможенно уперся в пластиковый подоконник, потянул на себя фрамугу, высунулся наружу. Сразу обдало духотой, воздух грязный, городской, внизу пропасть глубиной в сто этажей, напротив стена такого же дома. Уши заложило от цокота каблуков по асфальту, как у входа в метро, где проходят толпы одиночек, раздраженно вопят сигналы машин, гудят моторы, слышится перебранка водителей. Стало дурно от такой какофонии, пальцы нервно ищут на груди наушники-затычки, которых нет.
Взгляд случайно скользнул в сторону, и на стене своего дома Я увидел Музу. Она стоит горизонтально, манит рукой. Он невольно глянул вниз, но нога уже вскочила на карниз, руки цепко ухватились за раму, подтянули. Он вцепился в пластик, смотрит на Музу – она ждет. А дальше что?
Она кивнула. Я расцепил напряженные пальцы, приложил ладонь к шероховатой поверхности, нагретой душным солнцем, перенес мысок на железобетонную плиту и вдруг понял, что сила притяжения ослабла, а стопы уже на стене. Он распрямился, вокруг него прямоугольные лужи с ледяными корками, что на самом деле упорядоченные ячейки с окнами, над головой копия того, что под ногами, и кажется, будто оказался в расщелине гигантского каменного пресса. Я посмотрел на сияющую улыбку Музы, заглянул в большие глаза.
Она отстранила руки от пояса, грудь выгнулась вперед, наполняясь глубоким вдохом, Муза начала падать… но не к земле, а к небесам. Я рванул следом, взбегая по отвесной стене во всю прыть, бросай быстрые взгляды вправо, замечая, что понемногу отстает от ее ускоряющегося падения ввысь. Стремительно приближается линия крыши, когда стена закончилась, Я оттолкнулся от края, вытянулся и стал пикировать. Он несся пулей, ветер вдавил глаза, стесал щеки до острых скул, зубы сжали губы, чтобы те не вывернулись наизнанку. Все тело вибрирует от перегрузки, норовя соскочить с колеи прямой траектории, голова подрагивает, если амплитуда колебаний увеличится еще чуть – ветер мгновенно свернет шею. Глаза неотрывно держатся за Музу сквозь тонкие щелочки между век. Я с восхищением и облегчением заметил, что ее не терзает запредельная нагрузка, она падает на спину с легкостью перышка, расставив руки елочкой, платьице едва треплется, волосы подобны лучезарным крыльям, вьются в стороны. Словно не мчится она с большей скоростью, опережая на две сотни метров, а лежит на озерной глади, отражающей солнечный диск по левую сторону. Сплошная бирюзовая гладь стала повсеместно синеть, чернеть. На иссиня-черном полотне одновременно зажглись белые искры, проступили рыжевато-бурые пятна – космические облака. Я проткнул собой последний слой атмосферы, покинул разряженный воздух, и вместе с ним оставил ощущение температуры, терзание ветром, начал притормаживать задолго до орбиты.
Я оглянулся, глаза преисполнились восторгом, сердце затрепетало при виде родной Земли, этого огромного живого шара, и чтобы разглядеть его края, приходится поворачивать голову.
Вот и космос!
Легкие вдохнули пустоту, сердце громыхает медленно, но гулко, будто по всей Вселенной прокатывается его мягкая пульсация. И вторит ей второе сердце, бьющееся в унисон, пульс сливается в одно, но Я чувствует различие. Он повернулся, попадая в распростертые объятия Музы, с разбега прыгнувшей на его шею. Он потерял равновесие, стал падать на спину, и это падение многократно замедлилось невесомостью. Их объятья сомкнулись, нежность обвилась кольцом вокруг широких плеч, уверенность опоясала стройную талию.
Голубая планета с коричнево-зеленой коркой материков и белым пушком облаков сонливо вращается на его и ее фоне. Они в лоне бескрайнего, ничейного измерения, где даже Бог не властен. Они едины.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СЛОВА:
Я осознаю, да и ощущаю, что нахожусь вне людского мира, – вон она, их планета, слева от меня. А ЗДЕСЬ нет никого. Лишь я и моя Муза.
