Он был старше ее

Он был старше ее..Она была хороша,
В ее маленьком теле Гостила душа,
Они ходили вдвоем, они не спорили по мелочам
и все вокруг говорили чем не муж и жена
и лишь одна ерунда его сводила с ума,
он любил ее, она любила летать по ночам.

… грохнула по полу и покатилась под стол пепельница. Тим до боли сжал кулаки. Невесомые частички пепла пыльным клубком стояли в воздухе. Улетевшая в угол сигарета производила клубящуюся завесу, особо хорошо видную в луче наискось падавшего из окна солнечного луча. В свете прорвавшегося в комнату ослепительного луча все остальное пространство казалось совсем темным, как в какой-нибудь доисторической пещере. Ничего себе убежище…
Тим швырнул в стену сигаретную пачку. Курить – плохо, очень плохо… Он давно избавился от этой пагубной привычки, и, наверняка, не начал бы снова… но вдруг, внезапно осознал, что стоит перед  ларьком в мучительном выборе. Было стыдно, как пятнадцатилетнему мальчику, прекрасно знающему, что до восемнадцати сигарет по закону не продают, но купить можно… Чертовы сигареты… Чертова жизнь… И как он только до этого докатился… Черт бы его побрал!
День склонялся к вечеру. Делать было нечего. Тим маячил от прихожки до кухонного окна и обратно. Ожидание было физически ощутимым, висело в воздухе, как недавно сигаретный пепел. Саднило горло от сигарет, в доме было невыносимо душно, отчаянно вонял из угла непотушенный окурок, в который превратилась улетевшая сигарета и, кажется, тлели обои…
На мгновение ему показалось, что в окне мелькнуло ее лицо. Бред, несомненный, и тем не менее, сердце тревожно дрогнуло, он даже сделал судорожное движение в сторону окна и тут же вспомнил  – третий этаж… даже не второй, у которых бывают под самым носом козырьки пристроек… Он все-таки выглянул за окно, но там, далеко, у горизонта, над безмятежным морем маячила  желтая, как вареный желток, и мутная  опостылевшая  восходящая луна, глупая и слепая.
Темнело. В сиреневой городской дымке утопали видимые из окна крыши окраин, тянувшихся за городом длинным шлейфом. Тим поддел носком тапочка сигаретную пачку в углу. Нежного кремового цвета тапочки вдруг навели на него страшную тоску, это были ее тапочки, она сама их купила для себя, и вот он стоит в ее тапочках, а ее нет.
***
-- А может, я фея? – игриво спросила Айка, прячась под одеяло. – Может быть?
-- Может. А может, ты ведьма… -- устало ответил Тим. С ней невозможно спорить. Раскидав по подушке облако огненно-рыжих в закатных лучах волос, она действительно напоминала ему ведьму, хотя, конечно, откуда ему знать, как выглядят ведьмы… говорят они вырастают из хорошеньких невест. Тим не мог вообразить, чтоб Айка в один ужасный день превратилась в ведьму. Таких ведьм не бывает – всполошных, ветреных и по-детски непосредственных… Хотя, ведь каждый ребенок когда-нибудь да вырастает… Все может быть в этом мире.
Он позволял ей все, чего, пожалуй, не мог позволить ни одной другой женщине. Впрочем, она особо и не пользовалась преимуществом. Скорее всего, она этого даже не осознавала – собственного влияния на Тима. Конечно, она знала, что Тим – принадлежит ей, он этого и не скрывал, но это ни в чем не выражалось  -- ни в просьбах, ни в требованиях – детских и бескомпромиссных. Она вообще была очень легкая. И мир для нее был в красочных цветных пятнах, яркий и большой. Тим вздыхал – наверное, это из-за разницы в возрасте. В отцы он, конечно, ей не годился, но более чем десятилетняя разница – увы, не в его пользу. В чем-то он ее уже не понимает. И себя не понимает. Связался с девчонкой… мороженое, какие-то легкомысленные букетики, пошлые флаконы зарубежных духов… Но и удержаться он уже не мог – его несло к ней, как мощное течение гонит по руслу щепку. В какой-то мере он и ощущал себя такой вот щепкой – болтаться по жизни и получать только то, что дает судьба, не пытаясь прыгнуть выше головы. Чем больше он об этом думал, тем чаще выходило, что Айка внесла в его жизнь новую струю воздуха… да что там струю – поток. Захватывающий и не дающий опомниться. И тогда ему казалось – это только начало. Что теперь все встанет с головы на ноги, все будет, как в сказке, несмотря на то, что он уже прожил тот период жизни, когда все переворачивалось. И неоднократно. И теперь он даже не мог сообразить, на какую из частей тела поставило его появление  в жизни рыжей девчонки.
Надо сказать, что она не была девочкой нежного возраста. Но и на свой совершенно не тянула. Ни внешностью, ни поведением. Она не знала простейших вещей, много чего не умела, и когда Тим вдруг обращал на это внимание, он с почти отеческой нежностью смотрел на нее.  Тиму не нужны были премудрости, это было не то, что было необходимо для счастья половозрелому мужчине. Как женщина, она, конечно, слабовата, но зато искренна и эмоциональна. И глаза у нее горят не хуже, чем у заправской ведьмы… приворожила, приворожила…
Что-то тревожное поднималось у него в груди, когда он просыпался и не находил ее рядом. В голове носилась перепуганная мысль – а вдруг она не вернется? Но она возвращалась – иногда спустя пятнадцать минут, но чаще на следующий день, все такая же сияющая и озорная. И начиналось все заново – уговоры, улещивания, проявления внезапно обострившейся нежности… Она покорно со всем соглашалась, улыбалась и радостно котенком лезла к нему в руки. Тоненькая. Невесомая. Тим никогда не уставал держать ее на руках. При своем маленьком росте она казалась еще мельче рядом с Тимом. Хрупкой и беззащитной… Наверное это была любовь, в самом сложном его проявлении – смесь отеческой заботы и дикой нежности взрослого человека к беззащитности пойманного звереныша.
***
В два часа ночи Тим все же подобрал пачку. Увы, в ней была всего одна сигарета.
В ночной тишине щелчок зажигалки звучит как пистолетный выстрел. Интересно, а если бы  она узнала, что он умер? Она пришла бы? Да откуда она узнала бы?.. А сейчас в газетах не печатают некрологи. Да даже если бы печатали – Айка не читает газет. Тиму даже казалось одно время, что она вообще не умеет читать, так равнодушна она была к книгам, газетам, глянцевым журналам, даже к колонке «свежих» анекдотов. Потом он решил – зачем ему об этом думать? Не умеет и не умеет. А она огорошила его длиннющим стихотворением из классики, что-то про большую и трагическую любовь из Есенина. Прижавшись спиной к стене, безо всяких театрально выглядящих ужимок, надрывно читала, на последних строчках повернувшись лицом к стене. Тим был поражен. Он помнил это стихотворение со школы, кажется, его задавали учить. Вполне естественно, что Айка помнит его лучше, она все-таки не так давно, как он, закончила школу. Тима испугала эта ее выразительность, проживание стиха, чужого, между прочим. Что она может знать про безнадежно оборванную любовь?
Айка стояла носом в стену и когда он взял ее за дрожащие плечи, решив, что вот тут-то она переигрывает, и повернул носом к себе, он увидел, что она пытается изо всех сил не заплакать из-за переполнявших ее чувств, но предательские слезы уже прочертили параллельные полоски на лице. И сразу защемило в груди и захотелось, как маленькую девочку, снова взять к себе на колени и долго-долго гладить по голове.
-- Я иногда плачу от таких вещей. Так горько становится от прощаний. Ты знаешь, ведь автор наверняка отступал бы, если бы сам рассказывал, отступал, пока его совсем не стало бы видно. Как в темноту уходил бы. После таких слов нельзя стоять у всех на виду, это же прощание, а не прощение. Когда прощаешься – нужно уходить, иначе зачем все? Уходить, пока она не опомнилась и не попыталась все вернуть.
-- Почему нельзя попытаться? – огорошено спросил Тим.
-- Потому что тогда весь стих – это была бы провокация. А это прощание. А все прощания навсегда.
-- Надеюсь, ты со мной не попрощаешься вот так навсегда? – спросил и сам ужаснулся и по спине пробежал холодок. Айка рассеяно посмотрела на него, погруженная в собственные переживания. И потом, соскальзывая с колен, сказала, выходя из комнаты:
-- Только ты меня жди. Когда ждут – всегда возвращаются.
Тим ждал ее добрых полчаса – бежать за ней сразу же было нелепо – ну мало ли зачем ей понадобилось выйти. Потом он представил, как она стоит за порогом и ждет, пока он пойдет ее искать – вполне возможно, игры как раз в ее духе. И только когда часы пиликнули пять, он догадался, что она снова ушла без предупреждения.
***
-- Может тебе жениться на ней? – спросил Стаска, хитро усмехаясь. Он прекрасно знал отношение Тима к браку, после двух кратких и неудавшихся. Тим вздохнул – может. Но к чему это приведет? Разве будет ее что-то крепче держать, чем желание быть рядом? Какие кольца могут удержать птицу? Только цепи и решетки. Но держать Айку такой ценой он не мог, не имел права. Она представлялась ему мотыльком, летящим на каждый огонек, видимый вблизи. Хватать бабочку за крылья – значит не только удержать, но и покалечить.
-- Стаска, она не захочет… -- Тиму было стыдно за свою попытку выгородить Айку для самого себя.
-- А ты ее спрашивал?
-- Нет, -- признался Тим. – Не могу. Вдруг откажет, ходить потом, как в грязи извалявшись…
-- А если не откажет? Ну что это за хождения? А вдруг появятся ее родители, совсем некрасиво получится.
Тим думал об этом, совершенно недавно, даже порывался поговорить с ней об этом, но она как-то вдруг выскользнула у него из рук и пропала. Он даже опомниться не успел. И на следующий день уже не пытался говорить об этом.
-- Тебе-то что? – огрызнулся он. – Может я и не хочу жениться?
-- А что тебе еще остается? – удивился Стаска, -- Вы таскаетесь везде за ручку, как шальные щенки валяетесь на газоне, ты водишь ее по друзьям, и у вас такой вид, словно вы безмерно счастливы… В такой момент люди женятся, пока не успели друг другу надоесть.
Тим что-то невнятно пробормотал, запихал в себя остатки обеда и поплелся работать. Но вместо положенных графиков и перспектив перед глазами стояло улыбающееся Айкино лицо.
***
Нужно было не отпускать ее. Нельзя было отпускать ее. С самого начала не нужно было позволять ей все эти ее отлучки и самовольные побеги. Раз уж сделал ее своей женщиной – нужно быть мужчиной и суметь настоять на своем. В конце концов, его тоже нужно уважать, у него есть своя система ценностей, нельзя плевать на нее с высокой колокольни…
Тим встретил Айку на подходах к дому. И она, зараза чувствительная, сразу поняла, испуганным зверьком метнулась в руки, моментально опустившиеся. Растерялись слова, осталось только ощущение огромного счастья и умиротворения, сказочное, непередаваемое чувство… Тим про себя поклялся, что слова ей не скажет, лишь бы она не глядела круглыми, как луна, глазами, не спрашивала взглядом – что? Что случилось?
***
Тим знал, что нужно было заводить все эти разговоры раньше, с самого начала, когда он еще не был так тесно связан с ней. На его первые вопросы о семье, доме и прошлой жизни Айка как-то преувеличенно весело сказала – все есть. И дом. И семья. И даже жизнь прошлая – и та наличествует. А ему-то это зачем? И Тим сразу сдался – ну не хочет человек говорить, мало ли там какие неприятности у нее были… К тому же он даже не предполагал, что все настолько закрутится, завяжется в такой тугой узел, что распутать его безболезненно уже