Он был старше ее

отрешенная безысходность. В окне далеко-далеко впереди поблескивала кромка моря. Тим знал, что это обман зрения, море было совсем рядом, до него можно было дойти минут за десять, но кроны живучих приморских деревьев, видимых слегка сверху, лаково поблескивали листвой и создавали иллюзию пространства и искажали расстояние. Вот хорошо бы сейчас действительно выйти из дома, окунуться в зеленоватые волны, лижущие песчаный пляж… На пляже сейчас людно, сезон еще не начался, но весь город как сумасшедший, презрев рабочие дни, валом повалил к морю, истыкав песок зонтиками и ножками шезлонгов. Пляж был похож на поверхность огромного, густого, присыпанного сахарным песком коктейля, на котором все время происходили неразличимые издали бурления массы. Люди переворачивались с боку на бок, подставляя пекущему солнцу очередную незагорелую  часть своего тела. Разгорался день. Жаркий весенний день. Тим слез с подоконника. Какое, к черту, море…  Лежащие у края моря люди даже не представляют себе, на каком краю на самом деле находится весь этот мир… Как пусто в нем, так пусто, что вот-вот он свернется сам в себя и ничего больше не будет, зато все кончится.
Подступающее лето жарко и размеренно дышало в приоткрытое окно. Тим сидел на подоконнике прислонившись затылком к горячему стеклу. Маялся внутри  тоскливый комочек, просил выхода. Тим пил горчащий чай, чашки оставляли на столе ржавые кольца, образуя неровную цепочку следов. Закрывались глаза, но стоило опустить веки, как перед лицом вставал плохой выцветшей фотографией вид скачущей Айки с разметавшимися волосами. Она застыла, словно пойманная в момент прыжка, раскинув руки. Тим открывал глаза, чтоб не мучить себя, заваривал новую кружку чая, выхлебывал ее, и чувствовал внутри странный голод. Попытки запихать в себя что-нибудь, способное заглушить голод, ни к чему не приводили, есть не хотелось совершенно.
Жалобно пищала незакрытая дверца холодильника, предупреждая непутевого хозяина. Испятнанный стол взывал к совести, но Тим был глух, как никогда. Покружил в бездумной ожидании по кухне и прислонился спиной к холодильнику… сполз на пол и спрятал голову в коленях. Лайф был не в кайф… Далеко на грани сознания мельтешила навязчивая песенка по радио, исполненная другим певцом, отчего приобрела странное надрывное выражение. Тим даже попытался повторить слова и его словно током прошибло. Песня рассказывала про него..даже не просто про него, про них обоих, с точностью до мелочей обрисовывала происходящее с ними… мороз продирал по коже. «Это про меня, про меня, про меня променяпроменяпроменяяяя…»  Тиму представился этот певец, по-своему интерпретирующий старую, затертую до дыр песню, меланхоличную и практически равнодушную констатацию постфактум.. теперь в ней было все – отчаяние, безысходность, страх, обида, надрывная горечь, слезы… Много чего можно понять, чувствуя все это на своей шкуре. Певец в голове у Тима метался по сцене, заламывая руки в непритворном горе, пытаясь донести до бесчувственного зрителя не словами, так жестами…
Когда Тим открыл глаза, стояла глухая и душная ночь. В окно по-прежнему заглядывала луна, желтая и какая-то постная, большая убывающая луна подходящего к концу месяца. Было далеко заполночь, луна уже прошла свой апогей и потихоньку спускалась к горизонту. Стояла страшная, роковая тишина, глухая, молчаливо глядящая на Тима изо всех углов. И так в этот момент Тиму захотелось жить, так сильно, что имей тишина материальное воплощение, Тим не задумываясь порвал бы его на мелкие кусочки… было так оглушающее тихо, что казалось, даже время замерло…  Тим вскочил и в приступе отчаяния заметался по кухне, сшибая на пол все, что было возможно. Внутри горело, билось странное и пугающее ощущение конца, от которого хотелось действий. Тим налетел на стену и остановился. Причина его бедствий ранее как-то отошла от сознания, стала менее значительной и незаметной, на первый план выступила смертельная тревога. Теперь же он с ужасающей точностью вспомнил все и задохнулся. Теперь он точно знает, что все кончилось. Что все кончено. Что все в прошлом, и сам он прошлом. На цыпочках Тим подошел к окну и распахнул приоткрытые створки, впустив в кухню душную ночь. Узенький подоконник был уставлен чашками, усыпан пеплом и усеян окурками, как-то не прижившимися в пепельнице на столе. Одним махом Тим безжалостно смел все на пол. Звенела разбивающаяся посуда, но Тим не слышал и соответственно не жалел. Одна чашечка улетела в окно и грохотнула где-то далеко внизу вначале на козырьке над дверью первого этажа, потом почти неслышно об землю. Тим по-птичьи уселся на опустевший подоконник, бездумно покачался, держась руками за раму. Что-то сладко замирало внутри, при мысли – что вот он, выход, вот они, те самые врата, из которых не выйти, не повернуть, которые спасут от безнадежности и бесплодного ожидания. Айка, звездой вспыхнувшая в сознании, только укрепила Тима в его решении. Безо всяких пошлых мыслей – типа «ты еще пожалеешь» и «вот видишь, на что я способен» или, что еще хуже «до чего ты меня довела». Просто никакого другого выхода Тим в этот момент не мог и представить. Ожидающая его в будущем пустота не могла быть скрашена ничем. И Тим рывком поднялся во весь рост и, распахнув руки, подпрыгнул, развернувшись лицом к небу, отталкиваясь от рамы, отстраняясь ото всего, что связывпает его с этим домом, с этой жизнью. Странно большой и нелепой птицей, обращенной спиной к земле, он поднялся на полметра над уровнем подоконника и крестообразным камнем устремился вниз. Ему хотелось лететь вечно, оказывается вот это пресловутое свободное падение очень похоже на полет… и если закрыть глаза, то очень легко вообразить, что летишь вверх, а если открыть – что падаешь в небо. Захватывало дух, не от страха, а от предвкушения… Все это промелькнуло в сознании Тима в тот миг, когда он только начинал падать после краткого взлета в прыжке. Он, пожалуй, даже был счастлив сейчас.
В момент встречи с асфальтом Тиму показалось, что где-то там, у самой луны, глубоко в ночном небе, вьется словно стайка мошкары, невесомая группка фей. И у одной из них рыжие волосы…