ему я. И после мы почти всю дорогу не разговаривали.
Город обрушил на меня, деревенскую девочку, привыкшую к тишине лесов и полей, шквал грохочущих звуков. Гремело все: трамваи, ездившие по рельсам, мчащиеся машины, гудели фабрики, заводы, принадлежащие Крупу и другим властителям этого чужого незнакомого мне мира.
Перед большим многоэтажным особняком тети Женни стояла вереница автомобилей. Одна из машин чуть не сбила нас, когда мы подъехали близко. Тетя Женни встретила меня радушно, угостила нас со старостой домашней наливкой с печеньем. Услышав в чем дело, стала сочувственно кивать мне головой в процессе нашего рассказа. Староста вскоре ушел, а пришедший дядя Вальтер велел мне пока отдыхать в одной из комнат с дороги, а утром он сказал решит что со мной делать. Собственно говоря, мне было все равно. Я уже не была настроена так категорически, как раньше. Чрезмерная роскошь дома, вкусный обед, шикарная кровать, а так же многочисленная прислуга поразили мое воображение. А шикарно одетые ухоженные молодые женщины, которые ненароком попались мне на глаза, весело улыбаясь совсем не производили впечатление несчастных. Наверное Анни все-таки права, люди уважают только деньги не важно каким путем ты их зарабатываешь, а без них ты ничто. Может и мужчины, которые здесь бывают, гораздо приятнее, чем тот же Андрик С этими мыслями, слушая веселую музыку, я заснула.
Утром служанка Герда, девушка лет 17-ти, позвала меня в гостиную. Там за роскошно накрытым столом сидели Вальтер и тетя Женни. Поздоровавшись, я села, уставившись голодными глазами на тарелку с пирожными. Заметив это, Женни положила мне одно на тарелочку с золотой каемочкой, а Герда налила мне кофе из кофейника.
- Вот что, слушай, пока живи у нас, помогай Герде по хозяйству и кухне, присмотрись ко всему, а когда наступит твое совершеннолетие, то посмотрим на счет твоей дальнейшей работы.
- Но я готова, - я аж воскликнула от неожиданности, такого оборота я не ждала. - Это хорошо!- Вальтер мягко положил свою руку на мое плечо,- но ты еще несовершеннолетняя, а я чту закон, особенно сейчас, когда есть возможность быть в Берлине депутатом рейхстага, да и худа ты пока слишком!
Черт возьми, мне пришлось согласиться со всем. Мне выделили небольшую, но отдельную комнату, обновили мой гардероб приличными, хоть и немного поношенными платьями. Мои деревенские наряды не годились для городской жизни. А в остальном она была не такой уж сладкой. Еды, конечно, было вволю, но я выполняла такую же роль, как и остальная прислуга в доме. С утра до вечера я скоблила в доме полы, мыла посуду, стирала девушкам платья и гладила. У меня почти не оставалось свободного времени и к вечеру у меня руки дрожали от усталости, иногда я даже засыпала в форменной одежде. Бранили меня за оплошность так же, как и остальных. И вскоре прислуга перестала ко мне относиться как к родственнице хозяев, что не очень то мне помогало. Но я умела постоять за себя и решительно отбивала у управляющей всю лишнюю работу, которую она хотела на меня взвалить.
С Гердой я сдружилась. Курносая девчушка из Лотарингии, она мечтала работать вместе с девушками в публичном доме Женни. Но мое желание там работать пропало сразу, как только я окунулась в изнанку подобной жизни. Внешний лоск, драгоценности и наряды, порой скрывали синяки и ссадины, полученные от пьяных клиентов, болезни, а сколько их умирало от подпольных абортов, наркотиков, нежелательных родов, потом многих просто выкидывали на улицу, как отработанный материал. Герда возражала мне, говорила, что они виновны сами, платили им прилично, надо копить на старость. Я сердито возражала ей, что многие уже давно работали на лекарства, были и такие, что содержали оказавшихся без работы мужей вместе с детьми. В воскресенье меня вместе с Гердой отпускали в кирху. Дома мать не слишком мучила нас религиозными обрядами, а тут я ходила, чтобы хоть под этим предлогом избавиться от ненавистной работы. Я за год поправилась, даже похорошела. Новые платья вкупе со шляпкой очень хорошо оттеняли мои синие глаза. Волосы я научилась укладывать в прическу. Супер красавицей, как покойная Генриетта, я не стала, но казалась окружающим очень миловидной.
В это воскресенье мы решили пойти в парк. Там было довольно оживленно. Проходя мимо аттракционов, мы столкнулись с парочкой. Молодой мужчина, едва взглянув на меня, поспешно пронесся мимо, держа за руку темноволосую худую 18-ти летнюю девушку. Это был Фриц. Он не захотел со мной даже поздороваться. А я так мечтала его найти, мне все казалось, что мы будем вместе. Все мои надежды рухнули в этот день. Я не могла сдержать слез. Герда, тревожась за меня, увела меня домой и сделала за меня всю домашнюю работу. Я лежала на кровати разбитая с повязкой на
голове. И вдруг я отчетливо поняла, что до меня никому нет дела, все только меня использовали. И если я сейчас ничего не изменю в своей судьбе, то меня ждет печальная участь тех женщин, которых выкинули из борделя к старости.
На следующий день я вышла на работу, но решила любыми путями достать деньги и уйти отсюда. Достать можно было двумя способами. Прикинуться работающей здесь девушкой и обокрасть богатого клиента или залезть в сейф к тете Женни, их у нее было несколько. В тюрьму мне, конечно, не хотелось. Поэтому решила сделать чисто, как только представится удобный случай. Герде о своих дальнейших планах я ничего не говорила, пусть эта дурочка ждет этой своей очереди на подобную грязную жизнь как счастья, а я с этим больше не желаю иметь ничего общего.
Случай представился весной 1940 г. В заведение Женни толпой вошли высшие и низшие офицерские чины, а также молодые солдаты вермахта, желавшие перед боями на Восточном фронте испытать любовь и женскую ласку. Вальтер жил в Берлине. Официально он развелся с Женни, но тайком иногда приезжал к ней. Он получил чин полковника-интенданта, состоял в нацистской партии. Тетя Женни едва управлялась сама с громадным заведением и текущими делами, так что она теперь мало обращала внимания на то, что прислуга бездельничает, и мебель заросла пылью. Поздно вечером, когда работа в заведении была в самом разгаре и тетя Женни находилась в зале, присматривая за девушками, обслуживающими важных нацистских чинов, я вытирала в другом крыле особняка в ее спальне, где перед ее кроватью находился сейф. Цифры кода я знала - подсмотрела за дядей Вальтером украдкой, но не хватало еще одной детали. Пока я стояла с тряпкой в раздумье перед сейфом, внезапно почувствовала, как чьи то сильные мужские руки зажали мне рот ладонью. Повернувшись, я увидела светловолосого юношу лет 20-ти в кепке с шейным платком на худой шее.
- Жить хочешь, молчи, не ори. Давай, Ганс, открывай сейф, - крикнул он рослому парню, очевидно влезшему в спальню вместе с ним через окно.
- Я не буду кричать, более того, я помогу вам, если дадите мою долю,- твердо сказала я молодым грабителям.
Юноша слегка удивился.
- А впрочем, красавица, ты ведь просто прислуга. Уйдешь со мной, если захочешь.
- Да, - смело смотря ему в его красивые синие глаза сказала я. Мне было достаточно назвать код, и Ганс с легкостью открыл сейф. Вилли, тот самый светловолосый юноша, быстро сгреб в мешок, находящиеся там деньги и драгоценности, кинув мне в руки несколько пачек и золотой кулон. Я быстренько провела их в свою комнату, вся прислуга была занята гостями. Взяла узел со своими вещами и покинула особняк через черный ход.
На улице нас уже ждал старенький форд и еще трое ребят. Увидев меня, они удивленно переглянулись, форд быстро поехал прочь от особняка по улице ночного города. Я не испытывала никаких угрызений совести. В конце концов тетя Женни мне ведь родственница, а она мне даже не платила, я почти 2 года работала за похлебку и поношенную одежонку.
В ту ночь Вилли привел меня к себе. Он снимал на окраине крошечную комнату, где жил один. Мы стали жить вместе. Он понравился мне с первой минуты нашего необычного знакомства. Денег на несколько месяцев у нас было предостаточно, я даже послала по почте Анни несколько сот марок, но свой адрес не сообщила. Хотя понимала, что вряд ли тетя Женни заявит, не до этих по ее мнению жалких грошей ей сейчас. Она без Вальтера итак замучилась с делами.
Вскоре я забеременела, и мы с Вилли расписались в магистрате. Дочка Матильда родилась весной, и в тот же день мой муж попался на очередном ограблении. Через несколько месяцев его судили, а позже через 3 года он умер в тюрьме от чахотки.
Шел 1945 год. Войне был конец. Город непрерывно бомбили. Я ходила в рваной одежонке по его окрестностям в поисках съестного. Мой огромный живот, плод наших тюремных свиданий с Вилли казался неестественным для моей худой шеи и рук. Хорошо еще, что хоть 3-х летняя Матильда в приюте под защитой красного креста. Я не знала, как жить. Уехать в поселок к Дикому озеру. Анни умерла, Ольга тоже от болезни, Иван тяжело болен, Ганса убили на Восточном фронте, Гюнтер калека без руки. Они сами голодают, а здесь хоть есть шанс найти в богатых домах что-нибудь после бомбежек. Я научилась обшаривать мертвых офицеров и богатых господ, лежащих скрюченными там, где их настигла смерть от пуль, голода, бомб. Благодаря золоту, снятому с них (я продавала его на черном рынке) мне удавалось держаться на ногах. В тот день мая 1945 года бомбить перестали, и я худой тенью бродила среди развалин домов богатых кварталов города. На одном из трупов двух мужчин, лежащих на ступеньках, были золотые часы. Это все, что мне удалось найти за сегодняшний день, не считая килограмма протухшей крупы, найденной на одной из разбомбленных кухонь. Вдруг тупая боль скрутила поясницу. Боже, началось. Как же не вовремя! Неизвестно функционирует ли в городе хоть одна больница, все элитные врачи сбежали в Берлин, боясь прихода русских. Не в силах идти, я села на ступеньки прямо возле трупов, согнувшись от нестерпимой боли. Внезапно послышалась русская речь, но я уже не в состоянии была подняться. От голода и родовых мук я просто ослабла, почти теряла сознание.
- Глянь-ка, Дмитрий, баба, немка, о черт, она же беременная. Фрау, вы можете встать? - кричали мне прямо в ухо молодые голоса.
Сквозь пелену, застившую мои глаза, я увидела двух молодых русских военных. Взгляд обращенного ко мне парня напомнил мне Ганса - братишку, убитого на русском фронте в самом начале войны.
- Я, я, - прошептала я им, опираясь на предложенную мне руку. Потом солдаты, подхватив меня, вынесли из развалин и усадили в Опель.
- Куда ее теперь? - спросил тот, кого называли Дмитрием. Испугавшись, превозмогая боль, я начала совать парню часы, снятые с трупа, объясняя, что это в уплату за то, если они доставят меня в госпиталь.
- Убери это дерьмо от нас, а то выкинем из машины, - рассердился тот.
- Чего ты, Григорий, зачем на нее так, она ведь едва на ногах держится,- удивился первый.
- А ты заметил след от этих часов на трупе, вероятно, ее работа.
- Брось, ты ведь не прокурор, они голодают, да и бабенка по виду какая-то пропащая, - жалостливо поправляя на мне сползающий платок, проговорил Дмитрий.
Русскую речь я мало понимала, но с благодарностью взглянула ему в глаза. Заметив мой взгляд, полный муки и боли, он погладил меня
