Искушение

У Петра Сергеевича разболелась голова. Он сидел на своём диванчике в углу комнаты, смотрел телевизор и страдал. Его терзала боль, тиранила жена и удручала жизнь. Он хотел всё как-то изменить, наладить, начать с нуля и может быть хоть в чём-то проявить себя. Но больше всего он  давно уже хотел выпить. Последний этап испытания – всегда самый тяжёлый. До получения пособия по безработице оставалось два дня.

Петра Сергеевича Спинзина совершенно не смущала алкогольная зависимость, скорее наоборот - ему нравилось зависеть. Пособия хватало ненадолго, но эти редкие моменты опьяняющей радости, благоговейного восторга, мгновенья искреннего счастья ценил он больше всего на свете. И не существовало в природе таких доводов, что могли бы его переубедить, не было в мире таких людей, которые пошатнули бы эту гармоничную концепцию. Больше сказать - до слёз было жаль всех «правильных», занудных бедолаг, не разделявших его великой веры. Тех, кто бессмысленно взирал на земной свет трезвым, сухим, невдохновлённым взглядом, тех, кто живёт, но может никогда и не узнает каким бывает мир на самом деле. Ужасная судьба ждала таких несчастных. Одна лишь мысль о том внушала горесть. Вздрогнешь и поёжишься от подобной мысли.

Сегодня был такой день, когда переводят часы. И радовало Петра Сергеевича то, что передвигались стрелки именно вперёд. Окрыляло само содействие времени, которое сокращало срок его напрасных, незаслуженных мучений. Те сумеречные будни, когда нельзя выпить, должны пролетать быстро. Какое предназначение в этих пропащих днях, какой смысл? Нет смысла.

Когда же напротив переводили часы назад, такой день следовало ценить, готовиться к нему, и наполнять сущностью до края. Прекрасные, возвышенные утренние мгновенья, когда жена усердно досыпает и добавленный час, и ещё сколько сможет, а ты - чуть свет уж на ногах, и у тебя в шкафу заначка. Зачем же дольше спать? Ведь на час можно дольше жить сегодня. И гораздо больше можно успеть выпить в этот светлый праздник. Приоткрыть хотя бы градусов на пятнадцать-восемнадцать дверцу клетки, где томится душа, а там уж она, гонимая портвейном, просочится и воспрянет, но правда ненадолго. А вот если на сорок градусов дверь распахнуть, чего душа и ждёт давно, то выпорхнет она на свободу и взовьётся над миром, и, минуя наносные условности, будет парить уверенно и беззаботно, вникая туда, куда может и вникать не надо, но тот час простым и ясным станет всё мироздание в целом, и сделается родным и близким каждый лист и муравей. И даже некоторые люди.

Дверь квартиры захлопнулась. Жена Зоя ушла в ночную смену, он даже не моргнул. У стены напротив, перед книжным шкафом, под слоем пыли угадывались контуры телевизора. Небольшой выпуклый экран, в старомодном чёрном кубическом корпусе испускал зеленоватое свечение - требовался ремонт, на который не было денег. Пётр Сергеевич нехотя поднялся, приблизился к телевизору, и пару раз шлёпнул ладонью по боковой поверхности. Это не помогло, изображение продолжало издевательски зеленеть. Говоря откровенно, нашему одинокому телезрителю было наплевать на расцветку изображения. Вот что действительно его интересовало, так это некая вещица, розовевшая на книжной полке над телевизором. Тем не менее Пётр ещё пару раз ударил кулаком сверху, бросил скучающий взгляд на засиявший естественными цветами экран, и побрёл обратно. О том, чтобы протереть телевизор от пыли не возникло даже мысли. По дороге в свой мрачный угол он думал, что когда-нибудь одна из близлежащих помоек примет эту рухлядь как родную, вместе с пылью. И ещё о том, сумеет ли он сегодня справиться с искушением.

Если бы через минуту мы посмотрели на происходящее со стороны, то увидели бы сорокалетнего взлохмаченного мужчину, сидящего обняв поджатые коленки на разложенном диване, с устремлённым в телеэкран взглядом. И всё.

Но гораздо интереснее было бы взглянуть на это по-другому, так сказать изнутри. Дело в том, что наш герой всё и всегда видел по-своему, чувствовал острее других, слышал то, что другие не слышат. Он был белой вороной, но необычной, потому что это очень банально - быть обычной белой вороной. Он был вороной-алкоголиком, вороной-тунеядцем, потрёпанной белой вороной, имеющей большое, но пока неизвестное ей самой предназначение.

Сейчас он смотрел в телевизор, и старался не поднимать взгляд выше, туда, где притаилось искушение. Бедняга и так ощущал его присутствие всей своей кожей и всеми нервами, так же, как любой человек даже с закрытыми глазами чувствует, что в комнате есть кто-то ещё.

И всё это время не останавливалось колесо. Как всегда немного подрагивали пол, стены, потолок. Ворох прошлых впечатлений, минувших эпизодов жизни в деталях проплывал перед глазами. Словно живые лица старых знакомых, воплощённые в реальность кадры полузабытых фильмов, страницы давно прочитанных книг  - размеренно кружились, образуя вокруг Петра Сергеевича замкнутую сферу, которую приводил в движение давний приятель, маленький зелёный чертёнок. Домашний представитель нечисти и сам любил прокатиться на этой сумасшедшей карусели, поэтому время от времени добавлял ей оборотов, отталкиваясь копытцем то от пола, то от кресла, то от ковра на стене.

В завихрениях круговорота тут и там сновали невоплощённые мечты и фантазии, ещё не сказанные фразы, никем не написанные строки. Бывало, выберет Пётр Сергеевич какую-то из строчек, пожирней да повеселей, изловчится, да и схватит её двумя пальцами, а та - извивается в воздухе, словно червяк или пиявка. Смех, да и только, но такое было у него развлечение. Ну, вроде рыбалки, или, как бабочек собирать.

Внезапно из щели под плинтусом показалась зелёная головка незваного гостя. Наглая мордочка принюхалась, повертев рыльцем по сторонам, и тут же, как из-под земли явился Чертяка во весь свой невеликий рост. Наверное, от соседей приполз, - подумал Пётр Сергеевич, - травят их там, что ли? А гость уже заворожено наблюдал за своим весело кружащимся собратом. Ему тоже не терпелось оседлать один из летящих предметов, образующих это фантастическое чёртово колесо. Мимо как раз плавно проносился велосипед из детских воспоминаний Спинзина. Чертяка разбежался, и угодил точно в седло. Довольный, он ёрзал и подпрыгивал, а разгадав секрет велосипедного звонка, пришёл просто в чертовский восторг.

Было бы не тактично не упомянуть и о многочисленных прекрасных дамах разного возраста, присутствовавших на  этом безумном аттракционе. Одноклассницы, бывшие сотрудницы, кинозвёзды, певицы - пестрили тут и там. Большинство из них были, конечно же, обнажены. Видимо, пытаясь произвести на них впечатление, Чертяка принялся за акробатические эксперименты на велосипеде. Он вставал ногами на седло, и гарцевал, словно цирковой наездник. Затем, опираясь о седло одной ногой, и задрав вторую, он нагибался вперёд и расправлял руки в стороны, изображая ласточку. Почувствовав на себе женские взгляды, и окрылённый вниманием, он решил закрепить успех. Ухватившись руками за руль, и взметнув вверх ноги и хвост, Чертяка некоторое время удерживал вертикальное положение, но не долго. Оказывается довольно сложно, делая стойку на руках, вертеть головой по сторонам, разглядывая красоток. Ближайшая из них, восхитительная Спамелла Яндерсон загорала топлес на шезлонге около бассейна. Падая в её сторону, Чертяка сумел было приземлиться на полусогнутые ноги, но, заскользив копытами по мокрому кафельному полу, не устоял, и плюхнулся девушке на колени. Спамелла вскрикнула, Чёрт в испуге отскочил, но так неудачно, что перевернул столик с шампанским и фруктами на соседний шезлонг, где обосновался первый Чертёнок. Бесы сцепились, как собаки. Между ними завязалась дикая, нечеловеческая схватка, они клубком покатились по кафелю, и свалились в бассейн. Черти, как известно слабые пловцы. Их козлиные ножки не то что не имеют ласт и перепонок, они даже элементарно не оснащены мало-мальски приличными ступнями. Плавание - не их конёк. Быстро погружаясь в воду драчуны вскоре достигли бы дна, будь у этого бассейна дно. Вместо того они просто выпали из карусели наружу, как из драной авоськи, обдав Петра Сергеевича изморосью брызг, шлёпнулись на пол, словно две мокрые тряпки, и тут же скрылись под диваном, будто провалились в преисподнюю.

Но выходки зелёных дьяволят почти не отвлекли Спинзина от главной мысли. У него из головы не выходило Искушение. Где-то там, на обочине книжной стенки, практически в изгнании, побрякивали пистолетами Пушкин с Лермонтовым. Ближе к центру, на видном месте, как всегда навеселе, посмеивались Довлатов с Ерофеевым. Вот тут-то, у их подножия оно и разместилось. Стёганные ромбиком мягкие подушечки из нежно-розового шёлка. Замок молнии соблазнительно приоткрыт наполовину. Искушение имело форму старой косметички, в которой хранились все накопления семьи - пять тысяч рублей. Деньги эти, предназначенные для покупки нового телевизора, откладывались давно, но прирастали слабо. Разумеется, Пётр Сергеевич, будучи в крайней степени культурным человеком, не мог к ним прикасаться. Залогом тому являлся суровый нрав его жены. Не такой он горький был пропойца, чтоб забитым скалкой помереть. И главное, взять эти деньги означало бы - потерять последнее, что его удерживало в этой квартире, оформленной на жену ещё до их брака, входной билет, пропуск в семью - это доверие. Разве что разменять ненадолго? На два дня?

« … Сила мысли и вера способны овеществлять идеи, воплощая их в физические тела…». Это была первая среди тысяч фраз, доносившихся из телевизора, которая, пробив мембрану отрешённости, оплодотворила сознание. Пётр Сергеевич прислушался. «…Каждый из нас наделен неизученными талантами…», - ну, допустим не каждый, а только избранные, - прокомментировал он про себя. «Для проявления скрытых резервов человеческого организма надо лишь создать условия …». Он хорошо понимал, о создании каких условий могла идти речь. «…Определённым, подобным молитве набором слов,  можно  запустить программу для материализации мысленного образа…» Мысленный образ стоял у Петра Сергеевича перед глазами, и на него он готов был молиться. Иконой служило то, что называлось Искушением, только его стоило пополнить содержанием так, чтобы хватило надолго. А лучше - навсегда.  Он решил, что миллиона должно хватить. «…Желание должно быть чистым…», - да, да, правда, чисто как слеза, - подтвердил он. «…В намерении осуществить мечту должны отсутствовать примеси страха и сомнений…», - если отбросить страх перед женой, то сомнений больше не оставалось. Пётр Сергеевич преобразился, встрепенулся. Он понял - достаточно только очень сильно захотеть, поверить, явственно представить свою цель, и создать условия…

Выскочив на улицу, он обнаружил летний вечер. Перед ларьком уже построен новый, высотный дом. С торца дома лестница и красивые мраморные перила, на которых в свете фонаря сверкает недопитая бутылка пива. Сильно недопитая – больше, чем наполовину. Кто же так осквернил пейзаж? Неужели даже пиво не могли допить? Он сглотнул, отвёл взгляд, и уверенно зашагал дальше. Его надменность подкрепляла "пятёрка" в заднем кармане