надо было больше… квадратиков нарисовать?
Андрей Поликарпович улыбнулся, дивясь негаданной Ванюшкиной сметливости, и покачал головой.
– Вера, Ванюшка, тоже должна быть умной. Нельзя верить в то, чего не бывает. Лучше прожить подольше назначенного срока, чем знать, что обманываешь сам себя и прожить намного меньше. Помнишь, мы сказку про Кощея Бессмертного читали?
– Помню.
– А помнишь, где он жизнь свою прятал?
Ванюшка собрал у переносицы брови.
– В сундуке, в зайце, потом… в утке, в яйце, и в иголке.
– Правильно, потому что не бывает никакого бессмертия, и на всякую силу другая сила находится. И Кощей в своё бессмертие не верил, а стало быть, ваньку… извини, дурака перед всеми валял. Он-то свою смертушку каждую минуту ждал и боялся, а я ко своей безо всякого страха иду, даже с надеждой: вдруг поболе ста лет проживу!
– Деда, а если твоя линейка сломается?.. Ну, как у Кощея иголка. Что ли ты сразу умрёшь?
– Умереть, как Кощей Бессмертный, конечно же, не умру, но расстроиться, наверное, сильно расстроюсь. Память всё-таки. Эта линейка, внучок, – память и молодость в моих руках, – Андрей Поликарпович поправил на плечах одеяло, – а в твоих руках – прошлое и будущее.
– А давно у тебя эта линейка, дед?
Андрей Поликарпович со значением протянул:
– Давно. Мне её ещё мой папа сделал, когда я таким же шалопаем был, как ты. Царь у нас тогда в стране порядками правил.
Ванюшка нетерпеливо заёрзал и запросил:
– Ой, деда, а сделай и мне такую же линейку! Чтоб на всю жизнь!
– А зачем делать-то, – засуетился обрадованный просьбой Андрей Поликарпович, – возьми мою. Видишь, она с другой стороны не разрисованная совсем? Да и не с руки мне уже доски строгать.
Ванюшка с интересом, почти благоговейно разглядывал открывшуюся дедову тайну.
– Смотри-ка, дед, а на другой стороне какие-то человечки нарисованы: два маленьких и два побольше.
Андрей Поликарпович обратил лицо на потолок и заулыбался.
– Это тоже моё желание было. Но оно уже исполнилось. Я сюда больше ничего не могу нарисовать.
– А какое это было желание, дед?
Старик опять улыбнулся и посмотрел на линейку.
– Вот эти, большие человечки – твой папа и твоя тётя Света, а маленькие – ты и твой двоюродный братик Егорик. Понял?.. Ну и, слава Богу. А теперь, Ванюшка, дай-ка я чуток отдохну. Что-то мне опять занеможилось.
Андрей Поликарпович проспал до самого вечера. Когда он открыл глаза, Ванюшка стоял рядом, склонившись над его головой, и вслушивался в слабое дыхание. Увидав, что дед проснулся, обрадовался, засуетился, подставил к кровати табурет и принёс из кухни мисочку со щами.
– Деда, похлебай, пока горячие. Я сам разогрел! И уже покушал. С хлебом!
Потом они сидели на крыльце и смотрели на застрявшее между стогами багряное солнце. Ванюшка привалился деду под бок, а Андрей Поликарпович осторожно положил на плечико внука свою большую, с выступающими венами руку. Время от времени Ванюшка обращал на деда глаза, будто удивлялся его молчаливой задумчивости, но почти сразу, опомнившись, опускал глаза долу и, затаив дыхание, наблюдал, как раскрасневшееся на своём закате солнце просачивается в землю. По раскисшей дороге брели на ферму тучные коровы, а по крыльцу, клохча и приноравливаясь, прыгал со ступеньки на ступеньку рыжий петух и отчаянно склёвывал с Ванюшкиных туфелек серебристые пуговицы.
Утомившись за трудный день, и распаренный теплом протопленной печки, Ванюшка смиренно спал. На серванте отсчитывал секунды старенький будильник, а на другом краю деревни – «кажется, над яром», подумалось в ту минуту Андрею Поликарповичу, распевались незамужние девчата. Отрешившись от нахлынувших воспоминаний, он встал и направился на кухню мыть посуду.
«Погода наладилась – значит, завтра рано проснёмся. Надо Ванюшке чистую рубаху на стул положить, а-то ведь соскочит, сорванец, натянет грязную и побежит по клубнике рыскать или на речку раков ловить с соседским Юркой. Кричи его потом».
Домыв посуду, Андрей Поликарпович стянул с верёвки высохшее бельё, но тут его взгляд остановился на выступающей из-за буфета линейке. Прихватив её с собой, щёлкнул в Ванюшкиной комнате выключателем, сложил бельё на звякнувший рюмками сервант и, нацепив очки, поднёс линейку к абажуру.
«Да-а, столько лет прошло!.. А кажется, только вчера свои первые клетки угольком заштриховывал. А как Глафира потом надо мною подтрунивала!.. Эх, Фира, Фира, смотришь, поди, сейчас на меня и ругаешь, что внучка нашего к своим разумениям приучаю. Не серчай, родимая, я ведь ему зла не желаю». – Андрей Поликарпович снял очки, протёр их уголком фланелевой рубахи и снова взглянул на линейку. – Неужели и в самом деле ещё четырнадцать лет протяну?.. А что! – высветленные глаза старика на мгновение оживились, сверкнули счастливой лукавинкой. – Ради Ванюшки можно».
Повернув линейку другой стороной, Андрей Поликарпович едва не поперхнулся: рядом с двумя маленькими человечками появился третий.
«Господи, у него и вправду голова садовая!.. Он ведь меня жить заставляет!..»
В дверях Андрей Поликарпович обернулся. Он хотел сказать что-нибудь хорошее, значительное, но только и осмелился:
– Солнце моё…
