механик какую-то осмысленную фразу и, для полной законченности мысли, добавил: – Гхэм!!
– Ну вот, другое дело! А то стоит, как немой, как бабка Степанида, и ждёт, когда мысль проклюнется! Можете же, когда захотите! Я вам ещё раз докладываю, товарищи офицеры, что старший офицер должен говорить долго, нудно и, главное – умно, до тех пор, пока его не остановит вышестоящий начальник. Ну, то есть я! А то порой доклады некоторых, с позволения сказать, дорогих для Родины офицеров напоминают выступления клоунов или смешные анекдоты, типа: Больно? Да! Вынуть? Не надо! Словно они высшее образование получали только в младшем детском саду!
Механик, почувствовав себя неуютно, поёжился, из приличия кивнул головой и попытался изобразить бодрое настроение. Он вымученно рассмеялся и нервно подёргал плечами. Но капитану уже было явно не до него. Он вспомнил о Швабрине и снова, как впервые перенёс тяжесть командирских кулаков на его несчастную голову:
– А что это у нас главный турбинист опять фатально заскучал на нашем жарком празднике жизни? Или что, вам уже, уважаемый капитан-лейтенант, стало не хорошо – головка болит, сухость во рту и тянет на солёненькое? Так знайте Швабрин, что это ярко выраженные признаки беременности!
"Не слишком ли быстро? – пронеслась шаловливая мысль по голове командира бч-5 и он тихо, с лёгким присвистом хихикнул, – Чтоб я по палубе размазался мешком соплей, как подлая сцифоидная медуза! Пять минут назад оттрахали, а он уже беременный!"
Капитан недобро взглянул на механика, и уже открыл было рот, чтобы гневно засвидетельствовать неподконтрольное проявление эмоции со стороны командира бч-5, но неожиданно в дело, кипя, как электрочайник, вступил Швабрин.
– Товарищ капитан первого ранга!! – его нервы не выдержали жёсткой атаки капитана, и он, сам того не ведая, снова перевёл огонь на себя, – Когда я проходил мимо камбуза, Шутов и другие мичмана уже сидели и пили чай с моряками!!! – в порыве справедливого гнева выкрикнул он.
"Что, дорогой Херольд Александрович, – мысленно обратился механик к Швабрину, – Что русскому просто нехорошо, то немцу карачун"?
– Ага! – Кэп резко ткнул пальцем в направлении усов Швабрина, – Заработало! Вы, товарищ капитан-лейтенант опять ловко прикрываетесь своим подчинённым, используя его стандартно, словно спартанский щит! Так знайте же, что если его чугунная голова торпедную атаку ещё с наслаждением выдержит, то баллистическая ракета уж точно взорвёт её, как гнилую тыкву!
Затянувшийся фрагмент с жёстким танго на командирском ковре, исчерпал самого себя и всё больше отдавал тривиальностью. И капитан решил на сегодня с этим покончить.
– Так что ступайте, уважаемый товарищ капитан-лейтенант и на досуге подумайте о моих словах. А ещё подумайте о том, как нужно служить Родине и партии, так, чтобы к вам, понимаете ли, к следующей автономке обращались не ниже, чем – капитан третьего ранга! – Сделал он тонкое, завуалированное предложение о секретном сотрудничестве с командованием.
Отфутболив Швабрина домой, в корму, он вновь принялся за старший офицерский состав. Лишь только широкая спина главного корабельного турбиниста скрылась из виду, капитан недвусмысленно обратился к своим слегка подрагивающим от страха помощникам:
– Знайте, товарищи офицеры, что отныне закатывать рукава повыше подмышек на стратегическом корабле для вас не до́лжно будет чураться! Копаться в дерьме вовсе не стыдно! Стыдно от этого получать оргазм!! – фраза, непонятная для несведущего человека, но вполне реальная, грозная и недвусмысленная для офицерской элиты, прозвучала, как приговор... к каторжным работам на субмарине. Однако некоторые из офицеров уловили в её звучании скрытые нотки осуждения за неуёмное рвение выслужиться перед начальством. Никто не любит стукачей, даже те, кто невольно потворствует им…
Таким капитана офицеры ещё не видели ни разу, и страх неизвестности корёжил их гладкие, словно отутюженные лица. Капитан продолжал переключаться с темы на тему, с одного офицера на другого, без всякого перехода, словно боясь, что кто-то из присутствующих не успеет получить то, что ему полагается по статусу:
– Почему мне никогда не докладывается о готовящемся заговоре на корабле? – бросил он параноидальный вопрос в сторону старпома и, развернувшись на пятке, грозно посмотрел на замполита: – А вы, дорогой товарищ капитан третьего ранга, вы должны будете принести мне сюда в своём лощёном птичьем клювике начальника РТС – старшего мичмана Припухлина со сломанными лапками сухопутного зайца, и проследить, чтобы за ним, жутко стеная и плача, полз с парализованными нижними конечностями старшина команды турбинистов!! Потому что Швабрин, по моим расчётам, после того как я ему насовал полную кадушку огурцов, должен в порыве праведного гнева перешибить ему ноги толстой ржавой трубой! А несчастный мичман, цепляясь своими ручками за переборочные двери, ими мелко-мелко подрагивать, и при этом громко стонать, как до смерти перепуганный суслик в осеннюю непогоду!
"Стонать он будет здесь, на твоём бархатном ковре!" – снова весело подумал механик и, подавившись смехом, громко захрипел, надулся и стал, как жареная форель – золотисто-коричневым.
– Товарищ командир, но это не мои функции! – слабо возразил замполит, и его глаза стали маслянистыми.
– Молчать!
Кап три Рукомойник вдруг понял, что с этого трагического мига лафа на корабле для него неизбывно заканчивается и "совать в кадушку" теперь будут не только Швабрину и мичманам... – Вы должны сейчас с ужасом на своём холёном лице и мелкой дрожью в голосе, словесно агонизируя, отвечать мне только: есть! Так точно! Ни как нет! – произвёл контрольный взрыв капитан.
– Ни как нет! – в растерянности затрясся замполит и испуганно поправился: – То есть – есть! То есть – так точно, товарищ капитан первого ранга!
– А то ходят, понимаешь, по кораблю, штанами трясут – ни дела, ни работы! Все у меня пойдёте в трюм, на лечебные грязи! То есть – убирать – их! Сегодня же! Сейчас же!
Стоит отметить ещё один небольшой, но весьма пикантный нюанс фрагмента. Единственный офицер, до шеи которого почему-то никак не могла достать острая шашка командира, в то время, когда все стояли по стойке смирно – сидел в кресле, молча и равнодушно наблюдая за истязанием младших по званию. Его лицо походило на прикуривательницу и по ширине не уступало плечам. Его кряжистое, сбитое кувалдой тело, с детства до юности ни разу не знавшее поражений в борьбе и кулачном бою, несмотря на небольшие габариты, выглядело тяжелым и увесистым, словно было отлито из свинца... Это был единственный старший член экипажа, функции которого на корабле не всем до конца были ясны. Даже Швабрину и Рукомойнику. Что уж говорить о матросах...
Часто помогающий нести вахту рулевым, он не относился к бэ че раз. Это раз.
Перед боевыми службами с громом принимающий провизию и ЗИПы , он никогда не являлся снабженцем, но одновременно об этом не болела его голова. Это два.
Грозно следящий за дисциплиной на корабле, он не носил гордое звание замполита или помощника командира, но никогда не сожалел об этом внутри... Это три!
Боцман! Было бы преступлением перед истиной не отметить музыкальные или точнее – децибельные данные его голосовых связок. Все знали – если вышеозначенный бравый моряк в неурочный час рявкнет в закрытом помещении, подкосятся ноги даже у старпома, а плафоны ламп освещения запоют протяжным тоскливым гудом в минорной трагической ноте. После чего кривые изломанные линии, мрачно потрескивая, поползут по их выпуклым полупрозрачным бокам...
"Надо было боцмана отправить в столовую! – с сожалением запоздало подумал капитан, – Разлетались и расползались бы тогда все с взорванными мозгами и лопнувшими перепонками! Трезубец Нептуна мне в бок!"
Сергей вспомнил, как на первом своём погружении на "контрольную" старослужащие внатяжку привязывали крепкую нить к двум противоположным бортам в трюме. По мере погружения, под скрежет железа сжимаемого давлением воды, нить, ослабевая, провисала, а затем, на отметке триста двадцать метров, она просто ложилась на железный пол. Были и такие специалисты, кто по положению нити мог определить глубину. Так, с дрожью на темени можно было впервые узнать, насколько давление воды сжимает такой, казалось бы, несжимаемый материал, как прочный металлический корпус корабля... Когда судно достигало контрольной глубины, рядом натягивали ещё одну нить – и при всплытии лодки, одна из них лопалась, а другая снова натягивалась. Угадайте, какую из двух нитей постигала фатальная судьба?
Все эти воспоминания быстрым импульсом пробежали по его памяти, когда он услышал приказ о погружении на предельную глубину. Там, в чреве бесконечной чёрной бездны им точно будет не этих игрушек.
Это что же получается? Кто-то там, на верху, всемогущий почти как Бог на земле, пытается утопить их за то, что матрос Бобров с друзьями в неурочный час попил чай со сгущёнкой?! Чёрт бы побрал этих адмиралов! Он вспомнил бледные лица матросов после этого известия... Все побаиваются предельной глубины погружения, нет таких глупцов или героев, кто бы совсем этого не боялся. Нет, и не будет никогда!
Сердце забилось неровно, после того, как он почувствовал удар. Лодку сильно качнуло и, находящиеся в машинном отделении подводники едва не попадали с ног. Оськин, в этот миг находился рядом с главным паровым колесом и сильно ударился об него головой.
Сплошной сигнал ревуна потряс замкнутое пространство подводной лодки. Это один из тех грубых звуковых рисунков, при появлении которого, на корабле не остаётся ни одной биологической субстанции, находящейся в горизонтальной плоскости. Даже крысы, если таковые имеются в наличии, шарахаются по сторонам и со страхом летят по вертикали в безуспешных поисках выхода.
– Неужели нам всем крышка?! – сквозь зубы сипел Олег, схватившись рукой за ушибленную голову. Он оценочно посмотрел на молодого трюмного Рюмина, стоящего с широко открытым ртом. Лицо испуганного матросика было белым, как сметана. Успокойся, брат, это ещё цветочки, ведь мы всего лишь на восьмидесяти метрах! Но мы до сих пор не знаем, что произошло и погружение продолжается... Нет, мы не хотим умирать, чёрт бы посрывал мясо с ваших белых костей!
– Пульт – машина, Жан, братишка! – неровным голосом кричал Бобров в микрофон каштана , – Что это такое было, ты не в курсе? Ответь...
– Машина – пульт! Говорят, Америкос где-то рядом проходил, наверно стукнул! Говорят, повреждён рубочный рули... – от волнения путаясь в неродных русских словах, отвечал сверху Жанбырбеков.
Швабрин, грубо вырвав микрофон из рук "прикомандированного" на пульт Абдижаппара, грозно зарычал в микрофон:
– Машина – пульт! Бобров, продолжаем выполнять поставленные перед отделением задачи! Значит, не слушаем всякие домыслы разных Жанбырбековых. Погружение на предельную глубину отменено. Будем погружаться на контрольную!
– Пульт – это машина, вас понял! – бодро ответствовал Сергей, – Все слышали?
– Да врёт он, – сказал Оськин, отрешённо глядя на свою большую ладонь. В его голосе появились нотки
