каждую неделю. Помимо своих прямых обязанностей.
Хорошие способности оказались только у одного из новеньких – матроса Солнцева... А может быть у него, как у прочих просто не хватило ума соврать? Дескать, чего вы ко мне пристали, не умею я елозить карандашом по бумаге, так, чтобы из-под грифеля лихо выпрыгивали картинки правильной формы!
Из открытой переборки донёсся звук неторопливых, тяжёлых шагов. Молодой матрос, наступив чёрным прогаром на отполированную поверхность переборочного прохода, что было настрого запрещено не писаным морским уставом, не спеша перевалился в девятый отсек и сонно протянул Сергею чёрный фломастер.
– Ты где так долго бродишь?! – Бобров сдвинул брови к переносице, так, чтобы грознее: – Мне через сорок минут на верхнюю вахту, два часа сопли морозить... И когда теперь этот альбом делать? – годок задумчиво постучал пальцами по пульту управления машинным отделением и, хитро подмигнув Солнцеву, добавил: – Слушай, Солнце, а я знаю, кто мне будет помогать доделывать альбом!
– Кто? – Солнцев сделал глупое лицо, явно перестаравшись с игрой в недопонимание.
– Ты чё дурака-то опять включаешь! – окончательно обиделся Бобров, – Ты и будешь! Короче, боец, схватил ноги в руки и бегом в восьмой отсек дорисовывать мне азуху. И подшпиль на досуге полотном по железу, я тут нержавейки нады́бал, сделаешь аббревиатуру – КТОФ . Годы службы я уже выпилил. Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ матрос, у матросов нет вопросов! – рявкнул Солнцев, на этот раз, перестаравшись уже с сарказмом.
Бобров выкатил на него свои уставшие от прошлых выходов глаза и, сдерживая гнев, тихо спросил:
– Ты кого, карась поганый, тут товарищем матросом называешь?! Мы тебе что, рексы какие-нибудь или элитные курсанты?! Здесь все свои пацаны, а если кто чего не понимает, то мы проводим обучение среди последних, ускоренными, на, темпами, по своим, проверенным годами рецептам! Ясно? – и Бобров показал помощнику плотно сжатый кулак.
– Так точно, това... – "карась" скосил глаза на сложенные в кулак пять пальцев матросской десницы и закашлялся, поперхнувшись собственными словами. Он стоял, испуганно хлопая глазами, хоть и запоздало, но сознавая, что сейчас произойдёт что-то очень интересное, интуитивно понимая, что интересно будет кому-то, но точно не ему. Сбоку от пульта управления вдруг зашевелилось что-то очень большое и полосатое – каменная глыба неизвестного доселе происхождения, вдруг ожила, подняла голову кверху и громко икнула. Оськин уставился на Солнцева красными от недосыпания глазами, чем вызвал у последнего состояние почти ступора. Ведь молодой моряк сразу не заметил её, свою погибель... Точнее, огромного злого матроса Оськина, по прозвищу Славянский шкаф. Сие прозвище применялось, конечно, исключительно за глаза, дабы предупредить ненужное кровопролитие. Как всем было печально известно, Оськина боялась не только молодёжь в экипаже, но и, надо сказать, опасались не только матросы на корабле, что на флоте случается не так уж и часто...
– Позволь я ему башню снесу? – не назвав адресатов, прогудела полосатая глыба отстранённым тоном. Оськин наклонился вперёд и сжал кулак возле своей челюсти.
– Нет, он мне нужен живым, – усмехнулся в законные флотские усы Бобров и тут же услышал вздох облегчения откуда-то сверху. Солнцев расплылся в блаженной улыбке благодарности.
– Он ещё и лыбится! – воскликнул Оськин охрипшим голосом, – Ну, видно моряку нужно дать возможность проснуться, объяснив ему политику партии и правительства! А суть этой политики такова – уважать надо старослужащих, переживших походы, выхода́, стре́льбы , шторма́ и ураганы, товарищ сухопутный матрос! – Оськин сделал ударение на слово "товарищ", тем самым передразнив Солнцева. Затем он медленно поднялся и обошёл Боброва, не сводя глаз с обворожительной, но быстро сползающей с лица улыбки Солнцева, – Этот не пивший морской воды дрищ, смеётся над нами! Его сияющая улыбка светится, как утреннее солнце, подёрнутое неясной, мутной дымкой! Поясняю своё негодование. Как только случается выход в море – он отсиживается на базе, трясясь от страха на койке. Однако, когда слышен призыв к обеду – этот окорок, сшибая казарменные тумбочки, всегда несётся на камбуз впереди команды всей... Лучше слов на флоте нет – перекур, отбой, обед! Так Солнцев?!
– Так... точно... – выдохнул Солнцев и обмяк, поняв, что снова сказал что-то не то.
– Олег, брось, он хорошо рисует! Он мне нужен творчески целостным и неделим... – попытался вступиться за нерадивого матроса Бобров. Но было уже поздно – сухопутного матроса Солнцева вынесло мощным пинком на центральный проход девятого турбинного отсека. Через секунду Оськин, уже стоял перед ним, словно ужасное корабельное привидение, мгновенно переместившееся в пространстве.
– Слушать сюда, турбинист! Прикоснёшься десницей к боевой торпеде в первом отсеке, стукнешься об неё своим пуленепробиваемым лбом, и тут же летишь обратно – в корму! На всё про всё тебе – тридцать пять секунд! Думаю, этой дистанции тебе вполне хватит, чтобы проснуться. Время пошло, уже осталось тридцать секунд! И если ты, дрищ палубный, не дай бог ещё хоть раз наступишь ногой на переборку, будешь шлифовать переходы по всей лодке! Ясно?
– Так точ... Ясно! – осекся Солнцев.
– О! – Оськин порывистым движением поднял левую руку вверх, приблизив запястье к своим глазам, – Осталось... минус три секунды!!
Солнцев, сделав головокружительный зигзаг-разворот с последующими воздушными завихрениями, понёсся к переборке, затем щучкой нырнув через неё, приземлился на железные пайолы в восьмом отсеке, загремев по ним своими крепкими молодыми костями. Тонкое железо завыло протяжным тоскливым гудом, вторя протяжному вздоху сочувствия, находящихся рядом матросов.
– Наберут на флот придурков, – проворчал Оськин и без тени улыбки угрюмо побрёл обратно, на пульт.
– Слушай, Олег, защем так щеловека пугаль, а? – добродушный Жанбырбеков, оскалился своей фирменной белозубой улыбкой.
– Жан, не до тебя сейчас, – отмахнулся Оськин, – Я вот послал его, а сам не знаю, вернётся ли он назад... живым. Не успел он полететь, а уже турбулентность по всему отсеку создал, и кости по палубе разбросал... Случись с ним что – мне ж Бобёр обе ноги перегрызёт, как столетнему вязу на пологом берегу Вятки...
Через несколько минут после не совсем удачного старта, несчастный матрос Солнцев, неся в руках в кровь разбитую голову, охая и шатаясь, медленно приближался к девятому турбинному отсеку…
– Яп-понский городовой, – только и смог вымолвить Оськин, увидев сие душераздирающее зрелище.
– Да-а, миссия полностью провалена... – горестно вздохнул Бобров.
– Ты что, действительно стукнулся головой о торпеду?! Это ж я, так сказать, фигурально выразился! – Оськин, нагнувшись и хрипя от разочарования, попытался рассмотреть рану. Пострадавший снова схватился за голову, – Да убери ты свои грязные руки, а то занесёшь ещё какую-нибудь инфекцию, а меня потом совесть замучает, и я умру от раскаяния!
– Нет, это я о переборку, в четвёртом... – плаксиво прогудел Солнцев.
Под сдержанный, сочувственный смех товарищей, Оськин ловко бинтовал голову пациенту.
– В четвёртом?! Что, увидел камбуз и забыл нагнуть голову? Ты случайно там, на ходу, почифанить не успел? – не умолкая приговаривал он, – Вам лишь бы сутками харю давить да жрать без меры, и куда в вас столько лезет! Врезать бы тебе ещё раз по твоей тупой башке, дитё несчастное, да боюсь – пасодют!
– Да-а, Солнцев, сегодня ты, можно сказать, на корабле фигура номер один – герой дня! Теперь тебя даже на верхнюю вахту не отправят. Везёт же тебе! – Бобров, подперев ладонью подбородок, чтобы придавить непрошеную улыбку, продолжал: – Слушай, давай дохтуру скажем, что это я врезался головой о переборку, а ты пойдёшь за меня наверх, а то там почти сороковник уже, да ещё и с ветром... Ты ж горячий парень, с Северов, с Магадана. А там, глядишь, охладишься маненько...
– Ага! – кивнул Оськин, закончив возиться с головой Солнцева, – Легче уговорить Саддама Хусейна не трогать Курдов в Персидском заливе, чем просить о чём-то нашего доктора! Не будь сей чёрт, всуе помянут, – отбарабанил он первое, что пришло на ум, и перекрестился...
Вот уж воистину, кому-то заняться нечем! На героя дня почти со всех отсеков поочерёдно приходили поглазеть матросы, дежурные мичманы и офицеры, и даже торпедисты с первого, того самого, до которого так и не добежал теперь уже прославленный воин. На невезучую голову Солнцева сыпались незлобивые шутки – каждый считал своим долгом поддержать героя, похлопать его по плечу и, пожелав выздоровления, сделать стандартное предположение: мол, до свадьбы заживёт!
– Здрав буди, моряк! – в свою очередь высказал своё пожелание торпедист Прицельный. Его странная фамилия словно бы нарочно была выдумана для стрелковой специальности.
Он дружелюбно хлопнул Солнцева по плечу, незаметно сунул Боброву пакет с четырьмя литрами шила и, зыркнув глазами по сторонам, заговорщически прошептал:
– Это для примочек и тампонов. Короче говоря – для лечения, – и почти в тот же миг вездесущий старшина второй статьи и командир отделения торпедистов сделался прозрачным и растворился в воздухе.
Четыре литра спирта для лечения?! В эквиваленте популярного во всём мире русского национального напитка... ведь это ж почти целое ведро!
Пришёл даже, хоть и последним, хотя, по определению, должен был первым, вышеупомянутый корабельный Айболит, всеобщий медицинский брат – мичман Яддинский. Это был ещё один член экипажа, при появлении которого, с любым больным или здоровым часто начинало происходить странное явление: а то – мучить давящие, конвульсивные сокращения мышц живота с последующими резкими равномерными порционными выдохами воздуха из лёгких. К этому мигу простодушный и не обидчивый Солнцев уже отошёл от шока и надрывал от этого самого явления свой дряблый, почти гражданский живот. Яддинский, запоздало разлепив свои заспанные глаза, проанализировал ситуацию:
– Я вижу, больному уже гораздо лучше. Голова не болит? – спросил он, для показухи трогая Солнцева за черепную коробку.
– У меня уже, товарищ мичман, больше живот от смеха болит и плечи от похлопываний, чем голова от удара! – устало улыбнувшись, ответил незлобивый Солнцев.
– А это, батенька, обычные посттравматические фантомные боли. Словом – побочный эффект от самолечения, – мед брат, будто целясь в пациента со снайперской винтовки, прищурил левый глаз, – Значит, больной от госпитализации отказывается? Раз у больного живот болит... от смеха? – спросил он и молча протянул Солнцеву угольные таблетки.
– Отказывается, – тоже в третьем лице тихо ответил Солнцев, взял таблетки и растерянно посмотрел на упаковку.
– Ну что ж... Кру-гом! – Сам себе скомандовал медбрат, развернулся на одной ноге, – Шаго-ом... марш! – и, предваряя возможные жалобы больного, быстро отправил своё рассыпчатое тело обратно в пятый отсек – досматривать сладкие сны о гражданке... о красивой гражданке, конечно же.
– Коль скоро ты стал героем пирса, – хитро подмигнув, обратился Бобров к Солнцеву, – Значит, теперь тебе сам бог
