Жил Круглинький поживал и в ус не дул. И дожил-таки до седых подмышек, когда вдруг понял, что мир гораздо шире и страшнее упругой бздеи дражайшей Ганны Осиповны.
Случилось это совершенно внезапно. Перед завтраком он уединился было в кабинет поработать, открыл окно раскурить цигарочку, и случайно подслушал разговор участкового с дворником. Первый кричал шёпотом второму, что в стране началась война.
Круглинький никогда не задумывался - в какой именно стране он живёт, но почуял всем организмом, что разговор касается именно его страны, название которой он забыл или не знал вовсе.
Взволновавшись, он подошёл к бюро и вывел на муаре восхитительными вензелями: «Страна гибнет. Крысы бегут с корабля».
В кабинет вплыла Ганна Осиповна с яйцом, блинчиками и какао - на подносе:
- Ви знову палили, не жрамши, Роман Романович?
Тот, не ответив, кокнул яйцо ложкой, очистил его, а в поставку для яиц велел немедленно плеснуть коньяку. Выпил, проглотил яйцо, упал в кресло и вскричал, обхватив голову:
- Нелли! О, Нелли! – это одно из имен, которыми называл Ганну Осиповну Круглинький, если пребывал в крайнем возбуждении, - Нелли, в наш дом пришла беда! Aut vincere aut mori!
- Ой, що робится, люди добри! – заголосила супруга. - Cui bono, прошу вибачення?
Круглинький вскочил, съел блинчик, и сказал:
- Delenda est carthago, - съел ещё один, и повторил, - Delenda est carthago, Нелли.
Ганна Осиповна ощутила, как из-под ног уходит паркет вместе с турецким ковром за семьсот гривен, который она принесла на себе с базара в прошлое воскресение. Роман Романыч, который ей достался с таким трудом двадцать три года назад тоже, казалось, уплывал из её заботливых рук:
- Ти професийний каллиграф, яка тоби вийна? Ти и рушници не утримаешь! - и давай причитать: - Ой, а як же я без тебе, я ж тебе виростила, вигодувала, и ворогови на розтерзання?!
Ганна Осиповна говорила правду. По молодости Круглинький конкретно обосрался в родном селе – зашиб на Пасху зоотехника трактором, выпив с ним лишнего до того как. И всё бы ничего, но зоотехник оказался евреем и не простым, а племянником раввина и внуком генерала КГБ. И дело приняло самый ужасный громкий оборот. Сбежалась районная пресса, радио, хотели ещё телевидение пригласить, но Круглинький не согласился - с детства стеснялся телекамер.
Чистосердечно признался в предумышленном на почве антисемитизма – в те года это было модно, и поехал отбывать срок в соседнее село – в колонию для особо опасных антисемитов, где молодая Ганна Осиповна служила охранником.
Круглинький уже тогда заткнул бы за пояс любого каллиграфа, даже рецидивиста, поэтому Ганна Осиповна, получив от него первую записку на утренней проверке, на вечерней уже сигналила, подмигивая – «Я згодна, згодна...»
Это была взаимовыгодная сделка – Ганна Осиповна приобретала интеллигентного закомплексованного мужа, а Круглинький – каменную стену, способную защитить от мстительных и злопамятных Моссада и КГБ.
По окончании срока, прямо с проходной, энергичная Ганна Осиповна забрала мужчину к себе, совершив накануне три обряда приворота, используя носки, волосы и ногти суженого.
- Роман Романович, щоб з хаты - ни ногою! Вийдешь, видправлю назад, зрозумив? – так Ганна Осиповна призналась в любви навеки Круглинькому в первую брачную ночь.
И зажили долго и счастливо, и умерли бы точно в один день, если бы не проклятая война.
- Пиду до Солохи, гляну, що там по ящику показують, а ти доки працюй, - кивнула на стопку открыток Ганна Осиповна.
Круглинький на заказ сочинял поздравления. Иногда в стихах. И подписывал собственноручно открытки. Работы хватало, потому как в селе действовали четыре храма – греко-католическая, католическая, православная церкви, и синагога, а селяне ходили во все храмы сразу и праздновали все праздники, из уважения и на всякий случай.
- Роман Романович, не виглядайте у викно, раптом стриляти почнуть. Взнаю новини, розповим як на духу, - наказала супруга и ушла к соседке.
Ганна Осиповна телевизора в доме не держала - считала его вредным для зрения и пагубным для души. Но на самом деле, она просто любила занимать Роман Романыча пересказами сериалов и новостей на свой лад. Артистичной Ганне Осиповне особенно удавались эротические сцены. Круглинький делался пунцовым, махал отчаянно и отворачивался, если сцены казались ему неправдоподобными.
- Ну и фантазёрка вы, Нелли! – передёргивался он, вытирая рушником вспотевший от смущения лоб.
А уж на слове "фелляция" и вовсе прыскал по-девчоночьи в кулачок – так ему становилось всему щекотно:
- Нелли, ну що ти робишь, меня же стошнит сейчас!
И закрывал глаза ладошкой, чтоб не видеть как Ганна Осиповна, обнимая воображаемые бёдра холодильника, опускается перед ним на колени, мыча с зажатым в зубах огурцом.
Оставшись один, Круглинький треснул ещё коньячку, перекурил, и взялся за перо. Приглашения на свадьбу, и поздравления с бракосочетанием - дочь раввина выходит замуж за сына ювелира. Аванс за работу Ганна Осиповна потратила, и Роман Романыч, встряхнув гривой, призвал вдохновение.
Сам он на свадьбах не бывал ни разу - супруга считала это распущенным вредным для здоровья занятием. Но кое-что слышал о сути этих мероприятий из её рассказов - ведь без Ганны Осиповны в селе не обходилась ни одна свадьба.
Начал с приглашений: "Дорогі, Юлія і Володимир...." - вывел он и задумался.
И тут ему представилась вдруг какая-то ужасная военная картина: погреб, пламя свечи колышется от прерывистого дыхания Ганны Осиповны, сидящей тут же; холодно, сыро, что-то ухаёт, гремит, едет, страшно; наверху бегают туда-сюда молодые длинноногие женщины в тельняшках, размахивая большими длинными пистолетами, и стреляют, стреляют... Волосы их развиваются, алые рты приоткрыты в криках «Ура, за родину!»; «Нелли» - шепчет Роман Романыч: «Я тоже хочу туда – чтоб за родину, чтоб «ура». Отпусти меня, Нелли!».
И так ему вдруг себя жалко стало, что он заплакал, всхлипывая и бормоча: «я тоже хочу за родину… у меня тоже есть родина… чтоб победа… победа… чтоб свобода… Свобода!»
И написал пятьсот одинаковых приглашений - твёрдым без вензелей почерком, с таким текстом:
«Не время жрать, не время пить,
Бери ружьё, иди служить!
Фашист в мой город не пройдёт,
К победе брат! Сестра – вперёд!»
Ещё пятьсот поздравлений молодожёнам от приглашённых, оформил следующим образом:
«Не время спать, детей рожать,
Когда в огне отчизна-мать!
Жених, не трусь! Придёт домой
с войны не мальчик, но герой!»
Запечатав последний конверт с обручальными кольцами на картинке, Роман Романыч записал в дневник: «Finis coronat opus!», поставил дату, роспись и добавил: «Ars longa, vita brevis!».
Вернулась возбужденная Ганна Осиповна.
- Це не у нас вийна. Десь в того сторони! - махнула в сторону Африки, - Бьються купка, ни те фашистив, ни те нацистив з купкою якихось сепаратистив. У нас нема ни тих ни инших. Нехай бьються - нам бильше дистанеться! - сказала, как отрезала.
Затем, взглянув со всем проницанием на супруга, спросила:
- Уси пидписали, Роман Романович?
- Все, Ганна Осиповна, - потупился тот.
Всю ночь Роман Романыч промучился бессонницей, периодически ныряя за рюмочкой и цигарочкой для успокоения. На рассвете, когда сон Ганны Осиповны был особенно крепок, что подтверждалось её булькающим храпом, Роман Романыч решил уйти на фронт. Он не знал – где он, и как туда попасть, но отчего-то был твёрдо уверен, что именно там он обретёт что-то такое, чего у него никогда не было, но должно быть, обязательно должно быть, иначе – зачем вообще всё.
За двадцать три года он ни разу не выходил на улицу, поэтому долго искал дорогие ботинки, тёплое пальто, норковую шапку, наличие которых любила подчеркнуть Ганна Осиповна – «у тебе все е». Оказалось, что ничего нет. Деньги выкрал у спящей. Пришлось изрядно понервничать, шаря в бездонных чашечках бюстгалтера, перекладывая с места на место адгезионные груди Ганны Осиповны. Документы нашёл за Николаем Угодником.
Наконец, в трениках , махровом халате – поверх, и тапках, Роман Романыч вышел из дома.
Что стало с Ганной Осиповной - никто толком не понял. Дворник говаривал, что она бегала вокруг дома и так сильно кричала, что её «розирвало в клапти». Но дворник и соврёт задаром.
А через неделю в селе не осталось ни одного мужика - ушли куда-то, но обещали скоро вернуться - с победой.
