Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)

Хотел бы, товарищ генерал, пройти срочную службу в Вашем оркестре. Удача улыбнулась моему другу, генерал ответил: «Хорошо, молодой человек. Приезжайте, я Вас прослушаю. Свободная вакансия будет: у нас скоро должен демобилизоваться срочник-флейтист. Адрес такой-то».
М-да, действительно недаром говорят: «Везение — непростое ремесло». Но вначале нужно было себя удачно подать — экзамен, пожалуй, посложнее выпускного в музучилище. Однако Форин показал себя с самой лучшей стороны — и техника, и звук, и навык чтения с листа генерала удовлетворили. Ещё бы! Вердикт был положительным: «Вы меня устраиваете. Дайте данные приписного свидетельства, я сделаю на Вас запрос в военкомат».
Лето прошло в тревожном ожидании: а ну, как что-то не срастется, забудут, не дойдет? Но всё обошлось. Явившись по повестке в назначенный срок, Форин получил предписание: прибыть тогда-то, по адресу город Москва, Хамовники, ОПО МО СССР, в/ч (военная часть) такая-то. Выйдя от военкома, он победоносным взглядом окинул галдящую, шумящую, поющую, не всегда трезвую призывную братию в телогрейках, с рюкзаками у ворот военкомата, и отбыл в цивильном плащике, с дипломатом к месту службы в гордом одиночестве.
База показательного духового оркестра минобороны располагалась на территории знаменитых Хамовнических казарм, построенных еще в 18-м веке. Там же дислоцировалась военная часть. Конечно, подобная ратная служба — как выражаются военные, «масло». Разок мне удалось побывать у Форина в части: светлая просторная казарма, койки в один ярус, за постом дежурного, у каптерки — большой бильярдный стол, рядом репетиционный зал. Хорошая кормежка, интересный досуг, частые увольнительные (у Форина даже подруга-москвичка была), форма офицерского покроя — словом, элита вооруженных сил. ОПО МО считался лучшим духовым оркестром страны.
Служба проходила в постоянных репетициях, выступлениях, гастролях, парадах, торжественных приемах, встречах иностранных делегаций или официальных лиц. Изредка привлекали к участию в похоронах высокопоставленных военнослужащих. Автомат Форин брал в руки лишь однажды, когда принимал Присягу. Очень много времени, понятное дело, уделялось строевой подготовке и музицированию в движении, особенно перед парадами на Красной Площади 1 мая и 7 ноября. ОПО МО составлял основу для сводного духового оркестра — ох, и «гоняли» их в преддверии праздничных дат! Оркестранты, рассказывал позже Форин, буквально падали от усталости. Одни ночные прогоны чего стоили. На главных парадах страны дирижировал сам генерал Михайлов. Сохранилась фотография, которая мне очень нравится: стройный, подтянутый Форин в составе оркестра с флейтой-пиколло в парадной форме с аксельбантом, в беленьких перчаточках на фоне Спасской башни и стен Кремля. Довелось поучаствовать и в похоронах Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на Красной Площади. Словом, служба досталась хоть и не сильно тяжелая физически, но интересная, насыщенная.
На время службы Форина выпали гастроли ОПО МО в родную Казань. Концертировали в актовом зале консерватории, куда мы с Форином в детстве ходили по абонементу на Госоркестр ТАССР, а также выступали с Макухо. До сих пор помню тот потрясающий концерт военного оркестра: многие ветераны в первых рядах зала плакали при заключительном исполнении «Прощания славянки». Чего ж, спрашиваю Форина, не подготовили специально для Казани «Марш Сайдашева»? — Да-а вот, мол... не сложилось. Упущение!
Форина после концерта даже отпустили на ночку домой. Он отпросил у командиров несколько друзей-сослуживцев — мы устроили веселое застолье, но пили исключительно сочок, даже шампанское ни-ни! Газета «Комсомолец Татарии» освещала приезд прославленного оркестра в Казань, подготовив большую статью. В ней дали слово и Форину: как-никак, посланник Татарстана в рядах такого коллектива!
Долгое время вызревала в голове Форина мысль насчет продолжения сверхсрочной службы. Он всё взвешивал и колебался: ОПО МО или Казанский оперный, армия или «гражданка»? Окончательно сделать выбор в пользу демобилизации сподвиг один невеселый случай.
Незадолго до «дембеля» Форин проштрафился (сам виноват!), и ему, уже заслуженному армейскому «дедушке», «влепили» десять суток ареста на гауптвахте. Своей «губы» ОПО МО, разумеется, не имел, поэтому беднягу Форина отконвоировали на окружную гауптвахту, занимавшую большое тщательно охраняемое здание с высоким забором и «колючкой» по периметру. Почему «беднягу»? Мол, подумаешь, какое страшное наказание — всего-то десять суток ареста! Что за служба без «залётов»? Дело в том, что охрану арестантов несли солдаты-срочники внутренних войск, призывавшихся, как выяснилось, с Западной Украины — «губошлёпы» кликали их «бендеровцами». Боже, вспоминал Форин, как они, гады, над нами издевались! С тех пор при одном только упоминании слов «западенцы» и «бандеровцы» у него начинали ходить желваки на скулах и сжиматься кулаки (сегодня, кстати, не у него одного).
«На фиг эту армию!» — решил насмерть обидевшийся Форин. В итоге, к нашей общей радости, он вернулся домой. Но служба в ОПО МО заметно повысила его профессиональный уровень. Друг прочно обосновался в основе оркестра оперного театра, регулярно исполняя партии первой флейты.

*  *  *

Но как там дела у оркестра Макухо?
Я всё кормил «завтраками» родителей насчет оставления оркестра, но, каждый раз приходя на репетицию, глубоко вздыхал и говорил себе: уж в следующий раз — точно! Видя всегда веселого, юморного, ироничного Владимира Алексеевича, мне невольно представлялось, как искренне он расстроится, объяви я о своём уходе. Форин сказал, что тоже бросит, если меня не станет в оркестре. К тому же, в его жизнь уже вошел другой, более серьёзный оркестр оперного театра. Словом, я ходил с тяжелым сердцем, мучительно ощущая себя почти «краеугольным камнем» всей внушительной оркестровой «конструкции». Ведь флейта, не сомневаюсь — главный инструмент деревянно-духовой группы. А без нее... Без ложной скромности, равноценных нам с Форином флейтистов Макухо не найти.
И вот, Макухо объявил о грядущей записи на радио для одной детской музыкальной передачи на татарском языке. И я решился: всё, ребята, «прощальная гастроль»! Время передачи было ограничено, нам предложили исполнить три вещи на выбор. На общеоркестровом «консилиуме» слушали, постановили: пусть это будут Жиганов «Вторая сюита на темы татарских народных песен», Чайковский «Танец маленьких лебедей» и... Макухо «Эстрадная мелодия».
Исполнением этих трех знаковых произведений и завершилась моя оркестровая «карьера»... Сперва я хотел объявить всем о своем уходе сразу после записи, но родные ребята-оркестранты так были воодушевлены удачным выступлением, настолько радостно предвкушали скорый эфир, что я вновь смалодушничал. Тем более, Форин привел на запись однокурсника музыкального училища — фаготиста  Ирека, и с хрипловатым звуком фагота, «родственником» гобоя, «Танец маленьких лебедей» заиграл новыми гранями. Вступительные «фа-диез — до-диез» на фаготе — это вам не пицекато виолончелей!
Что ж, решил я: «долгие проводы — лишние слёзы». Украдкой, воровато выловил Владимира Алексеевича в коридоре музыкальной школы и, ошарашив неожиданной новостью, торопливо сунул ему завернутую в бумагу концертную форму и ноты всех флейтовых партий. Макухо, изменившись в лице, только и смог выдохнуть: «Ох, Петя, как же ты меня подводишь!» Я открыл, было, рот, чтоб объяснить ситуацию: выпускной класс, подготовительные курсы в университете, занятия с репетитором по математике, но не стал. Жизнь, уважаемый Владимир Алексеевич, есть жизнь. Всё рано или поздно подходит к своему концу.
Крепко он на меня обиделся, даже первое время не здоровался. Косились с укоризной и встречавшиеся оркестранты, хотя некоторым из них я ситуацию разъяснил. Но, ребята, у меня на душе тоже «кошки скребли», ведь ушло самое радостное, самое светлое, что было у меня в детстве. А вместе с оркестром ушла и детская Мечта...
Передача выходила в эфир утром. Мама отнесла магнитофонную бабину на радиоузел «Радиоприбора», попросив знакомых операторов сделать качественную запись. Так осталась Память. Позже я переписал запись на кассету. Жиганов, Чайковский, Макухо... Хорошая «компания», знаковая для меня.
С этим детство и закончилось. Впереди были удачное поступление в Казанский университет, учеба на биофаке. Жизнь стремительно неслась навстречу, распахивая всё новые и новые горизонты. Но это, как говорится, совсем другая история...
А Владимир Алексеевич позже перебрался в Нижнекамск, устроившись преподавателем в местное музыкальное училище. Маэстро и там не смог жить без своей страсти: вновь создал из учащихся симфонический оркестр, игравший серьёзные вещи, и так же, как и мы, звучавший с телеэкрана. Правда, потом вновь вернулся в Казань.

ЭПИЛОГ

И вновь звучит нечто, напоминающее музыку Шопена. Почему «нечто»? Да потому что это я своими «кривыми» пальцами опять пытаюсь «сварганить» Девятый ноктюрн или «Большой блестящий вальс» Фридерика Великого. Блин, снова сбился, зарывшись в его филигранные мелизмы и рубато. Как там говорили древние? «Всяк сверчок...» или «Что положено Юпитеру...» Но нет, товарищи дорогие, попробую еще разок! После двадцатилетнего перерыва в «общении» с клавиатурой, на недорогом «ямаховском» синтезаторе — новогоднем подарке внучке. Конечно же, снова собьюсь или напортачу. И попыткам тем несть числа. Как в анекдоте про поручика Ржевского, который любил «сам процесс...»
Играю, а передо мною мысленно проплывает незабываемое разноцветное казанское детство, Старо-Татарская слобода, Танкодром, школа номер девяносто. Давным давно ушли на пенсию все мои учителя, многих из них уже нет в живых... Канул в лету и школьный музей Латышских стрелков, а юбилеи освобождения Казани от белогвардейцев, как и годовщины Октябрьской революции (теперь всё чаще говорят «переворота»), новая страна официально уже не отмечает. Да и школа моя теперь значится под другим адресом —  на улице Комарова.
Не стало засилья гопоты на улицах города — то ли все засели за компьютеры, то ли что-то действительно изменилось. Родная Казань, этот честолюбивый и амбициозный, колоритный и динамичный город, со временем, переборола свой социальный недуг. Вычистилась и похорошела, «вытянулась» и выросла во всех отношениях.
Вспоминаю своих друзей, ныне здравствующих и, увы, ушедших в мир иной... С Форином дружим до сих пор, правда, он уже давно не работает музыкантом. Как не стал им и самый одаренный наш оркестрант — скрипач Саня Зимин (Пьянов). Не сумев поступить в консерваторию после школы, он «загремел» в армию. Демобилизовавшись, сразу женился, сотворил сына — стало не до музыки, нужно было кормить семью. С тех пор Александр так и крутит баранку казанского троллейбуса.
Валерка, Валерка... Всю жизнь во мне живет его светлый образ,  веселая улыбка, а в небе порой чудится рёв шестимоторного исполина — то ли тяжелого бомбардировщика, то ли мощного транспортника «МуДе-1». Давно выросла и стала мамой никогда не видевшая своего старшего брата сестра Светлана. Однажды мы с Форином