Мой отец, Трусов Евгений Данилович, родился 01 января 1938 года в деревне Сысоево Идрицкого района Калининской области. Запись о его рождении – от 06 января за № 2. Накануне Рождества сын Даниила Фомича и Марии Логиновны, очевидно, второй ребенок, родившийся в этом году в сельсовете, был наречен Евгением. Скорее всего, имя было дано в честь бабушки, матери Марии Логиновны – Бородкиной Евгении Яковлевны, проживавшей в их семье вплоть до ноября 1943 года, до того момента, когда беспомощную, старую и немощную, ее сожгли немцы и полицаи в доме зятя, ударив прикладом ее дочь, пытавшуюся ее спасти.
Как прошло его детство до лета 1941 года я не знаю. Наверное, обычно, как у всех детей. Ему было всего три с половиной года, когда началась война.
Из воспоминаний отца: «Приход фашистов помню отчетливо. Я сидел на подоконнике. У нас были цыплята, и поэтому в мои обязанности входило следить за ними. За цыплятами охотился коршун, часами парящий над деревней. Когда я замечал, что он в очередной раз, наметив себе жертву, снижался, то стучал по стеклу. Это его отпугивало. Так было и в тот день. Помню шум, скрежет металла, какой-то странный и непонятный рев. На лужайке перед домом появились мотоциклисты, затем машины, орудия. Что такое для меня была в то время война? Я радовался мотоциклам, которых в деревне никогда не видел, радовался машинам, солдатам. Так и веселился еще долго, не понимая своим маленьким детским сердцем. Потом прибежала мама с улицы, на ее глазах были почему-то слезы».
К этому времени его отца уже не было дома. Он ушел на фронт. Наверное, что-то сказал сыну, взял на руки, поцеловал. И ушел. С этого времени мой отец больше никогда его не видел. А потом была оккупация, жизнь в деревне с мамой, бабушкой и сестрой. В ноябре 1943 года сожжение деревни, дорога в райцентр Идрицу, какое-то время нахождение там, в концлагере, и дорога в далекую неизвестную Германию.
Не знаю, что он испытывал все это время. Все эти обстоятельства он видел, ощущал, переживал с трех с половиной до семи лет. Возраст, когда все познаешь, всему учишься, открываешь для себя мир, который тебя окружает, получаешь энергию от близких тебе людей. Не лучшее начало жизни.
Около семи месяцев по моим подсчетам они были в концлагере «Дахау». Не стало его матери. Я примерно могу понять эти чувства. После того, как не стало отца, я практически, наверное, каждый день, думаю о нем, вспоминаю, терзаюсь за то, что делал в отношениях с ним все не так, как сейчас бы, наверное, поступал. А что испытал пацан, которому не было и семи лет? 22 июня 1944 года их отправляют вместе с тетей на границу Швейцарии, Германии, Австрии, в городок Линдау, батрачить на немцев.
А потом было освобождение весной 1945 года американскими войсками. В своих служебных анкетах отец по известным причинам писал, что был освобожден Советскими войсками. Дорога домой, Идрица, и, наконец, соседняя Пустошка.
Какое-то время они с сестрой жили у своей тетки, сестры их матери, в Пустошке. Имени этой женщины я, к сожалению, не знаю. Затем по причинам, описанным тетей, он оказался в детском доме.
Сначала, в 1946 году это был Пустошкинский детский дом, находившийся в деревне Вербилово. Вербиловский детский дом упоминается отцом еще как Алольский. Это не случайно. Деревни Вербилово и Алоль находятся рядом, буквально на расстоянии 1 км друг от друга, расположены в 22 км к северо-западу от Пустошки по дороге Пустошка-Опочка и обе находятся в Пустошкинском районе.
Затем был Торопецкий детский дом. Город Торопец находится на расстоянии около 140 км к востоку от Пустошки. Районный центр Торопец нынешней Тверской области граничит с Псковской областью. Торопецким, детский дом указывается отцом в автобиографии. По архивам это Сережинский детский дом, находившийся тогда в одноименном районе, входившем с 1944 года в Великолукскую область. Сейчас этого района уже нет. Близостью к городу Торопец, возможно, и продиктовано название Торопецкий, упоминаемое отцом
Из Торопецкого детского дома по состоянию здоровья отец в сентябре 1950 года был переведен в Куньинский детский дом, находившийся в деревне Михайловское Куньинского района, тогда Великолукской, а с 1957 года Псковской области, неподалеку, около 3-х км, от станции Жижица железной дороги Москва-Рига. На момент поступления в детский дом ему было двенадцать с половиной лет и он учился в 4 классе. Здесь он прожил до июня 1955 года, закончил 8 классов. Именно рассказы отца о Куньинском детском доме вспоминаются мне. О нем он рассказывал мне еще маленькому. Перебирая его бумаги уже сейчас, я нашел письмо отца в редакцию газеты, в котором после прочитанной статьи о детдомовцах он полемизирует с автором. Наверное, письмо не было отправлено. Есть там упоминание о жизни в детском доме, обстоятельства, связанные с его усыновлением, о которых я не знал.
Из воспоминаний отца: «Мне, родившемуся на Псковщине в довоенные годы, сполна пришлось испытать на себе все тяготы и лишения войны. Сожженные деревни, горящие в домах люди (моя бабушка), потеря родителей, концлагерь «Дахау». После войны нас осталось двое – сестра и я, на конец войны ей было 14 лет. Я детдомовец с 1-го класса 40-50х послевоенных лет.
После двухлетнего пребывания в Алольском детдоме Псковской области сестра без всякого на то разрешения увезла меня к себе. Причин тому было много. Это взаимная тоска, и голод, и взрывчатка любого рода, которой была усыпана наша земля на местах былых сражений. Через год сестра вновь вынуждена была сдать меня в Куньинский детдом Псковской области. Причина та же – боязнь потерять меня на той же взрывчатке. Детский интерес брал свое не взирая на увечья и смерть своих же однокашников. Сестра на работе, я оставался бесконтрольным, предоставленный сам себе.
Перед сестрой, этой слабой в то время девчонкой, которая на плечах вынесла и вывезла меня из Германии в победный 1945 год, которая всегда была рядом со мной в трудные годы – я в неоплатном долгу…
У нас был труд на благо своего маленького коллектива, который колебался в пределах 120-130 человек. Младшие находились на попечении старших. Старшие, в меру своих сил, выполняли все хозяйственные работы. Это помощь прачке в стирке белья, заготовка дров, обеспечение водой бани и столовой, уборка рабочих и спальных помещений, территории. Не могу точно назвать величину подсобного участка, но на нем выращивали все: морковь, лук, огурцы, капусту, картошку и прочую зелень. Окучивание, прополка и поливка всего этого выполнялась нами. Внедрялась кукуруза. Детдому выделили участок ельника. Разработали своими силами. Кукуруза удалась, как говорят, на славу. Насколько вкусны были пареные початки. А на колхозных полях кукуруза поднялась от земли всего на 15-20 см. А помощь колхозам. Ведь мы не занимались в школе до белых «мух». Убирали лен, молотили его вручную на токах.
В детдоме был скотный двор. Содержали не без помощи взрослых корову, свиней, три лошади. Правда, все это пришло не сразу. Какой современный детдом может гордиться подобным хозяйством? На сенокос выезжали на лошадях с запасом продуктов, шли пешком километров за двенадцать. Строили шалаши для жилья, косили, сушили и стоговали сено. Пищу принимали под открытым небом. Один раз, в момент обеда, рядом, над болотом произошел грозовой разряд. От ударной волны кто-то кувыркался, кто просто падал на землю. Каждый по-своему перенес это явление природы. Были и хохот, и смех, и испуг. Но обошлось все благополучно…
К нашим услугам были столярная и швейные мастерские. Пусть оборудованы были не по-современному, но это было. Учись, дерзай, твори, пробуй. Все зависит только от твоего прилежания, чего не каждому хватает в этом возрасте. А труд в детдоме действительно коллективный. Из такого труда по крупицам рождается человек, приходит к труду индивидуальному…
Помню обильные слезы при расставании с сестрой. Был, естественно, замкнут, попав в доселе мне неизвестный мир. Не сразу, постепенно, входил в ритм жизни этого мира. Это испытывал, по-моему, каждый из нас.
В послевоенные годы детдом в культурном отношении не выделялся на общем фоне. Самым доступным для нас было кино. Главной из всех задач государства была задача как накормить, одеть, обуть, дать образование детям. Уже позднее стали поступать наиболее доступные музыкальные инструменты, такие как патефон, балалайка, мандолина, гармошка. Стали создаваться кружки художественной самодеятельности, ставились пьесы, исполнялись песни и танцы, устраивались танцевальные вечера. Постепенно преодолевались барьеры скованности, стеснительности. Был также создан кружок авиамоделизма. Для авиамоделистов была сшита специальная форма.
Проводились коллективные чтения книг – вырабатывались быстрота и качество чтения, дикция. По газетным статьям готовили небольшие политинформации. Летом ходили в длительные, многосуточные походы, посещали исторические места района и области. Принимали участие в районных и областных школьных олимпиадах.
Своими силами создали футбольное поле, волейбольную площадку, яму для прыжков в длину. Помощниками нам были лопата, лом, топор и наш молодецкий задор. Если хотите, - энтузиазм. Были свои болельщики и противники. Так мы развивались, так мы крепли, так зарождалась наша самостоятельность и общительность. Как ранее и мы, вместе с нами развивались, крепли наши малые братья и сестры…
Далеко не в каждом воспитателе можно видеть товарища-наставника, … встречаются хамы, черствые люди. А самое страшное – детей били и бьют.
В моей детдомовской судьбе был такой эпизод. Я перешел в 8-й класс. Лето. Играем в прятки. Я «вожу» у мачты спуска и подъема флага. Этим ритуалом под пение Гимна Советского Союза у нас начинался и заканчивался рабочий день. Громко отсчитав до определенного числа, кричу: «Иду искать». Повернувшись на какой-то угол от мачты, наблюдаю картину. Завуч детдома кулаком, ногой стучит по одному из металлических круглых каркасов для печей. Из него вылезает спрятавшийся воспитанник, Генка. Завуч берет его за воротник, ударяет его несколько раз ногой под «мягкое место» и уводит в канцелярию. Что было там, никто не знает. Утром следующего дня узнаем, - Генка сбежал.
Меня вызвал к себе директор, расспросил, что я видел, что я знаю. Дал мне понять, чтобы я молчал, и ничего подобного не было. Примерно через неделю появился Генка с сестрой. Из разговора с ним узнали, что в пылу «воспитательной» работы со стороны завуча получил травму на голове, о чем свидетельствовала повязка. Сестра возбудила судебное дело. Да, намечался суд. Впервые в своей жизни я становился на нем свидетелем. Продолжилась «обработка», - не видел, не знаю.
Суд состоялся на станции Жижица, в каком-то клубе. Дети детдома на суд не приглашались, но зал был заполнен народом. Проходит весь ритуал суда. Я сижу между директором и его женой – моей воспитательницей. Получаю последние «наставления». В голове шум, мысли блуждают, не могу сосредоточиться. Слышу голос: «Слово предоставляется свидетелю…». Встаю, выхожу на сцену к трибуне, молчу. Внутри непонятная дрожь. Снова голос: «Говорить правду и только правду…». Молчу. В зале гнетущая тишина. Снова голос: «Играли вместе…?, видел ли …?, слышал ли…?». Я
