Отец

был обязательный сон после обеда. Дома тогда с обеда до 16 часов должна была быть полная тишина. Шинель, портупея, кобура, фуражка или шапка в зависимости от сезона и на службу.
Вообще картинка моего детского периода, засевшая в моей голове как фотография изображения отца – зимняя шапка с кокардой, техническая зимняя куртка с цигейковым темно-коричневым воротником, толстый технический комбинезон ниже куртки, валенки. Красное, шершавое от мороза лицо. На руках цигейковые, обшитые зеленой материей рукавицы с отогнутым с краю мехом. Рукавицы могли быть воткнуты в карман комбинезона чуть выше колена. Запомнил широкие пальцы рук с мелкими морщинками и трещинками вдоль ногтей и на внутренних сгибах. Он заматывал трещинки на пальцах синей изолентой – вот такая медицина и лечение. Работа с аппаратурой на открытом воздухе в любую погоду давала себя знать. Он идет со службы своей присущей только ему походкой – чуть ссутулившись, немного до конца не разгибая ноги. Шаг получался чуть проваливающийся, когда нога ступала на землю. Эта походка была у него всегда.
Я часто вспоминаю наш дом, квартиру. В домах не было теплой воды, только холодная. Чтобы помыться, нужно было идти в баню, в старый городок, или мыться дома в ванной. Для мытья дома в квартирах в ванных комнатах стояли титаны, которые топили дровами. Помню, как пилили еще ребенком с отцом дрова в сарайке, набивали ими картофельный мешок, отец клал его на мои детские санки, я садился сверху и он вез меня до дома. Помню, как мылись вместе в ванной из экономии воды, в то время мы могли поместиться вместе. После мытья он обязательно усиленно растирал меня полотенцем.
Как отец для меня он остается добрый и одновременно уставший. При моих школьных выходках – суровый. Если он шел на родительское собрание, что было редко, или его вызывали в школу, я долго боялся вечера, боялся зайти домой. Он становился суровым и, как мне казалось, не похожим на себя. Картинка была такой. Отец сидел в красном кресле с моим дневником, обычно исписанным всевозможными записями преподавателями о моей бурно проведенной неделе, или тетрадками в руках. Я стоял чуть сбоку, слева, понуря голову. Отец с суровым видом изучал результаты моей работы. Иного наказания по силе воздействия и страха для меня не было.
Когда я был еще пацаном, он брал меня на аэродром. Поход к месту его службы сопровождался посещением магазина, где он неизменно брал для меня песочное пирожное, посыпанное орехами. На углу, у неизменно там стоящей, невзирая на погоду и время года, бабки с мешком, покупался стакан семечек. Помню этот ни с чем не сравнимый смешанный запах машинной смазки, краски от новых авиационных приборов и самих приборов. Этот запах невозможно спутать ни с чем, у меня он вызывал ощущение тайны и восторга. Садил меня в самолет, вернее сказать поднимал. Помню, при заправке самолета, видимо, вырвалась крышка заправочного отверстия, человека, заправлявшего самолет, как под душем какое-то время поливало потоком керосина. Мне это казалось забавным.
Наверное, есть причина, какое-нибудь психологическое объяснение, что вспоминаются картины того периода, когда я был ребенком.
Это было уже после моей армии, наверное, в конце 80-х. Я был в Москве у тети, и она мне сообщила, что решила поздравить отца, не помню по какой причине, может быть с днем рождения, по радио. В то время поздравление по радио было не такой простой вещью как сейчас. Во-первых, радиостанций было не так много, поздравление могло прозвучать не для любого желающего. Причина, что именно твое поздравление прозвучит, наверное, должна была носить более социальный и значимый характер. В общем, это было не сейчас и по-другому. Тетя сказала, что написала на радио и ей сообщили заранее, что такого-то числа в такое-то время прозвучит поздравление. Любимой песней отца была песня «Малиновый звон». Ее исполняет Николай Гнатюк. Мелодия потрясающая, слова, наверное, напоминали отцу его мать, отца, детство, родину. Именно поэтому она и была его любимой. Помню слова из этой песни:

«Этот малиновый звон
От материнских окон,
От той высокой звезды,
Да от минувшей беды.»

Сейчас, когда я писал эти строки, я вдруг с откровением для себя подумал и предположил, почему она так для него была дорога.
Упоминание в первой строке о малиновом звоне, конечно, ассоциировалось автором со звоном колокола, но географически так получилось, что совсем недалеко от места рождения отца, недалеко от западного берега озера Свибло, находится деревня Малиновка.
Фраза «от материнских окон» – это конечно, память о матери, которая не покидала его никогда.
Слова «о высокой звезде» буквально символичны. Родившись 1 января, отец был зарегистрирован в сельсовете и получил имя Евгений 6 января, то есть накануне Рождества, накануне рождественского чуда в небе.
Последняя строка четверостишья не требует комментария. Память о том, что с ним произошло, с его родственниками, сопровождала отца всю его жизнь.
Может быть, вряд ли этот звуковой ряд именно таким образом был понимаем отцом. Но эти факты объективны, а песню он очень любил.
Тетя сообщила мне это, и я уехал в Вологду, отцу ничего не сказал. В назначенное время я сделал так, чтобы радиоприемник работал. Мы в это время с ним сидели за столом на кухне и ели. По-моему, я даже только что приехал из Москвы. На столе стояла привезенная от тети «чекушка» и что-то из еды. Вдруг по радио зазвучал голос диктора. Он сообщил о заявке, назвал имя тети, отца. Прозвучала история их жизни, рассказ о войне, лагере, родителях, все, что было потом. С первых слов диктора отец весь поменялся и посмотрел на меня удивленно. Когда уже начала звучать песня, заплакал. Отец встал, заходил по комнате. Когда он волновался, у него как бы немела нижняя губа, потом губы он делал трубочкой и, волнуясь, выдыхал воздух, который с шумом выходил изо рта. Не помню, что было дальше. Он был одновременно и взволнован и счастлив. История имела продолжение. Относительно недавно я нашел письмо, написанное отцу в феврале 1988 года ветераном Великой Отечественной Войны Евгением Павловичем из города Экибастуз. Он писал отцу о том, что по радио услышал заявку тети Зины об исполнении песни в честь отца. Слова диктора радио из письма тети потрясли и взволновали его тем, что отец и его сестра пережили во время войны. Просил отца ответить на его письмо, написать о себе, передать тете Зине ветеранский привет и самые добрые пожелания.
Любимым фильмом отца был фильм «Щит и меч». Фильм о русском человеке, пленном концлагеря, который стал разведчиком, работающем в тылу немцев под легендой немецкого офицера.
Среди записей отца я нашел упоминание и об иной песне, которую отец знал давно. Из воспоминаний отца: «В моей памяти более сорока лет живет песня, по стилю сложения аналогичная песне «Там, вдали, за рекой». Ее мне часто приходилось слышать на Псковщине в послевоенные годы. Она, по вполне понятным причинам, исполнялась в основном женщинами, глубоко западая в душу. Но ни на радио, да и вообще в других регионах нашей страны, мне ее слышать не приходилось. Очень хотелось бы, чтобы она вошла в репертуар какого-нибудь фольклорного ансамбля, пусть даже самодеятельного, а может быть, ветеранов войны, партизан, напоминала о былом».
День Победы. Это был особый день для отца. Когда это было в Федотово, я не помню, как у него проходил это день после парадов и последующих построений по подразделениям для поздравления и награждения. Мне кажется, что может быть накануне или в этот день он с переговорного пункта звонил тете. Хотя чаще звонила она. Сохранилась телеграмма тети Зины: «Женя, поздравляю тебя, всех вас с Днем Победы. Фашизм отнял у нас с тобой детство, отца и мать. Мы, малолетние узники концлагерей фашизма, прошли «Дахау», нам суждено было выжить. День Победы вернул нам Родину. Вам и всем людям земли я желаю мирного неба и терпения. Целую, Зина». Для нас сейчас это может быть выглядит пафосно и лозунгово, но я понимаю, что это от чистого сердца, от самой души этого человека, никогда не говорящего слова просто так. Один раз помню, что в это день после парада отец попросил меня прогуляться с ним. Я, молодой пацан, не понимал, что отцу одиноко, и отказал, может быть, сказав: «Потом», или сославшись на какую-нибудь ерунду. Об этом я виню себя до сих пор. Когда отец был уже на пенсии, День Победы я помню отчетливо. Вернее тот момент, когда около семи часов вечера начиналась «минута молчания». На экране телевизора возникает Вечный огонь, стоящие у ступеней люди, слышится торжественный голос диктора. Отец сидит в кресле. Из его глаз текут слезы. Он встает, тяжело выдыхает воздух, правую руку прижимает к сердцу, будто успокаивая его боль, и говорит мне: «Все нормально, сынок».
Не интересуясь раньше политикой, на пенсии он начал много читать то, что грудой вывалилось в конце 80-х на людей, годами не знавших правдивой истории своей страны. Аполитичность, присущая ему ранее, прошла, он резко не любил все, что пришло после Горбачева, включая того, кто пришел после него. Он не мог принять, как бесчеловечно отразилась смена строя на жизни людей, ругал демократов. До драки со мной не доходило, но после какой-нибудь политической «накачки» по телевизору или из газеты, в случае моего непонимания или несогласия с его мнением, он нервничал и вспоминал мое коммунистическое прошлое, говорил: «Коммунист», произнося это слово с твердым знаком в конце. У него опять при разговоре немела нижняя губа. Со временем я заметил, что эта особенность точь-в-точь перешла ко мне. Он опять прижимал руку к левой части груди, уходил и курил. Это был живой человек со своими переживаниями. Наверное, немного банальным и заезженным штампом выглядит стихотворение сослуживцев, посвященное ему при уходе на пенсию, как бы сейчас сказали, на «отвальной», оно датировано 13 ноября 1984 года:
«Провожаем друга нынче мы в запас,
Все это, товарищи, ждет когда-то нас.
Кто прослужит долго, кто совсем чуть-чуть.
Друга по оружию ты не позабудь!

Не гремели залпы, не ходил ты в бой,
Вражью амбразуру не закрыл собой.
Но служил ты честно Родине своей,
Провожая в небо полковых друзей.

Технику готовил ты везде на «пять»,
И не нужно было дело проверять.
Пусть не офицером, прапорщиком стал,
Флоту четверть века ты свои отдал.

Пусть тебя крутила много раз судьба,
Честь не замутила, совесть не взяла.

И сегодня вместе мы за дружеским столом,
Радостную песню, Данилыч, пропоем.
Как служилось трудно, как жилось легко,
Что теперь все это будет далеко.

Будь всегда здоровым,
Не старей душой
В штатской жизни новой,
В радости большой.»

При всей этой наивности, все здесь правда, я даже думаю, что отец прослезился, читая эти строки. Только вот «быть всегда здоровым, не стареть душой в штатской жизни новой, в радости большой» не получилось. Жизнь стала новая, но без здоровья и радости. Хотя по началу получение новой двухкомнатной квартиры, переезд в город, хозяйственные хлопоты, обустройство, новый круг знакомств, а вместе с этим новый круг проблем. Работа инженером по технике безопасности – первый инфаркт, о котором он никому не сказал. Причина инфаркта – требование с его стороны