Исповедь

С чего начать?...

Наверное, с юности... Самые яркие впечатления, пробы, ошибки, разочарования и успехи, трудности, победы, друзья и враги, влюбленности и ненависть.

Юность, время открытий, познания, становления, формирования. В эту пору всё возведено в абсолют, и нет компромиссов. Наверное, с неё и нужно начать...

Помню свой первый поцелуй. Настоящий, в губы, никаких «в щёчку».. Она просто попросила проводить её до лифта, я пошёл. Мы не были влюблены, нет! Мы даже и не особо дружили - так, одна из многих девчонок нашей немаленькой дворовой компании. Таня. И когда она обняла меня за шею обеими руками в этом темном вонючем подъезде, когда её влажные мягкие губы прижались к моим, еще нецелованным, я потерял счет времени.. Сердце бешено колотилось, грозя разорваться от бешеного выброса адреналина. Я стоял как полный идиот, я даже не догадался обнять её, не говоря уж о том, чтобы ответить на поцелуй! Сколько прошло времени? Я не знаю. Минута, возможно, или час. Во всяком случае, когда она оторвалась от меня, с улыбкой сказала: «Пока! Мне пора», и вошла в кабинку лифта, я еще какое-то время не мог сдвинуться с места. Не мог физически - ноги дрожали, сердце продолжало выбивать бешеную дробь, чёрт, я даже не мог прикурить сигарету!

Мы часто рассказывали друг другу про наши «подвиги» на девчачьем фронте, пацаны на ходу выдумывали самые невероятные истории о том, как кто-то в углу под лестницей поцеловал одноклассницу, кому-то повезло пощупать грудь соседки, некоторые даже сочиняли целые романы о своих сексуальных похождениях, щедро приправляя их деталями, вычитанными в запретных тогда книжках «про это» или подсмотренными на еще более запретных видеокассетах, найденных под горами белья в родительских шифоньерах...

Не верили, конечно. Но и не смеялись, потому что каждый хотя бы раз рассказывал нечто подобное, фантазировал и сочинял похожие истории. В те далекие, наивные советские времена в 13-14 лет мы действительно были еще, по сути, детьми, со своей детской наивностью, детскими огорчениями и детскими радостями, детскими попытками казаться взрослыми...

Таня открыла мне целый мир.

Нет, мы больше не целовались с ней, мы не стали «ходить», как тогда назывались отношения, но что-то во мне изменилось с того вечера. Мне стало мало обычного общения с девчонками в нашей компании. Мне, раз вкусившему сладость девчачьих губ, хотелось делать это снова. И снова. И снова...

Сколько их было потом, таких поцелуев: в подъездах рядом с мусоропроводом, на лавочках во дворе, на дискотеках под проливным дождем, в парке под шорох листопада, в автобусе под улыбчивые взгляды пассажиров и осуждающее ворчание бабулек, даже на крыше пятиэтажки посреди ночи? Не сосчитать…

Помню сентябрьский дождь, дискотеку на площадке возле местного ДК. Кажется, был день города, или что-то в этом роде. Очередное культурно-массовое мероприятие. Светка шептала мне, что это очень романтично - целоваться под дождем, прижавшись друг к другу, покачиваясь в ритме «медляка». Тогда я не считал себя романтиком, да и время было не самое романтичное…  Середина «лихих девяностых» расставляла другие приоритеты. Мне было почти восемнадцать, я был студентом одного ВУЗа, не самого престижного в нашей области, но кто тогда обращал внимание на престижность образования? Авторитет реального пацана, стрелки, делюги, разборки, пьянки - в общем, всеми силами косили под крутых братков... Со стороны, наверное, мы выглядели смешно, но начинаешь понимать это много позже, только успев многое повидать и испытать в жизни…

Так вот, романтиком я себя не считал, хотя, видимо, всегда им был в глубине души… Света целовала меня, дождь скатывался по нашим лицам, и не было вокруг никого – ни толп таких же, как мы, подростков, ни ментов в оцеплении, никого. Только я, Света и музыка… Кажется, это был «Модерн токинг».

Зачем я это тебе рассказываю? Ах, да – я никогда не говорил с тобой об этом. Эта часть моей жизни была моей и только моей, никто этого никогда от меня не слышал. И, возможно, это мой последний шанс рассказать тебе, последний шанс позволить тебе узнать меня с той стороны, с которой никогда не знала. И теперь уже не сможешь узнать, только вот из этого, первого и последнего письма.

Ты всегда считала меня абсолютно неромантичным человеком, прагматиком, даже иногда обижалась из-за того, что я смеялся над какими-нибудь душещипательными сценами фильмов, или историями, которые ты любила вычитывать в пабликах Мэйл.ру или Одноклассников... Там часто выкладывали насквозь пропитанные ложью рассказы про трагическую любовь.

А ведь это была только защитная реакция, кокон, панцирь что ли, под которым, как черепаха, пряталась моя другая, ранимая и чувствительная натура. Конечно, тяжело было разглядеть за этим забралом цинизма и жесткости, порой даже - жестокости, за этим брутальным образом, мое истинное лицо. Но эти доспехи не были и мнимыми, таким я тоже был - циником, мерзавцем и едким неприятным типом. Эти две ипостаси сосуществовали во мне всегда, с детства, наверное... Что это - упущение в воспитании? Детская психотравма? Влияние окружения в период становления личности? Я не знаю. Подозреваю, что всего понемногу.

Что я помню о своем детстве? Очень немного, как, наверное, и все люди. Помню нашу квартирку в пятиэтажке на окраине города. Окна выходили на тайгу; сразу за автострадой, меньше километра от дома, стеной стоял вековой лес. Помню озеро, куда мы с мамой ходили купаться коротким северным летом. Я порезал ногу осколком бутылки, мне больно, но я не плачу и прошу маму не уводить меня домой, ведь лето уже кончается, и вряд ли мы еще раз искупаемся в этом году.

Почти не помню детский сад, зато память прекрасно сохранила огромный магазин игрушек, куда мы с папой часто заходили по дороге домой. Какое прекрасное двуствольное ружье он мне купил! Оно стреляло присосками, и мы с папой устроили дома тир, соревновались в меткости, и он поддавался, конечно…

Помню дядю Алика, который приезжал забирать маму на дежурство на санитарной машине, и каждый раз, стоя под нашими окнами, специально для меня включал синюю мигалку.

Очень ярко запечатлелось в памяти россыпь ярко-желтых одуванчиков на ковре из зеленой молодой травы теплым майским днем, когда мы прилетели из заснеженного северного города сюда, на Большую землю.

И соседа, Пашку, мальчишку старше меня на пару лет, у которого учился плохим словам, а потом цветными мелками писал эти самые слова на стенах, за что и был пойман за ухо соседом и с позором приведен домой..

Человеческая, особенно детская, память - очень избирательна. Ярче всего запоминаются хорошие моменты, приятные впечатления, радостные события. Я не могу вспомнить каких-либо трагедий из своего детства, не считая мелких огорчений, сопутствующих каждому ребенку. Может быть, их просто не было, а возможно, сработали защитные механизмы памяти. Так или иначе, детство мое прошло в нормальных условиях.

Искать пробелы в воспитании - задача для психолога, да и не вижу я особого смысла в этих поисках. Факт остается фактом - во мне все время уживались два человека: жесткий расчетливый циник и трогательный романтик, оба настоящие, оба реальные, две половины одного целого. Я мог высмеять слабость другого человека, а часом позже плакать над страницей книги, или от куплета песни, или эпизода фильма. Я и сейчас остался таким.

Так вот, осенний дождь, медленный танец, поцелуи, и Светкины слезы смешиваются с каплями дождя, потому что завтра я уезжаю, в другой город, в другую жизнь, у меня начинается второй курс института. Мне тоже хочется плакать, и я почти плачу, слезы туманят окружающее, а мне все равно - в таком ливне никто ничего не увидит... Но в тот раз моя темная половина одерживает верх, я говорю какие-то необязательные слова, и улыбаюсь. Улыбаюсь на прощание. Заранее зная, что уже не вернусь. Нет, не в город - не вернусь к ней. К Свете.

Это была не любовь, она лишь заполнила паузу после тяжелого расставания с той, которую я действительно любил. С моей настоящей Первой любовью.

И все же я думаю, что именно благодаря Светке во мне окончательно сформировалась вторая, романтическая половина. Она научила меня, заставила почувствовать очарование того сентябрьского дождя на фоне красивой музыки, она показала мне красоту радужных капель на ресницах девушки, которую обнимаешь, стоя по пояс в теплых волнах на закате дня. Вместе с ней я впервые разглядел, как солнце заливает расплавленным золотом и раскаленной медью осенний лес.

Жёлтый дым листопада.

Наверное, именно благодаря ей я полюбил осень, даже спустя много лет я часто уходил в парк в одиночестве, послушать листопад, погрустить, как может грустить осенью только русский человек. Я уезжал на пустынный октябрьский пляж, с фляжкой коньяка и пачкой сигарет, сидел один на берегу, смотрел на свинцовые волны, пил, пел и плакал...

Ты не знала об этом. Да оно и к лучшему - в такие моменты мне действительно было необходимо одиночество. Полное. Абсолютное, звенящее одиночество. В такие периоды я писал стихи. Стихи, пронизанные этим одиночеством, печалью, осенним ветром... О них никто не знал, я не показывал и не читал их никому. Они были только мои.

Помню, первое стихотворение я сочинил в деревне.

Деревня. Почти все мои детские и подростковые летние месяцы прошли там, в деревне. Когда мы продали наш старый дом, помнишь, после смерти бабушки, я часто стал видеть сны из моей юности, из дней, проведенных там. Я очень скучал по тем годам, по запаху парного молока и скошенного сена, по прозрачному утреннему воздуху и матовой росе на изумрудной траве…

Рыбалка с отцом, дедом, дядей и братом. Сенокос. Пруд. Мотоциклы. Именно там я раз и навсегда влюбился в мотоциклы. Ночь, трасса, скорость. Ветер выжимает слезы из глаз, пятно фары на белом асфальте жадно поглощает километры дороги. Девушка на заднем сиденье прижимается к тебе всем телом, и от этого хочется еще больше довернуть ручку газа, выжать её до упора, взлететь над дорогой! Ночь...

Конечно, в деревне тоже не обходилось без влюбленностей. Была Юлька, с которой только лишь прогуливались по темным улицам под ручку и болтали обо всём и ни о чём. Марина, которая так смешно целовалась, стараясь поглубже спрятать свой язык и открывая рот в ритме умирающей на берегу рыбы. И Ольга, прижавшая меня как-то раз всем телом к стене своего дома. Она целовала меня так жадно, так нетерпеливо и отчаянно, как будто уходила от меня не до следующего вечера, а насовсем, навсегда... Помню, я долго не мог уснуть после того вечера.

Но самый глубокий след в моей душе в то время оставила не деревенская девчушка, нет. Её тоже звали Оля. Олюшка. И самое страшное - она была моей родственницей, приходилась мне скольки-то-там-юродной сестрой. Она тоже приезжала изредка в нашу деревню, к своей бабушке. Мы играли с ней с раннего детства, еще с песочницы. Потом как-то незаметно она выросла в красавицу девушку, и я пропал... Лёжа ночью без сна, я мечтал, как мы на моем мотоцикле едем в ночь, как крепко обнимают меня её загорелые руки, и вот мы уже целуемся под старой ветлой у речки за нашим домом... Сумасшедшая мечта ребенка!

Она уже давно замужем, и мы