Удивительное рядом, или тот самый, иной мир Главы 6-18

живы и здоровы. Пока ещё.
   При этом он тщетно пытался отыскать взглядом Коршана, который опять как сквозь землю провалился. Корнезар добавил, но уже чуть тише:
   – Вечно так с этим неугомонным лысым дятлом! То он целый день глаза мозолит, а то днём с огнём его не отыщешь. Вот чудо в перьях, пернатый недруг… всего живого!
   Тут, откуда ни возьмись, появился наш блудный ворон, ловко дал Корнезару звонкий подзатыльник, привычно задев по голове крылом при приземлении.
   – Где тебя носит, чучело с бантиком? – недовольно осведомился Корнезар, морщась и заботливо поглаживая ушибленное место.
   – Цыц, пешеходишко! А то, неровен час, ты у меня заделаешься чучелом с бинтиком! – был ответ. Затем, переведя взгляд на нас, он прокаркал командным голосом:
   – Ступайте за мной, вход рядом. Я всё разведал, пока вы тут лясы точили с этим заражённым корнем.
   Не дожидаясь ответа, Коршан полетел показывать дорогу.
   Почему «заражённый корень»? Хотя… если разложить «Корнезар» на составляющие, то получится  «корень» и  «зар», то есть заражённый! При определённом воображении имя может иметь общие корни с Корнелием, Корнеем и Захаром. Ну и выдумщик, однако, Коршан! Интересно, как можно разложить его собственное имя? Получается, всё тот же «корень» и «шанс». Собрав всё воедино, получалось следующее: старый хрыч Корней, которому в чём-то представился последний шанс.
   Минут через десять ходьбы мы оказались возле большого валуна, отполированного временем, ветрами и непогодой. Этот валун имел не округлую форму, а излишне приплюснутую, лепёшкообразную, и такие внушительные размеры, что на нём свободно могли разместиться человек восемь, а то и больше, если немного потесниться.
   Юриник, недоумённо озирающийся по сторонам, нетерпеливо спросил, обращаясь не к кому-то конкретно, а размышляя вслух:
   – Ну, и где обещанный воздушным крокодилом вход? Мне представлялось, что нашему взору откроется подобие огромной пещеры или, на крайний случай, аккуратной пещерки. Я пока ничего подобного не наблюдаю! Где же вход-то?
   – А бродячих музыкантов перед входом тебе выстроить в рядок не требуется для пущей торжественности? Терпение, друзья мои, сейчас всё будет: и пещерка, и вход, и торжественные песнопения нанайских девочек, – отвечал Корнезар, с тяжким вздохом нагибаясь над валуном и с усилием просовывая свою походную палку в едва заметное отверстие.
   Раздался сухой треск, и палка вошла в отверстие не меньше, чем на полметра. После этого Корнезар без видимых усилий толкнул ногой валун в сторону. С тихим скрежетом, который бывает, когда две массивные каменные поверхности трутся одна о другую, люк послушно съехал в сторону. Затем Корнезар выдернул свою палку-отмычку из потайного отверстия, и мы опять услышали всё тот же сухой треск. Дальше всё было предельно просто: камень сдвинули, под ним оказалось довольно большое зияющее отверстие, плавно уходившее в таинственные недра холма. Это была не просто дыра, а покатый спуск с аккуратно выбитыми в монолитной каменной породе ступенями. Не хватало лишь цветов и оркестра для привередливого Юриника, который всем своим видом показывал, что он, дескать, ожидал большего.
   Стены тоннеля освещал мягкий рассеянный свет, исходивший из самой скалистой породы, насквозь пронизанной удивительными светопроводящими прожилками. Лично мне всё это сильно напоминало наше метро, только в миниатюре. Хотя кто его знает, может, там и поезда имеются или другие средства передвижения, вроде сверхскоростных подземных червей особо крупных размеров.
   Когда все спустились ступеней на двадцать вглубь, Корнезар, шедший последним, нажал на небольшой, словно стакан, выступ, торчащий рядом с входом из стены тоннеля, и свет загорелся ещё ярче, будто шторы кто открыл. После этого он нащупал углубление на камне-люке, только уже снизу, и, особенно не напрягаясь, легко задвинул камень на прежнее место. Опять раздался характерный звук всовываемого в замочную скважину ключа. В данном случае это был явный звук защёлкнувшейся задвижки огромного замка. После чего Корнезар сказал, устало вытерев рукавом лоб и тяжко вздохнув:
   – Ну, вот, теперь этот камень и вдесятером не сдвинуть. Давайте я пойду первым.
   Мы послушно расступились, пропуская его вперёд.
   Было довольно прохладно по сравнению с жарой, царящей на улице. Так чувствуешь себя в заасфальтированном городе в знойный летний денёк, когда порядком вымотавшись от раскалённой духоты, с облегчением заходишь в магазин с кондиционером. Неимоверно приятно делается от внезапной прохлады, но к этому быстро привыкаешь, а когда выходишь обратно на улицу, то словно попадаешь в жаровню или раскалённую духовку, ощущая себя гусем в квашеной капусте. Хочется скорее вернуться назад, к освежающей прохладе, и отхлебнуть из большой кружки свежего хлебного кваску, кисло-сладкого, с пощипывающими рот пузырьками газа. Отсидеться там до вечера, а потом отправиться на песчаный речной пляж и наплаваться вволю!
   Просторный коридор всё расширялся, а слева то и дело стали появляться ответвления. Мы больше не спускались и двигались практически горизонтально. Возглавлял процессию Корнезар, но замыкал не ворон, а Дорокорн. Коршан же летал вперёд-назад, радостно покрякивая и громко хлопая крыльями. Коридор плавно сворачивал чуть вправо и слегка уходил вниз. Теперь перпендикулярные ответвления по левой стороне тоннеля попадались гораздо чаще. Интересно, куда они вели? Было просто необходимо всё тут тщательно и хорошенько обследовать! С детства люблю лазить по подвалам, подземельям и катакомбам, обязательно с риском, пусть хотя бы и надуманным, для жизни, можно даже и не своей. Боюсь только, что этакое счастье возможно только в детстве, а во взрослом, скучном и меркантильном возрасте, зачастую напрочь отшибает романтизм и загадочность подобных вылазок. А потому пропадает и смысл, и желание что-либо обследовать, всё начинает казаться примитивным и никчёмным, и нельзя ничего поделать, хоть ты тресни!
   Наверное,  уже с раннего детства мы готовим себя к прагматизму. Учимся жить среди волков и выть по их правилам, с каждым годом всё более приспосабливаясь и подстраиваясь, растрачивая по крупицам принципы своего «я». Помню, в последней группе детского сада со мной произошла одна история.
   У одной девчонки на зимнем пальто красовалась брошка. Красивая, горящая изнутри дьявольски-жёлтым огнём, что-то вроде янтарного жука-застёжки.  Все увлечённо её разглядывали и дивились! Настало время обеда. После зимней прогулки мы долго переодевались, я уходил из раздевалки предпоследним, а за мной оставался один, вроде бы вполне нормальный парень, как мне тогда казалось. Через некоторое время девчонка, владелица брошки, рыдая, прибежала к «надзирательнице» и сообщила, что её расчудесная брошка коварно похищена! Воспитательница, тётка советской закалки, та ещё матёрая активистка, построила всех и принялась допытываться с пристрастием: «А кто уходил последним из раздевалки, «вашу мать»?». Тот парень, недолго думая, заявил, что последним уходил… я, не он, гадёныш, а именно я!
   Тогда я заподозрил неладное и пошёл в раздевалку, заглянул к себе в шкафчик и, засовывая руку в карман пальто, уже предполагал, что там найду. Так и оказалось – там лежала похищенная брошь. Тогда-то уж я понял наверняка, кем эта брошь украдена и зачем положена мне в карман. У меня такое ощущение, что я знал всё, что произойдёт, наперёд, и далее делал всё сознательно! Он тоже знал, что я знаю, но не признавался. Сдуру я пошёл, держа эту «прекрасную» брошь в руке, в общую комнату и честно отдал её воспитательнице, объяснив, что я её не брал, но нашёл в своём кармане. Она «так мне и поверила»!
   Стоя в углу, я стойко, а потом уже и упрямо, никак не желал признаваться в том, что взял эту брошь. Пришли родители и тоже по-доброму предлагали мне сознаться... И тогда, якобы, всё закончится. Но мне было противно это делать, и я продолжал упорствовать, а они все, враги, продолжали злиться. Но я упёрся основательно и надолго, я точил зуб на всех, а особенно на того парня. До остервенения я желал его вывернуть наизнанку – мехом внутрь!
   Когда мы пришли домой, моё противостояние продолжалось как в прямом, так и в переносном смысле. Я стоял в углу до пяти часов утра, и мать периодически ласково и устало уговаривала меня признаться, ибо только тогда отец позволит мне лечь спать. Сам-то он уже давно протяжно и раскатисто храпел.
   Слушая эти противные раскаты храпа, я вдруг ясно и чётко осознал тот знаменательный момент: а какого лешего я здесь в малолетнем возрасте борюсь до изнеможения за какую-то справедливость и правду, когда мне верить не желают даже собственные родители? Неужели трудно предположить, что стал бы я разве сам брошь приносить, если бы спёр её, да не в жизнь, заныкал бы так, что ни одна зараза сопливая не докопалась!
   Они меня знали, но не поверили. Тогда я сознательно соврал в первый раз... за последние сутки. Признался, что сделал то, чего не делал, и плюнул на справедливость вселенскую и милое сердцу доверие.
   Наверное, с тех самых пор я могу делать всё, что угодно, добиваясь своей цели. По крайней мере, начало было положено именно тогда. И я этому рад безмерно, ибо нет у меня условностей и стереотипов, ничего не давит и не запрещает, главное, чтобы цель меня вдохновляла, и здесь на меня уж не надавить никак – я выбираю сам. Хотя и могу сказать, при необходимости, что выбрал нечто другое, а потом «нахлобучить» за себя... и за того парня.
   Кстати, встречаю я иногда того парня, а он меня в упор не узнаёт, он не помнит меня, к тому же не очень хорошо видит. Он стал длинным и большим, но всякий раз, видя его, я перебарываю в себе волной поднимающееся страстное желание наброситься на него и так отметелить, чтобы чертям тошно сделалось! Кто бы знал, как у меня начинает реагировать всё тело и каждая мышца, готовясь к выбросу эмоций! Вот уж действительно кулаки зудят, не то слово! Скольких мне усилий стоит не подождать его где-нибудь в тихом местечке и не передать горячий привет из далёкого детства. Но я этого пока не сделал. И рад этому.
   Теперь же я знаю, как мне поступить, окажись я вновь в подобном положении! Взять брошь и недрогнувшей рукой подсунуть её в карман пальто того парня, а самому, под шумок, настоятельно посоветовать воспитательнице этот карман проверить! И тогда дело примет совсем иной оборот.
   Выходит, с детства мы вынуждены учиться делать выбор, какими быть сейчас. Тем самым шаг за шагом предопределяем своё грядущее. И тогда ситуация с брошкой непременно связана с моим появлением в Подземном городе сейчас. Наконец мы резко свернули в первый перпендикулярно идущий коридорчик по правой стенке тоннеля. Он был заметно меньше предыдущего. А тот, по которому мы шли изначально, тянулся, насколько хватало глаз, всё так же несколько уходя вниз и чуть забирая вправо.
   Мы прошли по новому коридору ещё метров тридцать и через тяжёлые, обитые железом дубовые двери попали в просторный зал, где наши шаги стали отдавать гулким эхом, создавая непривычное ощущение замкнутости огромного пространства. Кроме нас здесь никого не