поместимся с первым помощником. Я дал слово вашему батюшке, высадить Вас на большую землю в целости и сохранности.
Что это – везение или божья милость? Как бы то ни было, гудок дали, заработали машины, мы, покачиваясь, выходили в открытое море. Несколько часов я боялась высунуть нос из каюты, но как только потемнело, мне захотелось подышать воздухом, и я прошла на палубу. Пассажиры спали повсюду, скрутившись калачиком, прижимая свои пожитки. Осторожно ступая, я поднялась на верхнюю палубу, нашла свободную скамеечку и присела.
«Куда плыву? Зачем? Что меня ждет там, в малознакомой стране?» - думал я и, как завелось у меня последнее время, не находила ответов. Мороз пробежал у меня по спине, я передернулась и еще больше закуталась. Тогда я еще не ведала, что озноб бывает разный.
- Выжила значит. – прямо над ухом у меня заговорил мужчина и, придавив мое плечо рукой в перчатке, не дал возможности оглянуться. От него исходил леденящий холод и, несмотря на мягкий тембр голоса, слова вонзались иголками: - Живучая! – он еще нечто сказал, но шум поднявшийся у меня в ушах, колотившееся сердце и пульсирующие вески скрыли от меня смысл мне поведанного. - Ну-ну!- добавил он, а я, в ожидании, что вот сейчас меня выбросят за борт, вцепилась руками в поручни и смотрела, как белеют мои пальцы. Он же, отпустив мое плечо, провел по щеке, повторил изгиб моей шеи и… растворился. Я, в своем ужасе, потеряла минуту, но когда оглянулась, то никого не увидела. Зато новая волна воспоминаний нахлынула на меня. И я бросилась к себе в каюту. Закрылась, забралась в самый угол койки, поджала ноги и, стуча зубами, дрожала. Сердце бешено колотилось, а я в его темпе, повторяла и повторяла:
- Раз, два, три, четы. Раз, два, три, четыре… - сама не заметила, как перешла к считалке и твердила: - Раз, два, три, четыре - никого нет в целом мира. Пять, шесть, семь, восемь – а найдем, так сразу бросим…
И вдруг я вспомнила все, почти все – дачу, подруг, последнюю прогулку, тот скромный деревенский бал, что устраивали соседи. И мужчину. Припомнив его - умирала душой, сопоставляя красоту его лика и холод прозрачных, рыбьих глаз. Я содрогалась, слыша в своей памяти мягкий, бархатный, всегда тихий голос. Но как его речь приковывала, будто бы гвоздями, не давая сдвинуться с места. Даже не разумея, что он сделал плохого, знала точно, что ничего хорошего от нашего с ним знакомства не произошло. У меня заныла рука, о которой я совсем забыла и, почувствовав влагу, задрала рукав, обнаружила, что маленькая точечка, еле заметного прокола, снова сочится. Всхлипывая, я вылезла с койки, прошла к висевшему на стене ящичку, с красным крестом, достала бинт и наложила, как смогла, повязку. Умыв лицо, я посмотрела на себя в зеркало – от былой красоты, о которой мне все твердили, не осталось и следа. Неожиданно пароход наклонился, я посунулась в сторону крена. Началась сильная качка, море штормило. Я забралась на свое ложе, скрутилась калачиком, тут- то лица подруг поплыли у меня перед глазами…
****
«Виноваты в этом, ты и я…» [/i]
«Кики, Капа, Тата, Тося, Муся, Дуся… Милые мои подружки, - думала я, кивая на очередной его рассказ, - какими же мы были наивными, как, не задумываясь, сами придумывали себе прозвища, отбрасывая настоящие, полные имена…»
- Вы самый лучший слушатель, которого я встречал, за всю свою жизнь! – произносит он, обрывая нить моих воспоминаний, прерывая вздохи по давно ушедшим подругам. А он продолжает: - Как бы мне хотелось пригласить Вас на танец. Я почему-то уверен, что в движении вы многословней. Но, увы, здесь не танцуют. – он протягивает ко мне руку, не отводя «чарующего» взгляда, две родинки-шрамчика так пульсируют, я серьезно опасаюсь, что фонтан крови брызнет на стол, от этого убираю одну руку, оставляя ему вторую, он берет ее в свои ладони, предлагая: - А не пройтись ли нам немного? Дождь закончился. Туман. Но там так хорошо!
Я киваю, он встает, не выпуская моей руки из своих, обходит стол, склоняет голову, снова пряча лицо в тень и прикоснувшись губами к запястью, помогает мне подняться. Я слышу, как раздвигаются его ноздри, как он, прикрыв глаза, вдыхает мой запах, как проглатывает слюну….
****
[i]Спустившись с трапа, бросая опасливые взгляды по сторонам, я спешу найти, чем добраться до своего нового жилища. Я не сразу соображаю, что шум вокруг меня и спешка не от страха и неразберихи. Что вокруг меня спокойные, веселые и быть может, вполне счастливые люди. Быстрые шаги сменяю на размеренную поступь, подхожу к ожидающим своего пассажира авто. Я уже бывала в Варне, дважды. Папенька, разъезжая по делам, брал меня с собой. Я прекрасно владею болгарским, как и французским, да и в Варне много русских. Они приезжают на курорт, как принято говорить в нашем круге, «на воды». Оглянувшись на море, словно попрощавшись с родной Одессой, я показала адрес.
Прошел месяц, быть может даже больше, жизнь моя постепенно налаживалась. Я все еще ждала родителей, бегала на пристань к каждому пароходу, да и часами могла сидеть у окна, разглядывая прохожих, выискивая их. Начался сезон дождей. Выходить на улицу не хотелось, но, подсчитав свои сбережения, я понимала, что рано или поздно придется искать работу. И лучше раньше. Работу! Закончив институт благородных девиц, освоив полный курс литературы, изобразительного искусства, игру на рояле, французский и немецкий языки, я могла рассчитывать только на частные уроки. Платят мало, однако, если я не растрачу все свои деньги, то смогу жить безбедно. В один из ясных дней я занялась поиском места. Купив прессу, сходила на биржу, оставила заявку, зашла в редакцию, дала объявление. Принялась ждать ответа. И он пришел.
Семья эмигрантов из России, двое детей, погодки. Договорившись о дне, я отправилась домой. Накрапывал мелкий дождик, вечерело. До моего переулка было два квартала, тратить гроши на транспорт было непозволительно. Укутавшись в шаль, я заспешила. Пробежав торговый квартал, свернула и…. Он взял меня за локоть, не грубо, но требовательно развернул к себе и прижал к боковой стене жилого дома, куда не выходило ни одно окно. Наши взгляды встретились, я перестала дышать, а он, улыбаясь, наклонялся ко мне все ближе и ближе. Снова эти глаза – прозрачней воды, опять этот мягкий, завораживающий тон. Таким голосом, для меня, мог владеть только удав, заглатывающий добычу живьем:
- Как приятно встретить знакомых, в таком холодном, чужом городе. Продолжим знакомство.
Он наклонился к моему лицу, его дыхание обдало мой висок, охладило ухо, за ним щеку. Задержался на шее и еще медленней перемещался к груди. Я онемела. Страх парализовал мои связки, превратил язык в резину. Его руки, прижимающие мои плечи к стене, стали спускаться. Но вот одна замерла на талии, замораживая внутренности. В мозгу, предательски сигналило: «умру под анестезией». Его вторая рука, покинув мое предплечье, художественно повторила изгиб моего локтя, добежала к запястью. Возможно я уже соображать стала лучше, или прошел эффект неожиданности, только я чувствовала! Чувствовала, как его ногти обследуют кожу. Может быть, я бы уже и голос смогла подать, только мной завладело собственное упрямство, и мне не хотелось играть под его дудочку, показывая то, что, быть может, он ждет – Страх и Бессилие. Я глубоко задышала, собирая последнее самообладание, собираясь дать ему отпор и не отдать честь. Последнее, что у меня осталось в память о фамилии. Он пах свежестью, какая бывает после грозы и его запах кружил мне голову. Голова его, вернулась к шее, как вдруг он выпрямился, заглянул мне в лицо. И…, я поразилась, цвет его глаз изменился. Теперь они были не бесцветные. В его глазах поселилась осень. Та ржавая, смешавшая краски гнилых листьев, на мокрой мостовой. Он взял меня за подбородок, опуская свои глаза к губам. Принюхался. Все еще не отпуская ту руку, где ныл и пульсировал старый прокол. Согнул ее, поднимая к себе. Я сморщилась, он усмехнулся. Нечто вонзилось рядом со старо раной. Он облизнулся, приподнял мою руку еще выше. Настолько, что я смогла заметить, как брызнула кровь. Снова ухмыльнулся и, слизнув капли, исчез. В голове моей помутнело, ноги стали ватными, я медленно сползала на землю. Но не упала в обморок, а просто перестала дышать, сидя на корточках. В моем мозгу, словно открывался замок сейфа, огромной лавиной выпуская заблокированную память.
Потеряв минут десять, я отправилась по его следу, стараясь не упустить запах, принадлежащий только ему – прохлады, морозца, первых минут окончания грозы в знойный день. Иду за ним и с каждым шагом чувствую в себе прилив сил.
Тогда мне хотелось три вещи: догнать его, потребовать ответ и…, есть!
Год я следовала за ним тенью, перенимая навыки. Знал ли он о моем присутствии? Скорее всего - знал.
Второй – заметала следы, избегая нашей встречи.
Еще десять лет я уходила от того, чему научилась у него, совершенствуясь, подбирая себе пищу.
Следующие десять я выращивала в себе человека, учась заново не выделяться из толпы, ни в чем и ни как.
Какие же тяжелые были эти годы! Я молилась всем богам и тут же теряла надежду на их помощь. Я, получив возможность быть «невидимкой», скиталась по странам, познавая новую веру, в надежде обрести покровительство высших сил и вернуться к прежней жизни - стать простой смертной, болеть, любить и не испытывать жажды. Но Боги были глухи к моим молитвам, а быть может я не искренне просила. Теперь я говорю только с Создателем, не поминая имени, ибо для меня людские идолы потеряли лицо, став подобием человека, которого сами же создали и потеряли над ним власть, простив алчность, зависть и бессердечие. Создатель! Лишь он виден в тех убогих, которые не хотят большего, чем у них есть. Я обращаюсь к нему, но не прошу подаяния. Ни какого! Я приняла свою жизнь таковой, какой она мне дана и нахожу в ней прелести. Но тогда, в те трудные годы падения моей души, я страдала от приобретенных возможностей, ибо они мне нравились, и я к ним быстро привыкла. Меня удовлетворяли умения, какие я получала с первой каплей крови своей новой жертвы. Я питалась и ругала себя, удовлетворяла свою жажду и тут же испытывала отвращение, к себе, что не могу сдерживаться. Что уже не могу существовать без этого. Капля крови – заложенный ген возможностей человеческой особи. Вкушая его, я прочитываю всю его жизнь, перенимаю дарованное Высшими. И чем больше я ее пью, тем длиннее мое существование, к которому я тяготила. Да, я хотела жить, ибо менялись нравы, сменялась сама жизнь, мир становился интересней. А люди, увы – хуже. Так почему, думала я тогда, не сократить их недовольство и не продлить свою пытливость?
Вот так и жила, колеся по свету. Доходя до скуки, или же, когда мне становилось не в силу терпеть собственную жажду, я возвращалась в родные пенаты. В надежде, что рано или поздно, увижу родителей. А затем, когда уже стало ясно, что их нет, мной руководила привычка. Квартира в Варне всегда была пуста и ждала меня с тем же унынием, каким я ее покидала. А вот наше имение жило, меняя хозяев. Приезжая в него, я испытывала огромную гордость за батюшку, за его прозорливость. Шли года, а тайная комната оставалась нераскрытой. И я, пробираясь в нее, возвращалась в прошлое, чувствовала себя той юной
